Остальные увлечены игрой в пантомиму — Хосок, что неудивительно, очень хорошо выражает разные штуки языком тела и глупыми жестами — когда вдруг слышат крик. Трудно такое не заметить: он прорезает ночной воздух, словно остриё копья. Больше всего тревожит то, насколько он звучит болезненно, пробирает до костей. Ребята не сразу понимают, что среди них нет Намджуна с Юнги, и ещё дольше осознают, что этот голос принадлежал последнему, а, подбежав к месту шума, видят, как старший прижимает Намджуна к земле.

Юнги поднимается медленно, не смотрит ни на Намджуна, ни на друзей, которые переводят недоумённо взгляды с одного на другого. Сейчас ему плевать, слышали остальные, что он сказал, или нет; плевать, что о нём подумают — в этот раз уже Чонгук для него словно невидимка, а не наоборот. Да и не только Чонгук: все для него невидимы, не важны совершенно.

Потому что нет правильного или неправильного — сказал Намджун. Только Чимин, он и небо.

Юнги не надо больше ничего говорить. Как и всегда, ноги сами знают, где он должен сейчас находиться.

Поэтому Юнги бежит. Не обращает внимания на крики друзей — просто бежит быстро, как может, прямо как в тот день под летним небом, пока колени не начинают дрожать, пока сам не начинает задыхаться. В конце концов, именно этим же Юнги и занимался всё последнее время: бежал. Только он убегал прочь, а теперь надеется, что, наконец, мчится в правильном направлении.

Приближаясь к мосту Аураджи, он видит собравшихся уже там людей, лица которых разрисованы улыбками — они зажигают фейерверки и отсчитывают оставшиеся до нового года секунды. Однако сколь сильно людям не терпится поприветствовать новые начинания, Юнги так же отчаянно цепляется за надежду исправить те ошибки, которые совершил в этом году, в страхе, что шанс ускользнёт, как только часы пробьют двенадцать.

До моста Аураджи он добегает, когда слышит начало отсчёта. «Десять» отдаётся эхом от ночного неба, и во время этого «десять» он вспоминает о тех чудовищных словах, которые сказал Чимину, свидетелем которых выступил лишь снежный небосклон. На «девять» он вспоминает их поцелуй, те жадные прикосновения, которыми они обменивались, страх, змеёй заползающий под кожу — но вместе с этим и взрывы удовольствия в груди, которые каждой вспышкой заставляли желать большего.

«Восемь» напоминает про ночь, которую они вдвоём провели, любуясь на звёзды на школьном стадионе — и сколько бы потом над ними ни подшучивали, но в тот день Юнги пообещал, что они удержатся навсегда, что придёт весна, и они всё ещё будут вместе, сидеть рядышком, бок о бок, смеяться и смотреть на звёзды. На «семь» вспоминается гадкий запах туалета и пыльная подсобка: напоминание о том, что школьное наказание тоже может ассоциироваться со счастьем и весельем, во что раньше Юнги бы ни за что не поверил. Он уже посреди моста, когда на счёт «шесть» перед глазами вспыхивает воспоминание, где Чимин с мокрым от ливня лицом, но всё равно не нарушивший обещание — мальчишка сдержал слёзы, которые не пролились, в отличие от капель дождя тогда с неба. «Шесть» — это признание в любви, которое изменило всё, и важность для Пак Чимина его слова.

«Пять» — это Каннын, это пять лун в Кёнпходэ и тот день чистой эйфории, который они провели все вместе. Это обещание собираться каждые пять лет, которое теперь даже неизвестно, смогут ли они сдержать. «Четыре» это поход к туннелю железной дороги Аураджи на фоне контраста голубого с зелёным и под дуновением тёплого ветерка — другим словом, как «блаженство», просто не описать.

Зажигаются фитили, фейерверки устремляются в воздух, а Юнги пытается сделать невозможное — бежать ещё быстрее во время громкого «три». Оно несёт в себе то обещание в классе: мол, Юнги причинит Чимину такую боль, что тот перестанет плакать. Чимин обещание своё нарушил, а вот Юнги сдержал сполна — сделал мальчишке так больно, что у того даже слёзы из глаз перестали течь. «Два» — это побег из дома после скандала, это поход на холм с израненными ногами, который потом превратился как-то в катание на велосипеде, и закончился в итоге сломанной ногой. Но на «два» всё и началось: вся грусть, что смешалась в идеальных пропорциях с радостью, боль и удовольствие, сшитые воедино невидимыми нитками, прямо как алое небо соединяет вместе день с ночью во время мимолётного заката.

Дети дуют в праздничные горны, зажигают бенгальские огни и стискивают руки друг друга крепче на «один» — но ещё это Юнги, ругающий мальчишку, повторяющий жалкому Пак Чимину, что на небо смотреть намного интереснее, чем на свои ноги, и что Йоранмён — это счастье, плата за давно забытую печаль, которая осталась в далёком Сеуле.

И небо взрывается снова.

Это взрыв новогоднего счастья под звуки трубящих горнов, шум хлопушек и летящих ввысь фейерверков. Это влюблённые, что держатся крепко за руки перед тем, как поцеловаться, это звёзды, летящие к небу. Это просто день, когда головы всех людей подняты вверх — они наблюдают за любовью неба со звёздами, созданными их собственными руками.

И когда все взгляды обращены к небу, Юнги единственный остаётся прикован к земле.

Ведь «счастливого нового года» — это мальчишка, сидящий в одиночестве в классе, который остался там, хотя уроки уже закончились, чтобы в конце отсчёта плакать в одиночестве. Это странный новичок, который всегда смотрит в пол, вокруг которого вечно какая-то мрачная аура, который всегда за спиной Юнги. «Счастливого нового года» — это красные припухшие глаза, встретившие его в классе тогда, в первый раз, когда он вернулся за своим блокнотом в один дождливый день.

Небо над головой взрывается яркими цветами, которые так контрастируют с ночной темнотой; люди насмехаются над богом, показывая, что способны не менее прекрасно разрисовать этот чёрный холст. Однако Юнги продолжает бежать, игнорируя как боль в колене, так и фейерверки за спиной. Он выкладывается на полную, поднимаясь на склон, что ведёт к Сончонгыль, и думает о единственном небе, которое важно.

К дому Чимина он приближается, пыхтя и тяжело дыша. Мальчишка должен быть тут. Должен. Прямо как в прошлый раз, когда Юнги бежал сюда весь путь от самой школы, не останавливаясь, в страхе, который сейчас может оказаться реальностью.

Он будет колотить отчаянно в дверь, как тогда, и ему откроет старушка Пак, несмотря на поздний час. Она распахнёт дверь и сообщит, что Чимин сейчас занят — но это будет значить, что мальчишка действительно всё ещё здесь, сидит в кресле в гостиной, или же, возможно, заперся в комнате, не желая, чтобы его видели. Во всяком случае, Юнги удостоверится, что Чимин здесь, когда дверь откроется и…

— Юнги? Что ты тут делаешь? — спрашивает старушка Пак, удивлённая внезапным визитом.

Юнги пытается произнести хоть слово, позвать Чимина, но может лишь дышать тяжело. Он сгибается пополам, упираясь ладонями в колени и проклиная себя за то кваканье, на которое только и способен сейчас его рот.

— Ч-чимин, г-где…

На мгновение кажется, что взрывы вдалеке затихают — или весь мир погружается в гробовую тишину, или же Юнги просто оглох. Чимин уезжает после нового года, то есть завтра — во всяком случае, должно быть так. Он опоздал-то всего ничего — прошло лишь несколько минут после полуночи. Чимин должен ещё быть дома.

Юнги надеется, что старушка сейчас улыбнётся — тепло, как и всегда — и скажет: «Да, Чимин здесь, ждёт тебя». Или, возможно, ему придётся врываться самому, как и в прошлый раз, чтобы убедиться в правдивости её слов.

Но улыбка, которую он ждёт, так и не появляется, а от взгляда старушки сердце в груди словно тонет, погружается в пучину. Она не произносит ни «да», ни «нет» — вообще не отвечает на вопрос, лишь смотрит сочувствующе. Её взгляд озадачивает и пугает.

— Прости, Юнги.

— В с-смысле?

— Мне так жаль, — шепчет она.

«Прости» это не ответ. Что это слово вообще значит? Почему она извиняется?

— Чимин только что уехал.

Мозг Юнги сказанное не понимает — просто не верит, что оно может быть правдой. В прошлый раз он так боялся, что мальчишка уедет, и в этот раз осознание пришло слишком поздно, но разве у него нет ещё одного шанса, как всегда было раньше? Он так часто лажал, так почему нельзя получить право на ещё одну попытку?

— Прости, Юнги.

По-видимому, все свои попытки он воспринимал как должное, и теперь они закончились. В этот раз он разрушил Чимина окончательно, и даже не заслуживает больше видеть его. Судьба отчитывает Юнги строгим и недовольным голосом, а небеса осуждают.

— Н-но я же не с-сказал…

До свидания? Мне жаль? Прости меня?

А имеет ли он теперь право на эти слова — после всего, что между ними произошло, после того, как назвал Чимина омерзительным? Он сломал Чимина на части, нарушая собственное слово, данное мальчишке.

И не только ему — он нарушил и то, которое дал старушке Пак. Он пообещал, что позаботится о Чимине, что сделает его счастливым — как делал раньше, сам того не подозревая. Но вместо этого намеренно причинил мальчишке такую боль, что, можно сказать, поступил совершенно противоположно своему обещанию.

— Что случилось, Юнги? — спрашивает бабуля привычным успокаивающим голосом.

Почему она извиняется? Разве она не знает, что он сотворил с её внуком? Не знает, как кошмарно он поступил?

— Я ужасно п-поступил с Чимином.

Она смотрит на него, а Юнги лишь больнее видеть в её глазах одну только доброту — прямо как в те дни, когда они втроём ужинали вместе, обмениваясь историями и воспоминаниями об их маленьком, но замечательном городке. Она смотрит так, словно не изменилось ничего.

— Я с-сделал Чимину очень больно. Я н-нарушил обещание, и…

— Всё в порядке, — она не даёт договорить.

А не должно быть в порядке. Разве она не должна сейчас злиться, говорить, что он сделал ужасную вещь? Разве она не должна кричать на него, ругать, прямо как отец или Намджун? Разве она не должна высказать хотя бы какой-то намёк на презрение, ведь он этого заслуживает — за всё, что сделал. Мин Юнги всегда заслуживает этого: криков, ядовитых слов, летящих в его адрес, пока физический контакт, будучи единственным языком, который он понимает, не вернёт его в реальность.

— Нет. Всё не должно быть в порядке. Я разбил Чимину сердце. Сказал, что он отвратительный. Это из-за меня он уехал.

Юнги не заслуживает этой доброты от старушки, как и от Юджин.

— Всё в порядке.

— Нет. Разве вы не понимаете? Всё не должно быть в порядке! То, что я сделал… после всего, через что он прошёл, после всего… и я всё равно…

Он знал, что слова ранят Чимина, но всё равно их произнёс. У него нет никакого права на прощение, но, тем не менее, вот он — прибежал в отчаянии к дому мальчишки. И на что он надеялся? Посмотреть Чимину в глаза и сказать, что ему жаль?

Или посмотреть на него и сказать, что…

— Я люблю его.

И вдруг дождь. Вдруг небеса разверзлись, и начинается ливень — с единственной слезы, что падает сверху и разбивается о землю. Прямо как обычно он начинается: сначала капает медленно и постепенно, а потом облакам становится невыносимо, и они разом сбрасывают со своих плеч всю ношу.

Прямо как в тот летний день, Юнги оказывается под проливным дождём, хотя небо сейчас чистое, а земля сухая.

— Всё нормально, — шепчет старушка снова, когда он больше не может держаться на ногах и оседает на колени.

Почему она продолжает это говорить? Почему она не может разозлиться? Тогда, возможно, было бы легче, ведь Мин Юнги не заслуживает ни жалости, ни заботы. После всего, что он сделал, он не заслуживает права просить о прощении, как и видеть Чимина.

И — самое главное — он не имеет никакого права говорить, что любит мальчишку.

Он разрушил Чимина, и теперь недостоин слов о любви. Любовь — это не разрывать человека на куски, не говорить, что он отвратителен. Даже если Чимин когда-то и любил его, это не значит, что Юнги теперь имеет право испытывать такие же чувства к нему.

— Я л-люблю его, н-но только с-сломал его.

Плечи трясутся сильно, слова, слетающие с губ между всхлипами, невнятные. Небо открывается полностью и отдаёт всё, что есть, отпускает; дождь льёт такой сильный, что Юнги в нём теряется.

— Я л-люблю его. Я люблю Ч-чимина, и м-мне жаль. М-мне так жаль.

Он едва не падает на землю — его удерживают лишь руки старушки Пак, которые теперь крепко обнимают.

Юнги не помнит, когда плакал в последний раз, но так сильно точно не плакал с самого детства — он сейчас и чувствует себя маленьким ребёнком, когда заливается слезами, повторяя имя Чимина снова и снова вперемешку с извинениями. А в ответ ему шепчут лишь «всё в порядке» и гладят успокаивающе по спине, что разбивает Юнги окончательно, отчего его слова превращаются в крик, полный боли.

Он опоздал. В этот раз вселенная даёт понять, что её добротой он злоупотребил, что наошибался слишком много. Чонгук презирает его, остальные друзья тоже всё слышали, и теперь последуют примеру младшего. Семья выставила вон, и Юнги не имеет ни малейшего понятия, как воплотить мечту своей жизни о Сеуле в реальность. Он потерял единственную девушку, которая заботилась о нём, использовал её, словно одноразовый инструмент, играл с её честными и искренними чувствами. И — самое главное — он потерял своего лучшего друга, который его любил, и которого, как оказалось, он любит тоже.

Всё, как и обычно: он просто слишком поздно осознал свои чувства.

Потому что Мин Юнги чувств не испытывает — во всяком случае, сам так говорит.

Какая же, всё-таки, подходящая концовка.

+.-.+

Первые лучи света в новом году тёплые и жизнерадостные. Впервые с начала зимы небо голубое после лёгкой измороси, что покапала на рассвете. Вдали из-за горизонта поднимается солнце, приветствуя всех в этот первый день только что наступившего года, когда большинство людей распахнут глаза ото сна с улыбкой на лице.

Пара подростков, которые искренне любят друг друга вот уже много месяцев — даже лет — проснутся после первого раза, когда они разделили тепло друг друга, улыбнутся в развороченной кровати в окружении одежды, в спешке брошенной где-то на полу, и поприветствуют новый день нежным поцелуем. Два лучших друга, которые праздничной ночью творили глупости и позорились, очнутся с похмельем, но у них всё ещё останется достаточно сил и безрассудства, чтобы посмеяться друг над другом, опустошая желудки в унитаз — хотя один из них всё это время будет, не прекращая, думать и волноваться об ещё одном своём лучшем друге. Молодой мальчишка не сможет выкинуть из головы первый поцелуй, который получил от одной прекрасной девушки под взрывами фейерверков прошлой ночью, и от воспоминаний о котором бабочки в животе начнут махать крылышками сильнее. Искренняя, добрая девушка, стоя у своего стола, выбросит в мусорную корзину её совместное фото с бывшим парнем, которого она любила когда-то, с осознанием, что между ними всё закончилось. Паренёк, чья голова загружена мыслями о будущем, будет сидеть на краю своей кровати и переживать за лучшего друга, который пропал на целую ночь, и гадать, поступил тот правильно, или нет.

В это же самое время мальчишка, сердце которого снова разбито, проснётся в своей старой спальне, где не ночевал много месяцев, выглянет в окно и поймёт, что ненавидит небо сильнее всего на свете.

А тот мальчишка, который всегда любил небо, окажется за своей школьной партой в классе, где провёл почти целый год с тем, чьё сердце разбил.

Прошлой ночью Юнги заливался слезами на глазах старушки Пак, осознав, что Чимина больше нет, и из её дома ушёл лишь тогда, когда крик сошёл на слабые всхлипы, а голосовые связки начали словно огнём гореть. Что он делал дальше — неизвестно. Воспоминания в голове превратились в одно размытое пятно, потому что ноги вели куда-то сами, а мозг над этим не думал. Он не знал, где и сколько времени шатался, но почему-то в итоге оказался перед зданием школы. Небо красное, птицы уже проснулись и щебечут, когда он входит в свой старый класс, где отсутствие света совсем не пугает — в конце концов, звуков плача, который можно было бы принять за вой призрака, больше не слышно.

В этот раз он здесь один — сидит за своей партой с красными опухшими глазами в первый день нового года. Юнги не особо понимает, зачем пришёл в этот класс после всего, что случилось, но быстро находит ответ, когда суёт руку в шкафчик под столешницей и натыкается там на то, что оставил здесь много недель назад.

Он помнил, как обыскивал каждый уголок своей спальни, и даже спальню Намджуна — а свой школьный ящик не проверил, и только сейчас вспомнил про последнее возможное место, где мог забыть свой блокнот.

Юнги записывал в него множество всего (и да, он до сих пор не называет его дневником). Он писал про то, как проходили дни, иногда кривенько рисовал карикатуры на скучное лицо исторички с впечатанным в него кулаком и с растительностью на лице, которой там быть не должно (его учительница — взрослая и состоявшаяся в жизни женщина без всяких лишних волос на лице). Большинство страниц заполнены текстами, которые он не показывал почти никому, кроме Намджуна. Юнги сам признаёт, что всё, что он записывал в блокнот, довольно неловко показывать кому-то ещё — только самому читать.

Из-за этого блокнота он и встретил впервые Чимина, когда тот плакал в классе во время дождя. Мысли Юнги уплывают к тому первому дню учебного года, и он переворачивает страницы.

Странный он. Я наткнулся на него, плачущего в классе в одиночестве.

Юнги читает выведенные им самим же слова, строчку за строчкой, и видит это, написанное жирной ручкой внизу каждой страницы. Он переворачивает одну, затем ещё одну, и на каждом листке видит — ясно и чётко. Про новенького в школе, про счастье в летний день, про обещание. Это их общие воспоминания — с того самого дня, когда Юнги впервые посмотрел на мальчишку.

Всегда что-то про Пак Чимина.

Сопляк — так Юнги его называл.

Он множество дней не мог никак разобраться, а ответ был тут, с самого начала.

Снова хочется кричать; хочется схватить чёрный маркер и закрасить каждое упоминание о Чимине в блокноте, но это не заставит исчезнуть настоящего Чимина — лишь превратит страницы в чёрную дыру, такую же, какая сейчас внутри Юнги. Глубокая рваная рана, из-за которой каждый вздох — словно вонзающееся между рёбер лезвие ножа.

Каждый день Пак Чимин оставлял след в его блокноте, пробирался в самую личную и потаенную часть Юнги именем, которое завершало каждый день старшего — именем, которое он просто не мог не упомянуть. Каждая страница содержит воспоминания, которые обращаются в вину, что сжимает мучительно когтями грудную клетку, из-за чего дыхание становится непозволительной роскошью. И Юнги переворачивает отчаянно страницу за страницей, осознавая, что Пак Чимин с самого начала был частью чего-то в его жизни.

Пальцы уже трясутся, в груди болит. Юнги не дышит, переворачивая последнюю страницу — где последняя запись о Чимине. Он вспоминает об обещании, которое нарушил, о словах, что вылетали из его рта. Это Юнги омерзителен из-за всего, что сделал с Чимином.

Но он вдруг понимает, что на этой странице всё не заканчивается, ведь бумага измята, и на ней видны следы слёз — высохшие уже, но всё равно достаточно заметные, поэтому переворачивает страницу дальше, и сердце начинает колотиться как сумасшедшее.

А после на лице появляется горькая улыбка. Смех — защитная реакция организма, вспоминает он сказанные кем-то слова, и ему кажется, что сейчас именно это и произойдёт. Он думает, что из горла вырвется смешок, когда он разомкнёт губы, прямо как в банальных фильмах с клишированными героями. Но вместо этого раздаётся всхлип, тихий и жалкий, а потом плечи начинают дрожать, и из глаз катятся слёзы — Юнги их даже сразу не замечает. Они капают на бумагу, на эти нацарапанные слова, которые были заляпаны чужими слезами, наверное, много дней назад.

Юнги искал свой блокнот везде, но совершенно забыл про место, где вечно его оставлял. Он всегда боялся, что кто-то вроде болтливого Намджуна заглянет туда, увидит самую личную часть его сердца — ту, которую он всегда прятал. Сейчас даже неудивительно совсем, что кто-то, в итоге, посмотрел туда, написав свои собственные слова перманентными чернилами в этом материальном воплощении его души. Или же высек эти слова на его коже глубокими порезами.

Потому что Юнги знает, кому принадлежат чужие буквы. Он без труда может представить Чимина, сидящего за партой, читающего его блокнот и оставляющего в нём какой-то свой след. Чимин мог ругать его, обзывать, но то, что мальчишка написал, заставляет осознать, насколько же он и вправду мерзкий. Что он не заслуживает ничьей любви.

И когда слёзы льются ещё сильнее, а всхлипы становятся громче и превращаются уже в болезненный вопль, Юнги замечает, что закончилось всё так же, как и началось: в классе, где за партой сидит в одиночестве мальчишка с красными, припухшими от слёз глазами.

Прости меня