В новый год везде должно быть только счастье — дети должны поднимать руки к ночному небу, смеяться. Единственный день, когда ни у единого человека в мире нет причины не праздновать. В новогоднюю ночь люди ищут искупление, загадывают желания, произносят обещания и зажигают фейерверки — отправляют к небесам свои собственные звёзды. За всё время мироздания так много звёзд летело к земле, оставляя следы на ночном небе… И если при виде них, падающих, загадывают желания, то, может, теперь и сами звёзды смогут загадать и свои желания, когда к ним ввысь взлетят огни фейерверков.

Друзья отдыхают, веселятся. В центре внимания сейчас Хосок — развлекает всех, устроив театр одного актёра и отыгрывая какую-то сценку. Минджу играет на гитаре, Чонгук поёт чарующе; Юджин тоже демонстрирует свои способности к пению, и — честно — у Юнги по спине мурашки. В другое время он бы обязательно сделал ей комплимент, подойдя и закинув руку на плечо, отчего девушка бы засмеялась. Бутылки с пивом открыты, в воздухе разлита меланхолия с примесью осознания, что следующий год их всех разделит — но сегодняшний день для всех наполнен лишь счастьем, празднованием в компании друзей.

Да, для всех, за исключением Мин Юнги.

Чем ближе подбирается новый год, тем более опустошённым изнутри он себя чувствует. Чем дольше стоит здесь, наблюдая за своими друзьями, тем отчётливее ощущает ту дыру, что гложет изнутри. Каждый звук смеха колет кожу, словно игла; каждая ностальгическая история жжёт, словно зажигалка под ладонью. Выносить это становится всё труднее, и даже небо издевается над ним без конца, будто спрашивая: «Зачем ты вообще сюда пришёл?»

Когда Юнги поднимает голову, то видит всё то же угрюмое, уродливое небо, покрытое трещинами, ожогами и шрамами. Оно напоминает об осуждении в глазах отца, о презрении Чонгука; о тех недовольных взглядах госпожи О или о брате, которого вконец достало, что он лишь приносит всей семье проблемы. Здесь — внизу, под этим небом, под его острым осуждением — Юнги почему-то чувствует себя голым, уязвимым.

Стиснув зубы, он просто встаёт со своего места и разворачивается, предполагая, что если уйдёт, то станет легче. Друзья наверняка будут скучать, но он просто не может находиться тут ни секундой дольше — каждая клеточка тела кричит, что нужно идти куда-то ещё, где не придётся поднимать голову и видеть над собой небо.

Сейчас ночь, темно, и наверняка никто не заметит его пропажу. Поступок, конечно, мудацкий — ну, он хотя бы исполнил желание Намджуна, в принципе появившись здесь. Однако далеко Юнги отойти не успевает — всего через пару минут спуска вниз по холму по единственной дорожке он замечает поднимающуюся навстречу фигуру.

Сейчас и вправду достаточно темно, но Юнги с лёгкостью определяет, кто это, когда фигура окликает его.

— Это я, Тэхён, — равнодушно отвечает он.

Да, точно, остальные говорили что-то насчёт того, что Тэхён опоздает. Ну вот, кажется, этот проблемный ребёнок, наконец, появился.

— Ты и правда пришёл, хён, — удивляется младший, когда Юнги подходит поближе.

— Да, Намджун заставил, — бормочет он.

— Тогда куда сейчас собрался? — спрашивает Тэхён, осознав, что Юнги идёт в ту сторону, откуда он сам только что прибыл. А значит, практически сбегает.

Старший лишь вздыхает, надеясь, что Тэхён не собирается его останавливать.

— Мне просто нужно уйти. Пожалуйста, не останавливай меня, Тэ, — честно признаётся он.

Несколько мгновений Тэхён просто стоит перед ним, блокируя путь дальше, но потом — на удивление — отходит в сторону без единого слова, за что Юнги сильно благодарен. Он бормочет «спасибо» и продолжает спускаться с холма.

Хочется свалить отсюда как можно скорее, но его снова окликает голос Тэхёна:

— Хён, не мог бы ты…

Юнги оглядывается:

— Что?

Тот пару мгновений раздумывает — наверняка вспоминает, что хотел сказать. В темноте по выражению лица трудно что-то прочитать.

Но потом просто мотает головой:

— Ничего. Забей, хён.

Пожав плечами, Юнги уже собирается спускаться дальше по склону, чтобы найти укрытие прежде, чем начнётся обратный отсчёт. Да, такой план у него изначально и был, но тут его зовёт уже голос Намджуна. Этот короткий разговор с Тэхёном стоил побега — лучший друг, наконец, обнаружил его исчезновение и теперь пытается нагнать. Не наткнись Юнги на Тэхёна, то уже находился бы внизу, и Намджун бы не успел ничего заметить.

— Тэ, ты здесь? — обращается Намджун уже к Тэхёну. — Погоди, а где Чимин?

Что-то щёлкает в голове. Юнги замирает, останавливается, оборачивается: Намджун сжимает плечо Тэхёна. Так тот опоздал не из-за того, что пытался прихватить ещё соджу, верно? Он опоздал, потому что убеждал прийти кое-кого ещё.

— Я пытался, хён, — говорит Тэхён непривычно грустным голосом.

Что-то не так.

— Но он же всё ещё тут? — спрашивает заметно обеспокоенный Намджун.

У Юнги глаза широко распахиваются. Что он только что услышал?

— Не знаю. Ну, был тут, когда я ушёл. Я старался убедить его, но он сказал, что не хочет больше доставлять никому неприятности, — отвечает Тэхён.

То ощущение возвращается — сердце бьётся в странном ритме, опять внутри беспокойство, которое заставляет сильнее сжимать кулаки.

— Погоди, Чимин что, уезжает? — неожиданно для себя произносит Юнги, обращаясь к обоим друзьям.

Это реально происходит?

Он ждёт, что скажут Намджун с Тэхёном, но в ответ лишь молчание — почему-то оба держат рты на замке.

— Почему вы не отвечаете? Я вас спрашиваю, Чимин уезжает?! — почти кричит он.

Темно, но когда Намджун подходит ближе, на его лице заметна грусть — словно он сожалеет о чём-то. Нет, так совсем неправильно.

— Чимин взял с нас слово, что мы тебе не скажем, — говорит друг.

— Что? Чушь какая-то. Почему он уезжает? — спрашивает Юнги снова, на этот раз поворачиваясь к Тэхёну в надежде, что у младшего есть для него объяснение.

Тэхён отвечает ему спокойно и просто, без всякого намека на насмешку или презрение:

— Разве тебе не лучше знать, хён?

Словно не Тэхён спрашивает, а Юнги сам себе задаёт вопрос.

Это из-за него? Из-за его слов? Да, он знает, что тогда просто разбил мальчишку — после всего, через что тот прошёл в Сеуле, Юнги лишь сделал хуже, но это же было необходимо. Он таким образом помогает Чимину, исправляет его, ведь если целовать Чимина неправильно, то противоположное должно быть правильным поступком.

Разбить сердце мальчишке — правильно.

— Хён, Чимин пришёл к нам всем лично на этой неделе, сообщил, что собирается в Сеул сразу после нового года. Не рассказал, почему, только заставил пообещать, что мы тебе ничего не скажем, — мягко говорит Намджун.

Так друг выступал в качестве миротворца, приведя Юнги сюда на праздник, и в то же время Тэхён пытался тоже убедить Чимина прийти. Ну, их план всё равно не особо хорошо сработал.

Но значит, они оба всё знают? Рассказал ли им Чимин о том, что случилось? Поверили ли они вообще?

— Просто… что на самом деле случилось, хён? Как всё может быть настолько плохо, что Чимин уезжает из-за тебя из Йоранмёна?

— Я н-не знаю, ясно вам?! И вообще понятия не имел, что он уезжает, — Юнги опять едва не кричит.

В голове крутится лишь вопрос о том, до сих пор Чимин в городе, или нет. Он такого совершенно не ожидал, но разве не должен радоваться? Сам же избегал мальчишку — а теперь больше не придётся.

Он должен быть счастлив — говорит мозг, но Юнги почему-то просто знает, что счастливым быть не может.

— Из-за чего вы вообще поругались, что всё зашло настолько далеко? Настолько, что ему приходится в итоге уехать? Юнги? — лучший друг тоже повышает голос.

Это бесит ещё сильнее. Намджун даже «хён» опустил, и отступать явно не собирается.

— А почему ты думаешь, что это из-за меня? Ты спрашивал Чимина, а? Почему сразу предполагаешь, что я сделал что-то, чего не должен был?! — кричит он в ответ.

Вечно ведь так: у них с Чимином возникает проблема, и все сразу же считают, что накосячил Юнги. Началось всё с простого недоразумения между ними, а в итоге Чимин начал его избегать. В тот раз Юнги положил этому конец, но сейчас… сейчас всё по-другому. Сейчас…

— Потому что я знаю тебя, Юнги. Ты мой лучший друг ещё с детского сада, и я тебя знаю. Чёрт, да мы все тебя знаем, и все видим, что ты просто умираешь изнутри. Ты сейчас только и делаешь, что убегаешь, а, как по мне, невиновные так себя не ведут.

В последнее время внутри Мин Юнги лишь злость, и ничего более — на эту единственную эмоцию он полагается, только ею покрывает вину и отвращение, что съедают заживо. Хотя какую бы злость он ни испытывал, Юнги лжец ужасный — и особенно самому себе врать не может, ведь знает, что Намджун говорит правду. Он убегает.

Причиняет боль людям, которые его любят — вот какое преступление он совершает.

Но он же поступает так неспроста, у него есть причина — хорошая, веская причина: чтобы сделать и себя, и Чимина, нормальными. Чтобы избежать последующей со стороны общества ненависти, с которой им пришлось бы столкнуться.

(Однако почему он и сейчас продолжает чувствовать себя преступником?

Он всего лишь сказал Чимину несколько слов, но почему ощущение такое, словно убил кого-то голыми руками?)

— У тебя нет грёбаного права говорить это, Намджун. Ты даже не в курсе, что вообще произошло, — отрезает он.

— Да я, блять, был бы рад узнать. Что происходит-то?!

— Ничего!

— Из-за ничего ты бы не вёл себя так. Из-за ничего ты бы не убежал из дома на четверо суток, и тем более не разбил бы голову Икдже о пол. Ничего не заставило бы тебя так избегать Чимина, что парню приходится уезжать из города ради твоего же блага!

Так вот как Чимин объяснил Намджуну свой отъезд? Сказал, что делает одолжение тому, кто назвал его омерзительным?

(Тому, кто обещал, что никогда не посчитает его таким)

— Ты вообще за Чимина хоть немного волнуешься? Я вот — да. Он мой друг. Он наш друг, и мы все пытались его остановить. Если ты тоже всё ещё считаешь его своим другом, то тебе бы стоило догадаться.

Чимин — его лучший друг, в этом никаких сомнений. Даже когда парнишка сказал, что любит его, то всё равно остался прежде всего им. Теперь выбор лишь из двух вариантов: либо Юнги всё ещё считает Чимина своим другом, либо просто никем.

(Или, может, кем-то бо́льшим)

— Мы и за тебя тоже волнуемся, хён. Мы переживаем, и нам плохо оттого, как вы двое себя ведёте, — продолжает Намджун уже мягче.

Даже если Юнги и расскажет, что Джун сможет сделать, кроме как фыркнуть и смотреть презрительно, как и все остальные?

А дальше за него говорит ненависть, потому что следующие слова пропитаны ядом насквозь:

— Просто отъебись от меня и не лезь не в своё дело, Намджун.

Он разворачивается, пытаясь уйти, как и собирался изначально, но его за плечо вдруг хватает чужая рука и держит крепко, тянет назад. Инстинкты велят развернуться, а кулак уже занесён в воздух — и потом впечатывается в скулу Намджуна, отчего тот невольно отступает на несколько шагов назад. Юнги слышит, как Тэхён охает и ближе подходит, готовый разнимать драку, что вот-вот завяжется.

— Так ты просто трусливая сучка, которая может только убегать, да? — шипит Намджун после удара.

— Как ты меня назвал?

— Я назвал тебя трусливой сучкой, Юнги, — повторяет Намджун. — А что? Хочешь, могу назвать геем, чего не сделал Икдже?

И Юнги кричит, громко. Очень громко кричит и кидается на Намджуна. Они вдвоём падают, Юнги прижимает его к земле. Кулак уже в воздухе — и сейчас он совершит ту же самую ошибку: сделает с другом то, что сотворил тогда с Икдже. Он будет избивать Намджуна, раскроит его голову о твёрдую землю.

Только в этот раз здесь нет Пак Чимина, чтобы его остановить.

Кулак всё ещё занесён для удара, висит в нескольких сантиметрах от лица Намджуна, искушая с силой опустить его, совершить ошибку, что ждёт повторения. И тогда Юнги так и продолжит дальше — будет оступаться снова и снова, лажать и портить всё. Часть его хочет просто заорать и позволить колесу ошибок в очередной раз прокрутиться вокруг своей оси.

А другая часть утверждает, что с самого начала Юнги ничего не исправлял. Что слова, сказанные Чимину, сами были ошибкой — такой же, как и избиение Икдже. То, что Юнги считал правильным, то, что казалось ясным, написанным чёрным по белому, изначально-то чёрным не являлось. Он потерялся между двумя мирами, и уже не понимает, где находится.

Мин Юнги слишком много времени любовался на небо, пока его ноги оставались прикованы к земле, а когда, наконец, вырвался из оков, то потерялся где-то между горизонтом, и теперь даже не может определить, где земля, а где небо. Он в ловушке между двумя мирами, и не принадлежит ни одному из них.

Эту зиму, когда всё вдруг обернулось белым, он уже потерял, а поцелуй Чимина на губах заставил забыть, кто он такой.

— Чимин сказал тогда летом, что любит меня.

Рот проговаривает всё сам — Юнги даже не осознаёт этого, как и не знает, почему говорит всё Намджуну. Он раньше не рассказывал никому, однако слова почему-то льются без остановки, и поток этот останавливать не хочется. Намджун просил объяснений — вот Юнги их и предоставляет, ожидая получить в результате отвращение и ненависть в свою сторону.

— Он сказал, что любит меня так, как любят кого-то, с кем хотят сыграть свадьбу.

На Намджуна смотреть неохота — кажется, словно тогда он посмотрит на себя самого. Словно он с занесённым в воздух кулаком прижимает к земле Мин Юнги.

— А я не стал относиться к нему как-то по-другому, потому что Чимин — мой друг.

Эта часть — правда. Ему плевать, что Чимин гей.

Однако если это он сам, то тут совершенно другое дело.

— Но он поцеловал меня тогда, в тот четверг, когда шёл дождь, и я…

И что ты сделал, Юнги?

— …и я ответил на поцелуй.

Он медленно опускает кулак. Пальцы дрожат, плечи трясутся. Юнги так боялся, что не мог слышать этого ни от Чимина, ни от кого-либо ещё. Он отрицал эту реальность, но вот, наконец, позволяет словам сорваться с собственного языка, ведь сколь сильно он ни пытается, всё равно всегда обнаруживает себя там — в том самом классе в тот дождливый четверг.

— Почему ты ему ответил? — на удивление спокойно спрашивает Намджун.

Юнги хочет спрятать лицо. Хочет свернуться в клубочек, уменьшиться, насколько возможно, скрыться от глаз, что смотрят на него — от осуждения неба, от неодобрительного взгляда отца. А ещё разочарование старшего брата и плач матери оттого, что у неё такой сын. Чонгук, которому он теперь отвратителен, Минджу, которая видит в нём человека, что умеет лишь лажать. Но Чимин всегда смотрел на него по-другому — до того зимнего дня, когда Юнги разбил небо.

— Я… я не знаю. Н-не знаю, почему ответил. Я не понимаю, мне страшно. Я…

Он запинается, голос дрожит и ломается; дыхание застревает в груди вместе с сердцем, что болит при каждом ударе. Раньше внутри была пустота, а теперь боль.

— Я знаю, что это неправильно. Совсем неправильно.

И всё равно он совершил ту же самую ошибку снова. Сначала поступил неправильно один раз, потом второй — и с тех пор лишь мучает себя, продолжая повторять, что ошибся.

Вот, теперь Намджун станет считать его мерзким; и Тэхён, который стоит здесь и смотрит на них двоих, тоже. И остальные друзья — они наверняка слышали его крик, прибежали сюда и теперь тоже в курсе только что произнесённого признания.

Но вместо этого, когда Намджун говорит снова, его голос спокойный — после всего, что Юнги рассказал:

— Ты любишь Чимина?

Юнги моргает. Это что за вопрос? Почему Намджун такое спрашивает? Причём тут любовь? Он никогда бы не смог ответить на чувства Чимина — не должен, да и вообще это невозможно. Пока Юнги стоит на небе и видит над головой землю, он бы никогда…

— Что? Он же парень… это неправильно, и я…

Влюбляться — совсем по-другому. Влюбляться легко. Так произошло когда-то с ним и музыкой. Просто прогулка мимо магазинчика в центре города в двенадцать лет с мамой, которая всё не могла решить, какое платье лучше: красное или синее. Это музыка, что играет на фоне — Эпик Хай, Fly. Вот так и влюбляешься.

— А что, если это не неправильно? Ты любишь его, хён?

А ещё лето, вторая половина дня, прямо после окончания уроков, когда какой-то старшеклассник кричит ему бросить баскетбольный мяч, а затем спрашивает: «Хочешь поиграть?», и Юнги в ответ пожимает плечами. Вот как влюбляешься — и он знал, что влюбился, когда забил в тот день свой первый трёхочковый.

— Н-нет, Намджун, ты не понимаешь. Это неправильно, н-неправильно. И всегда будет неправильным.

А ещё Пак Чимин.

— Но что, если нет правильного и неправильного, хён? Ничего нет, только ты и Чимин, — говорит Намджун. — Просто спроси себя, не задумываясь ни о чём другом.

Просто он и Чимин, как в любой обычный день, когда они идут по дороге Йоранмёна под раскинувшимся над их головами небом.

— Ты любишь Чимина?

Нет правильного и неправильного: только они вдвоём и небо. Просто очередной день после баскетбольной тренировки — Чимин на велике у него за его спиной просит ускориться, и Юнги смеётся вместе с ним. Только они двое, сидящие посреди дороги — или же в Кёнпходэ, любующиеся на луну. Это наказание, проведённое вместе в отвратительно воняющем туалете или пыльном архиве.

А ещё Чимин, который смотрит на него с улыбкой на лице и небом в глазах.

Так я люблю Чимина?

— Да.

Никто после этого не говорит ни слова, не двигается, и даже вселенная на некоторое время замирает — ветер и снег останавливаются. Все взгляды устремлены на Юнги, каждый вслушивается внимательно в каждое слово, что срывается с его губ. Наверное, тоже осуждают, готовые уже начинать издеваться, отталкивать его прочь за тот грех, который он только что за собой признал.

Но в то же время с плеч будто кто-то снял огромный груз, и вот Юнги опять может свободно дышать. Ему было страшно поднимать голову и смотреть на небо, но теперь трещина исчезла, а из-за облаков выглядывает приветливо луна. Это снова то самое небо, которое он так любит.

— Я люблю его.