Болотная вода зовет тихими голосами, и Игорь, отмывая руки от дегтярной грязи, едва не разбивает от злости умывальник. Ментяра приходит на шум, заспанный и закусанный, с неприкрытыми шрамами на груди, и слепо чешет глаза ладонями.

— Ну что опять случилось?

— Труба, Серега, — грубо выплевывает односложный ответ мужчина, потому что не знает, как объяснить то, что снова скоро пропадет. Надолго. И найдется в глубокой ложбине между вывернутыми камнями, сжимающий переломанными и вновь сросшимися пальцами пустой газовый баллон.

Это невозможно поведать простыми словами, описать человеческими чувствами — это таинство смерти, которое заставляет впитывать скипидар, словно воздух, и жрать металлические счетчики, лишь бы почувствовать, что тело, которое изнутри обжигает кислота, рвет на части ржавчина, которое горит от боли, — что это тело, которое Игорь понимает, что уже давно должно гнить и прорастать полевыми цветами, еще живо.

Но полковник и не просит объясниться; он только вздыхает натужно и печально и морщит невысокий лоб. Берет из корзинки, где лежит грязное белье, колючий свитер, и медленно одевается, закрывая пулевое решето.

Игорь, очевидно трезвый и почти абсолютно разумный, стыдливо вспоминает, как угнал скорую помощь, которая мчалась, чтобы это решето, собственно, залатать, пока не стало слишком поздно.

Но поздно стало — и Игорь ощущает, как вина, словно вино, разливается в крови; ведь если бы не сотни маленьких «бы» — если бы он не угнал фургон, если бы не остановился, чтобы угрозами загнать в кузов музыкальное сопровождение, если бы не мычал в ответ на инженерские мольбы, если бы не отмахивался раздраженно; если бы не «бы», Сергей бы потерял собственную тень.

Когда жизнь вползает в тело через перепачканные пятки, когда холодный вдох больно раскрывает горло, когда кровь нагревается и красными цветами опаляет трупное пятно кожи — тогда ты теряешь человеческую сущность и обрывок памяти.

Полковник еще не понимает, что произошло, но уже хватается, забывшись, ладонями за раскалённый чайник и не чистит грязь под ногтями. Игорь думает, как скоро он заметит, что город полнится одинаковыми лицами — что каждый заключил невыгодный контракт с радиоактивными болотами и потерял воспоминание о том, кем был «до»: до того, как лесная тайга внушила коллективную память и про общие школьные года, и про то, что Зинка уехала в другой город.

Впрочем, даже проклятый на жизнь, даже медленно наполняющийся отравленными знаниями, полковник Жилин не теряет ласковый характер.

— Пошли спать, голубчик. Или завтрак готовить. Чай с вареньем и оладушками — для тебя и меня, ну что может быть лучше? Варенье лично я делал, на даче малину собирал, пока редис зрел.

Даже через смерть его смех не меняется — необычно странный певчий звук, от которого так ностальгически щемит в груди.

— Какая дача, Серега? — обреченно выдыхает Игорь, закрывая кран. Болото замолкает, но осадок остается; бесконечное напоминание, что он повязан с бесовскими силами, зелёными огнями вспыхивающими над голодными топями.

— Ну моя дача, голубчик, ты чего? — усмехается нежно мужчина и подходит близко, приобнимает за плечо и утягивает в коридор.

Руки ледяные, как мертвые, но Игорь и сам такой.

Хочется сказать, что ничего за городскими пределами, — этими тремя жалкими улочками с НИИ и ресторанами, — ничего нет. Только лес, как далеко не заходи, но даже он скоро растворяется в серую пустошь, которая полниться помехами.

Одинаковый год, одинаковый город и одно и то же лицо; только фотография с какими-то незнакомыми людьми, которую Сергей носит между смятыми купюрами.

«Да это ты и я, когда мы только девятый класс закончили, на Байкал ездили», — объясняет полковник, разворачивая выцветший фотоснимок.

Высокий темноволосый парень и худощавый друг-блондин стоят, обнявшись, и держат перед собой рыболовные снасти. Разные, как вода и огонь, как скипидар и железо, Игорь и Сергей, еще свободные от городской цепи, сжавшей горло, счастливо улыбаются, гордые и молодые.

Игорь ничего не помнит и почему-то точно знает, что не хочет вспоминать — стоит только памяти раздражится, как рот наполняет сточная вода, а правое легкое, словно бы насквозь проеденное рыбами, сжимает жуткая боль.

Это просто надо принять, попивая сладкий чай с ватрушками. Это не так уж и катастрофически плохо — пока сонный Сергей сидит через стол и улыбается еще так же, как и мальчишка с фотокарточки.