Чуть подрагивающие пальцы Бакуго сжимали обыкновенный бумажный конверт, точную копию всех предыдущих, что с недавнего времени находили в почтовом ящике геройского агентства. Рука уже привычным движением вскрыла письмо, внутри которого лежали маленький листок наспех вырванной откуда-то бумажки и гадальная карта.
Первое такое послание Бакуго просто сжёг мгновенно, не найдя имени адресанта. Но письма не переставали с завидной регулярностью появляться на его столе, куда их аккуратно складывала совсем ещё юная героиня, едва только заступившая на геройскую службу и разносящая утреннюю почту по кабинетам.
Испытующий взгляд чуть прищуренных оранжевых глаз впился в изображение перевёрнутого вверх ногами рогатого падшего ангела – Дьявола. Напряжённо сведённые брови дёрнулись от гнева и готовности взорвать послание, но надпись на клочке чуть запачканной бумаги привлекла внимание Бакуго. Вновь и вновь он всматривался в чуть прыгающие буквы чужого почерка.
С любовью, Деку.
Тело пронзила дрожь, а воздух в комнате будто резко похолодел. Ноги задрожали и чуть подогнулись, пол начал стремительно приближаться. В голове стучали набатом смутные панические мысли. Дурные и чёрные воспоминания, скрытые в самых глубинах подсознания, в самых недоступных углах памяти, вновь рвались наружу.
Те самые воспоминания о событиях пятнадцатилетней давности, что Бакуго так отчаянно стремился стереть из своей головы. О маленьком и отчаянном кудрявом мальчишке-однокласснике, которого он безжалостно избивал. Но который протягивал руку помощи, когда требовалось. Он с отчаянной, безрассудной решимостью кинулся на злодея, схватившего Бакуго, знал, что бессилен и бесполезен, но всё равно вступил в смертельно опасное противостояние. Не замешкавшись, не имея сил и добротного плана, Мидория бросился на помощь, абсолютно не думая о себе. Чем невероятно разозлил Бакуго.
Перед внутренним взором Бакуго до сих пор стоял огненной стеной гнев, застлавший глаза. В воспоминаниях он, спустя пару дней после происшествия, снова и снова наносил болезненные удары, оставляя ожоги и синяки на хрупком теле.
Затем Деку пропал. Просто исчез. Бесследно. Его мать подняла на уши весь город, всех героев, но мальчишку так и не нашли. Посчитали мёртвым. Тогда голову Бакуго острой ядовитой стрелой пронзила мысль, что Мидория мог не выдержать побоев. В груди вновь начала кровоточить старая рана, выеденная собственной совестью.
Карта Таро выпала из судорожно сжатого в пальцах конверта, с тихим шелестом мягко приземлилась на пол, а перевёрнутый Дьявол на ней, по-прежнему ухмыляясь, взирал на искривлённое адской мешаниной чувств лицо Бакуго.
Он едва заставил почти негнущиеся пальцы судорожно вцепиться в картонный знак и зачем-то приблизил карту к лицу, перевернув рубашкой. На обороте такими же пляшущими буквами было всего несколько слов.
Злоупотребление силой. Пришла пора расплаты.
Кровь резко отлила от в миг побледневшей кожи лица. Бакуго не ошибся в своих изначальных предположениях. Это не просто знак. Предостережение. Деку вернулся мстить. Но через пару секунд по сухим губам скользнула самоуверенная ухмылка. Если этот бесполезный идиот пытается таким жалким образом запугать едва ли не лучшего героя современности, то он зря старается. Бакуго Катсуки никогда не проиграет такому, как Деку.
В комнате запахло палёным: нарисованный Дьявол всё так же самодовольно скалился, но его тело чуть почернело, тихий звук взрыва потонул в нервном смехе Бакуго, в плотно стиснутых пальцах которого оставался лишь пепельный остов.
***
Пробуждение было не из приятных — ледяная вода, выплеснутая на голову и затекшая за шиворот, заставила пленника дёрнуться в цепях и оковах. В мокрую теперь спину впивалась холодная шершавая стена, вынуждая Бакуго выгибать позвоночник, чтобы касаться её только лопатками. Его тело мелко потряхивало, мелкие раны и порезы чуть жгли кожу, волосы слиплись от воды, вылитой в качестве пожелания доброго утра.
Находясь здесь, нельзя было понять, какое сейчас время суток — окон в тёмном и затхлом помещении не было, в воздухе витала бесконечная пыль, которая, казалось, забила уже все дыхательные пути от носа до бронхов и мешала нормально жить.
Напротив прикованного к стене Бакуго стоял и широко улыбался хрупкий на вид молодой мужчина, волосы которого отливали зеленью в тусклом свете покачивающейся под испещрённым трещинами потолком лампочки. Маленькие точки веснушек по-прежнему украшали бледные щёки, но что-то в выражении лица Деку изменилось. Глаза. Его невероятно глубокие, добрые и проницательные, когда-то давно изумрудные, глаза теперь были будто бы мутными, подёрнутыми лёгким и полупрозрачным туманом. Взгляд этих глаз вызывал нервную дрожь в теле Бакуго, в этом взгляде ледяной стужей сквозило безумие.
Деку был безумен — это было непреложной истиной, которую пленнику пришлось познать за тот жалкий промежуток времени, что он находился здесь. В этом подвале крики отражались от стен, переливаясь и соединяясь со звуками ударов, ругательствами и диким, счастливым, но бездушным смехом. Бакуго умел терпеть боль, ведь будучи профессиональным героем, он испытывал её с незавидной частотой, поэтому он лишь сильнее и сильнее стискивал зубы, бессильно сжимал кулаки, до крови впиваясь ногтями в огрубевшие ладони, и дёргался в своих путах, пытаясь смягчить удары. Возможностей сбежать не было, он не мог использовать причуду, она будто испарилась, а крепкие оковы не поддавались натиску литых мышц.
Даже под страхом смерти Бакуго не взялся бы предполагать, сколько времени уже продолжались эти пытки. Деку приходил к нему, казалось, в любое время дня и обливал сначала холодной водой из старого грязного таза с отколотой правой ручкой, приносил еду, ослабляя цепи на одной руке, затем замирал и ждал окончания трапезы, разглядывая распятое у стены тело и довольно ухмылялся, натягивая на руки тонкие чёрные кожаные перчатки. Это всегда означало начало расплаты. Тело Бакуго инстинктивно подбиралось и прижималось к стене, когда в воздухе раздавался тонкий свист кнута, а на коже медленно наливался красным первый за день рубец. Походы в туалет всегда казались очередной пыткой - Мидория предварительно вкалывал ему небольшую дозу чего-то мутного, после чего тело не слушалось и сопротивление сходило на нет.
Однажды Деку просто не пришёл, будто забыл про пленника, и тогда паренёк с голубыми короткими волосами принёс собачью миску, где лежало что-то, смутно напоминающее еду, и небрежно поставил прямо под ноги Бакуго. Незнакомец ввёл в воспалённые вены уже привычную жидкость и освободил, чтоб ослабленный препаратом пленник смог, хоть и с трудом, но поднести ко рту пережаренные оладьи и жадно впиться в них зубами, наслаждаясь давно, казалось, позабытым вкусом. Затем парнишка отконвоировал пошатывающегося Бакуго в туалет.
Прикованное тело наливалось дрожью ожидания пыток, которое не оправдалось. Мидория так и не пришёл, что заставляло мучиться непониманием и дурными предчувствиями. В тот день Бакуго наконец смог немного отдохнуть, но в затуманенную почти непрекращающейся болью голову не лезли никакие мысли. Безысходность пропитывала утопичный когда-то в своём упрямстве разум, оплетая, опутывая липкими мерзкими щупальцами, пытаясь сломить.
***
В геройском агентстве царил переполох. Тревогу забили, когда с Бакуго не смогли связаться несколько дней ни родители, ни немногочисленные друзья. Конечно, он любил пропадать на пару-тройку дней, напиваясь до беспамятства или зависая у друзей и знакомых, за что получал нагоняи от начальства и парочку очередных выговоров. Но Бакуго ещё ни разу не пропадал совершенно безвестно. Казалось, герой, возвращаясь домой после рабочего дня, просто-напросто растворился в воздухе практически в центре родного города.
Поиски не дали никаких результатов, и было принято решение взломать дверь его квартиры, но всё, что нашли полицейские и герои — перевёрнутая карта Таро на чуть мятом покрывале, с которой, ехидно и победно скалясь, глядел на мир сам Дьявол.
***
Бакуго, задумавшись, медленно шёл по школьным коридорам во время большой перемены, скривившись от раздражающих криков. Толпа шумных школьников старалась обходить его, стараясь даже взглядом не вызвать на себя гнев самого вспыльчивого ученика. Бакуго был уже во дворе, когда резкий удар в плечо заставил его вернуться в реальность и мгновенно закипеть. Рядом с ним стоял Деку, сжимавший в тонких пальцах очередную бесполезную тетрадку «Для будущего». Бакуго схватил Деку за грудки, резко встряхнул, в ненавистью заглядывая в отчего-то мутно-зелёные глаза. Взгляд мелкого задрота-Мидории был другим, непривычным, чужим.
Насмешливым.
– Привет, Каччан, давно не виделись. Я скучал, – улыбка Деку тоже была другой.
Бакуго затрясло от злости, одежда в его руках задымилась. Никто не смел смотреть на него так, как это сделал сейчас Деку. Бакуго отпустил опалённую ткань, замахиваясь для удара, который не достиг цели. Деку отчего-то крупно задрожал, обхватил голову руками и упал на колени, глухо взвыв. В груди Бакуго неприятно зашевелилось сомнение, которое тут же было поглощено новой волной гнева, он склонился над одноклассником, который отстранился от него и во взгляде изумрудных глаз плескался страх.
Взбесившись, Бакуго схватил Деку за руки, оставляя на коже тут же покрасневшие ожоги.
– Мерзкий ботаник! Смотри куда прёшь! И попробуй хоть что-то вякнуть… Понял?! – крик Бакуго заставил Мидорию вжать голову в плечи и коротко кивнуть, поспешно отползая.
«Бесхребетный слизняк. Ненавижу таких, как он. Бесполезных».
***
К холодной воде, выдёргивающей измотанное тело и разум из царства Морфея, казалось, нельзя было привыкнуть. Деку вновь стоял посреди полутьмы, но теперь на его плечи был наспех наброшен белый халат, и разглядывал бледное лицо напротив, покрытое пылью и кровью. Вновь натягивал тонкие перчатки, под мышкой он держал тонкую потрёпанную тетрадь. Изящные, облачённые в чёрную кожу пальцы раскрыли дневник на нужной странице, и лицо Деку озарила широчайшая улыбка, по помещению прокатился его тихий с хрипловатыми нотками смех, заставивший Бакуго вздрогнуть и замереть. Зелёные волосы взметнулись, встряхнулись, а Мидория зашипел и словно бы отмахнулся от кого-то справа, приказывая заткнуться, после чего распрямился, расправил плечи и снова улыбнулся.
— 15 апреля, обеденный перерыв. Каччан схватил за руки и оставил ожоги, которые теперь даже рукавами не спрятать. Больно, – спокойная ровная речь никак не вязалась с шальным блеском в мутных глазах.
Пальцы на руках Бакуго судорожно сжались, а в груди всё похолодело от воспоминаний. Он помнил тот злополучный день целиком, в мельчайших подробностях. В голове мелькнула мысль, что все избиения Деку тщательно конспектировал, дабы отомстить за них сейчас. Это бы объяснило строгую периодичность пыток, которым Мидория подвергал Бакуго. Бездушный задорный смех вновь отразился от каменных обшарпанных стен, и тетрадь была резко захлопнута одним быстрым и точным движением руки.
— Эй, Каччан, — голос Деку будто стал прежним, таким тихим, робким и звонким, что Бакуго вскинулся, силясь рассмотреть, нервно вглядывался в занавешенные кудрями волос глаза, но не находил в них ничего, кроме тоски и пелены отчаянного безумия, — я ненадолго, совсем ненадолго. Ты только дождись меня, ладно? — искренняя добродушная улыбка стала шире, и по спине Бакуго пробежали мурашки, а в груди разлился пьянящий ужас.
Ожоги. Сегодня в распорядке пыток ожоги.
Тихие лёгкие шаги и невесомый шелестящий шёпот Мидории пропали за ржавой скрипящей входной дверью. Небольшие ранки на грязной коже до сих пор пощипывало, руки практически не ощущались – они давно затекли и мышцы больше не ныли. Лампочка под потолком почему-то чуть покачивалась, отвратительно тусклый желтоватый свет блуждал по затхлому помещению, давая заглянуть в ранее недоступные уголки комнатки. Загнанный взгляд Бакуго скользил вдоль стен, где всё было завалено гниющими деревянными ящиками. В голове мелькнуло предположение, что они находятся на каком-то складе или в подвале. Развить эту мысль Бакуго не дали шаги. Странные шаги, неровные, такие, будто бы Мидория шёл сюда вприпрыжку, предвкушая расправу. По взмокшей спине пробежала волна липкого страха.
Вернувшись, Деку практически бесшумно приблизился к Бакуго, на его лице играла милейшая улыбка. Деку, не скрывая торжествующий блеск в затуманенных глазах, продемонстрировал небольшой шприц, который вынул из широкого белого халата и теперь сжимал в тонких пальцах. Внутри цилиндра виднелась мутная жидкость, при виде которой внутренности Бакуго неприятно заныли в дурном предчувствии.
— Каччан, не бойся, я не намерен прижигать тебе кожу калёным железом, — лицо Мидории приобрело выражение, которое с натяжкой можно было назвать заботливым и дружелюбным, — милый мой Каччан, тебе хватит и фантомных болей, — изумрудные глаза сверкнули в свете лампочки, и Бакуго похолодел.
Деку чуть дёрнулся, как от затрещины, что-то пролепетал в пустоту, после чего резко упал на колени и сжал кудрявые волосы скрюченными пальцами свободной руки. Его тело крупно дрожало, из глаз бежали слёзы, а Бакуго растерянно смотрел на это, в его голове метались мысли, сталкивались, путались и изничтожали друг друга. В самой глубине угнетённого сознания заалел маленький огонёк смутного беспокойства за Мидорию.
– Каччан, я так скучал, Каччан, – отчаяние, сквозившее в голосе, никак не могло принадлежать тому Деку, который мучил Бакуго.
Он уже видел подобное…
Прекратилось всё так же неожиданно, как и началось. Мидория что-то яростно закричал, этот вопль отразился от стен, ударяя по ушам. Он будто очнулся, встал, и, пошатываясь, направился к Бакуго уверенными быстрыми шагами, перестав колебаться, одним точным движением перехватил прикованную руку, вгоняя под кожу иглу. Боли почти не было, только неприятное пощипывание от введения неизвестной жидкости. Те же манипуляции были проделаны с другой рукой, после чего Деку отстранился с довольной улыбкой и, откинув шприц в захламлённый угол помещения, присел на один из ящиков, менее всего погрызенный гнилью, и, покачивая ногами в воздухе, наблюдал за пленником.
Всего нескольких секунд хватило, чтоб места уколов начали гореть, плавиться, буквально сгорать от несуществующего в реальности огня, и Бакуго беспомощно дёрнулся, в десятый, сотый, тысячный раз проклиная себя за жестокость, которую он когда-то проявил к маленькому, загнанному в угол и трясущемуся в ужасе однокласснику. Он всегда знал, чувствовал, что расплата настигнет его, но никогда бы не подумал, что судьёй и палачом будет Деку, мутно-изумрудные глаза которого тускло бликовали в желтоватом свете почти не раскачивающейся лампочки под потолком.
Боль прокатывалась по нервам, ударяла в мозг, раскалёнными иглами впивалась в виски, медленно убивала покорёженный пытками разум, будто кожа пузырилась от несуществующего огня, обуглившимися, дурно пахнущими ошмётками отваливалась от мышц, но ничего подобного не происходило. Бакуго только крепче, до скрипа, до мерзкого хруста зубов сжимал челюсти, а глаза его застилала мутная пелена сдерживаемых слёз. Он дёргался в путах, раздирая в кровь запястья, по рукам бежали тонкие струйки крови, но ни одного вскрика не вырвалось из саднящего горла, только хриплое дыхание выдавало с головой внутреннее напряжение. Деку внимательно смотрел за лицом Бакуго, подмечая каждую деталь, замечая искры боли в оранжевых глазах, полных непролитых слёз, и удовлетворённо кивнул.
— Прости, Каччан, но сегодня мне придётся выполнить двухдневную норму. Я не хочу мучить тебя лишний раз, не хочу, чтоб ты страдал напрасно, поэтому сделаю всё быстро, — в изумрудных глазах мелькнуло искреннее сочувствие, лицо Мидории на миг стало прежним, добрым и участливым, пальцы в кожаных перчатках коснулись испачканной в пыли и крови щеки Бакуго, поглаживая, даря невесомую и до умопомрачения приятную сейчас ласку, помогающую отвлечься от снедающей боли.
Его ловкие тонкие пальцы вынули из кармана небольшой шприц, игла легко вошла в мышцы бедра, позволяя ввести в тело Бакуго часть прозрачной жидкости.
— Скоро подействует, Каччан, придётся немного потерпеть, — мягкая ласковая улыбка расцвела на покрытом веснушками лице, и внутри головы Бакуго что-то будто взорвалось и исказилось. Он сосредоточился на тёплых пальцах, касающихся щеки, замер, словно приручённый зверь, слепо ткнулся носом в затянутую перчаткой ладонь, пока в его сознании проносились мысли.
Мысли о том, как маленький мальчишка, которым был когда-то Деку, смог выдержать такие испытания, выпавшие на его долю. Как он не кричал от боли, когда ожоги покрывали нежную кожу, только тихо плакал, позволяя прозрачной жидкой боли скользить по лицу.
Мысли о гуманности расплаты, которую подготовил для него Мидория, ведь сам Бакуго вылез бы из кожи вон, пока не уничтожил бы человека, которому мстил. Пока не сплясал бы на его обугленных костях. Но Деку лишь позволял ему почувствовать то, что ощущал на своей шкуре практически ежедневно.
И от этих дум Бакуго становилось больно, но не физически, словно собственная совесть медленно, но верно запускала в горячую плоть свои острые зубы, вырывая из души крупные кровоточащие куски. Мидория же приблизился, теперь обе его руки легли на грязное лицо, улыбка исчезла с его уст, губы его приникли к чужим в мягком и невесомом касании, что заставило Бакуго вздрогнуть и задрожать всем телом, чувствуя, как внутри головы что-то с тихим треском крошится и ломается, а обрывки мыслей истончаются, растворяются, оставляя после себя беспокойную пустоту.
Затем Мидория быстро отстранился, удовлетворённо ухмыльнулся и, хрустнув пальцами, нанёс первый удар по руке, до сих пор горящей огнём. Обжигающая волна боли ударила по воспалённым нервам, била прямиком в голову, вспыхивая яркими искрами перед глазами. Бакуго сжал зубы, но болезненный стон всё равно прорвался наружу, мелкие капли слёз растеклись по кромке век. Руки полыхали в адском пламени, сдержать вскрики после каждого удара было уже невозможно, они лились из груди потоком брани и хрипов. Звонкие шлепки отдавались в ушах громовыми раскатами, сознание плыло, не в силах удержать себя в хаотичном подобии порядка. Единственная связная мысль о том, как Деку всё это выдерживал, лишь тихо всхлипывая, не давала покоя, но затем и она уступила место бездонной огненной воронке боли, в которую медленно погружался Бакуго под аккомпанемент собственных хриплых вскриков.
Мидория же наносил удар за ударом, напряжённо сведя брови на переносице, из-за чего его лицо приобрело невероятно сосредоточенное выражение, будто он старательно выверял силу, с которой ударял воспалённую и давно вспыхнувшую красным кожу израненных грязных рук. Не в силах сдерживаться, Бакуго рыдал от боли будто ребёнок, жалкий мелкий ребёнок, каким он ненавидел быть даже тогда, много лет назад. Его солёные горчащие слёзы катились по грязным щекам, оставляя после себя прозрачные дорожки, блестящие в бледном желтоватом свете лампочки.
Неожиданная тишина и отсутствие новой порции боли оглушили Бакуго, он вжимался в стену изо всех сил в ожидании удара, но его не было, зато его щеки коснулась рука Мидории, который стёр большим пальцам слёзы, размазав немного грязь. В этом простом прикосновении было столько нежности, что пленник поднял взгляд, силясь взглянуть в изумрудные глаза, которые были до краёв заполнены странной теплотой, обволакивающей и поглощающей, и в то же время они выражали какую-то твёрдость и даже властность, присущую уверенным в себе лидерам. Бакуго вздрогнул всем телом, окунувшись в эту травянистую зелень чужих радужек, утонув в них, даже ненадолго забыв о боли во всём теле. Поэтому резкое движение руки в перчатке и игла, вонзившаяся в бедро, стали неприятной неожиданностью, отрезвившей завороженного пленника.
— Каччан, я введу тебе остатки анальгетика, и всё будет в порядке, веришь? Не хочу причинять тебе лишнюю боль, это нам ни к чему, да? — обветренные губы растянулись в улыбке и треснули, выступила капелька крови, которую Бакуго хотел слизнуть, попробовать на вкус, ощутить на языке переливы металла, — Ты хорошо себя вёл и заслужил награду, Каччан.
Тонкие пальцы отбросили пустой шприц и прошлись по напряжённым пыткой плечам, с силой впились в забитые мышцы, массируя и унося сознание Бакуго далеко, расслабляя, доставляя какое-то странное и нездоровое удовольствие, от которого хотелось тихо и подобострастно скулить и извиваться в чужих ногах. Однако разум, собравшийся воедино из острых блестящих осколков, воспротивился подобным порывам. Противоречивые чувства и мысли буквально разрывали светловолосую голову, вызывая новую порцию боли, в груди теснилось что-то тёмное и запретное, отравляющее сознание, застилающее глаза пеленой. Сладостная награда выбивала из колеи, не давала пленнику понять мотивов Деку, который всего лишь массировал затёкшие мышцы, всецело отдавшись этому занятию и прижимаясь к прикованному Бакуго всем телом, водил руками в перчатках по голой груди, дразнил пальцами чужую ноющую голову, зарываясь ими в жёсткие светлые волосы.
Прикосновения Мидории отдавались огненными всполохами на растравленной коже, расплывались яркими аляповатыми кляксами смешанных ощущений по венам и нервам, размывая границы реальности. Руки Деку будто оставляли на теле Бакуго невидимые полыхающие метки, которые невероятно раздражали тем, что было в них нечто особенное, будто острая приправа, пришедшаяся как раз по вкусу. Горящие следы тянулись вдоль рёбер, вниз к прессу, охватывали обручами спину, бёдра. Всё закончилось так же резко, как и началось — Мидория с лёгкой улыбкой, играющей на устах, отстранился, сверкнул изумрудами глаз напоследок, после чего практически исчез из поля зрения — так быстро и незаметно он ушёл. А Бакуго окутала со всех сторон липкая и неприятная тишина, забивающаяся в голову через уши вездесущей пылью.
Он остался наедине с собственными мыслями, терзающими теперь его голову, остался думать, мучительно размышлять над своей реакцией на проклятого Деку, размышлять над теми странными чувствами, что всколыхнулись в его груди.
В груди Бакуго поселилось сомнение. Он будто видел перед собой двух одновременно похожих, и абсолютно разных людей. Один Деку был властным и безумным, а другой очень напоминал того мелкого задрота, которого помнил Бакуго. Этот контраст не давал покоя, заставлял мысленно возвращаться в тот злополучный апрель, раз за разом прокручивая в голове воспоминания.
Глаза. Тогда они тоже были разными. Сначала насмешливыми. А потом полными страха.
Бакуго вздрогнул от поразившей его догадки. А что, если у Деку раздвоение личности или что-то подобное? Это могло бы объяснить его странное поведение. Но Бакуго не мог не признать, что, возможно, именно он виноват в том, что Деку стал таким. Горькое чувство вины растеклось по венам, усиливая отголоски старой боли.
Только он во всём виноват.
***
Просмотры записей камер видео-наблюдения практически ничего не дали. Однако внимательный взгляд обычно шального Каминари при многократном пересмотре видео смог уловить лёгкое движение в полумраке переулка на одной из записей.
Небольшая группа полицейских и героев ринулись к засаде злодея, которое оказалось чуть в стороне от места, где видели Бакуго перед тем, как тот покинул зоны обзора камер. Ведь его похитили прямо из слепого пятна, найти которое было не так-то просто, информация о нём была скрыта, да и само это пятно было площадью буквально один квадратный метр. Бакуго будто испарился, телепортировался, исчез в чёрном тумане вечерних сумерек.
В переулке их ждало разочарование — он был абсолютно чист…
***
Бакуго проснулся не от ледяной воды, как обычно бывало, но от лёгких и невесомых прикосновений к собственным запястьям. Резкая свобода в правой руке заставила распахнуть веки. Взгляд сонных глаз наткнулся на Деку, что с сосредоточенным видом обрабатывал раны на стёртом в кровь, свободном от оков запястье, практически с бесконечной заботой на частично занавешенном волосами лице. Он аккуратно прикасался мокрой ватой к коже, вызывая легкую боль, не шедшую ни в какое сравнение с прошлой. Раны покрывались чуть шипящей воздушной пеной, после чего Мидория их бережно протирал влажными салфетками, перематывая стерильными повязками. Мысль о том, чтобы оттолкнуть Деку и попытаться вырваться, была отброшена. Ведь вторая рука всё ещё была прикована к стене. Но в груди стучал совсем другой аргумент. Выстукивал будто бы азбукой Морзе. Не лги самому себе.
Бежать просто не хотелось, ведь здесь, рядом с Мидорией было… лучше, чем на свободе, и это открытие ошарашило Бакуго, который застыл с широко раскрытыми глазами, силясь понять самого себя. Быстрые, но немного неуверенные движения ловких пальцев вводили в какое-то подобие транса, заставляя светловолосую голову буквально взрываться от мыслей, от предположений, ведь действия Деку были слишком нелогичными для простого похитителя, он действительно заботился, его глаза будто светились изнутри странным зеленоватым гипнотизирующим светом, сжигающим бунтующий разум Бакуго.
Путы вернули себе законную добычу, а Мидория приступил к обработке ран на второй руке. Бережные касания тонких пальцев сводили с ума, кружили голову, растворяли остатки сознания, тонкой струйкой сейчас стекавшего из приоткрытого рта. Что-то абсолютно нереальное поселилось в теле Бакуго, что-то приковывало неразъёмными оковами к Деку, будто прочный канат до предела натянулся между их сердцами, и теперь безумие тягучими потоками медленно вливается в грудь. На искусанных и треснувших губах вместо привычной ухмылки был странный оскал, не выражающий абсолютно ничего. Монотонные движения Деку успокаивали, дарили наслаждение и какое-то тянущее чувство внизу живота.
Мидория быстро облизнулся, не приковав вторую руку на место, наклонился к уху Бакуго и зашептал, обдавая раскалённым дыханием, казалось, сам воспалённый мозг.
— Каччан, тебя нужно везде помыть, верно? — томный шёпот, сорвавшийся с губ Мидории, завораживал, распалял, рождал в голове неправильные будоражащие фантазии.
Дыхание сбилось, когда ловкие руки Деку оттянули край штанов и резко потянули их вниз вместе с бельём. Пленник попытался дёрнуться, оттолкнуть Мидорию свободной рукой, но его сопротивление было встречено нехорошей ухмылкой и острым, как кинжал, взглядом, подействовавшими на Бакуго подобно ушату ледяной воды. Он не имеет права сопротивляться, он лишь пленник, чужая собственность, чья жизнь целиком и полностью зависит сейчас от этого злодея. А в то, что Деку сможет легко убить его, Бакуго верил безоговорочно. Курсы по подготовке, вбитые в его голову в академии, гласили, что расшатывание терпения похитителя — последняя глупость, которую он успеет сделать в своей жизни.
Одной рукой Мидория оглаживал чужие бёдра, постепенно подбираясь к паху, а второй тем временем вынул из кармана что-то шуршащее, блестящее и квадратное, и положил рядом с ногой пленника. Оранжевые глаза в шоке расширились, и Бакуго вновь дёрнулся в попытке отодвинуться. Нехорошее предчувствие не давало расслабиться, однако Деку лишь мягко, но настойчиво ласкал его член, обтирал прохладной влажной салфеткой, вызывая дрожь, пальцами массировал головку, дразня уретру и уздечку, отчего кровь вместе со жгучим и болезненным возбуждением медленно приливала к низу живота.
Глаза Бакуго постепенно заволокло пеленой вожделения, а свободная рука потянулась к веснушчатому лицу в попытке притянуть ближе к себе. Но Деку лишь ухмыльнулся и, наоборот, отстранился, выпрямился и неспешно расстегнул свои брюки, позволил им скатиться вниз, затем по-кошачьи грациозно вышагнул из штанин и вновь склонился к губам пленника, что-то в них прошептав. Из всей этой сцены Бакуго отметил одно – белья на Мидории не было, и теперь взгляд оранжевых глаз супротив воли натыкался на твёрдое доказательство чужого возбуждения. Рукой Деку вновь огладил полувставший член, лаская грубее и быстрее, чем до этого. Его наградой был хриплый резкий вздох, сорвавшийся с искусанных губ Бакуго, тело которого было будто объято пламенем. Он ещё никогда не испытывал такого сильного и крышесносного возбуждения. Весь предыдущий сексуальный опыт казался ему теперь детской вознёй в песочнице в сравнении с тем чувством, что сейчас ломало его тело и разум в чистой и неконтролируемой эйфории.
Деку, разглядевший в глубине буквально искрящихся глаз наслаждение, ухмыльнулся, взял шуршащую упаковку презерватива и, надорвав её зубами, парой точных, казалось, выверенных движений, раскатал по стоящему колом члену Бакуго, игнорируя недоумённый и немного шальной взгляд. Быстрое прикосновение губ, руки в перчатках, оставляющие на коже пылающие огнём следы, воздух, ставший вдруг невероятно густым, отказывался проникать в лёгкие обоих.
Тихий и неестественный смешок сорвался с губ Деку вместе с резким выдохом, когда он неожиданно опустился на бёдра Бакуго, а затем резко насадился на член, выгибая спину и впиваясь пальцами в чужие плечи, принимал его в себя миллиметр за миллиметром под аккомпанемент смешанного шумного дыхания. В голове Бакуго промелькнула мысль, что Мидория явно был готов к этому моменту. Перед его глазами возникла картинка Деку, который, бережно лаская себя, проникал пальцами глубоко внутрь стройного тела, растягивая подрагивающие стеночки прохода, и постанывал от переизбытка чувств. Бакуго крупно задрожал, ощущая всю узкую гладкость обхватившего член нутра, сжался в попытках сдержаться, но всё же вскинулся навстречу желанному теперь мучителю, схватил его за тонкую ткань рубашки и прижал к себе свободной рукой настолько близко, насколько это вообще было возможно. В глазах Деку плясали огненные элементали, на его лице застыла какая-то странная, немного тоскливая, но полная наслаждения гримаса, он не двигался на чужом члене, а лишь сжимался, подрагивал, часто и шумно дышал, обжигая своим дыханием кожу Бакуго между чуть выступавшими ключицами. Тот же осознавал, что один лишний шаг, одно неосторожное движение — и удовольствие исчезнет, растворится, что сам Деку уйдёт, оставит, а потом убьёт с холодной полынью в глазах, поэтому он прижал к себе Мидорию, обнимая поперёк тонкой талии и смежил усталые веки, стараясь вновь захватить контроль над собственным телом и чуть приглушить возбуждение, от которого кипела кровь в жилах. Но ему это не удалось.
Начавший двигаться Деку заставлял Бакуго буквально умирать внутри от каждого толчка и возрождаться заново из марева наслаждения. Мидория змеем-искусителем извивался на члене, запрокидывал голову, открывая беззащитную шею, то цеплялся пальцами за светлые жёсткие волосы, притягивая для поцелуя, то впивался ими для опоры в напряжённые плечи Бакуго, оглушённого его действиями, и лишь подающегося навстречу опускающимся бёдрам с тихими хриплыми стонами.
— Я так ненавижу тебя, Каччан, так ненавижу, что с ума схожу от желания. — Лепетал уже прежний мягкий и добрый Деку, чуть отстранившийся от Бакуго, но не переставший двигаться, — Останься со мной, прошу, молю, останься.
Смысл сказанного с трудом доходил до Бакуго, который настолько целиком и полностью отдался инстинктам и ощущениям, что подкатившие волны оргазма почти затопили его с головой, и он с приглушённым стоном кончил, выгибаясь до хруста и с силой прижимая Мидорию ближе. В светловолосой голове была блаженная пустота, рваное дыхание согревало кожу между ключицами Деку, который, не получив ответа, резко отстранился и, придерживая презерватив, медленно выпустил из себя обмякающий член, поднялся на ноги, не оглядываясь, подобрал свои штаны, и, чуть прихрамывая, вышел из подвала, оставив Бакуго наедине с недоумением и растерянностью. Всё тот же мальчишка с голубыми волосами, пришедший спустя пару минут, с непроницаемым выражением лица приковал обратно свободную руку, выкинул использованный презерватив, обтёр пленника влажной тряпицей, натянул на него штаны вместе с бельём и быстро удалился, напоследок одарив полным презрения и ненависти взглядом.
Ничего не изменилось. Бакуго по-прежнему был прикован к стене в затхлом сыром подвале, тело его болело, ныли мышцы. В мыслях его зрела путаница и неразбериха, голова была полна белого шума, потрошащего остатки здравого смысла, не дававшего связно думать. Страха за собственную жизнь не было уже давно. Лишь в груди его отчего-то струилось мягкое тепло, заставляющее сердце замирать.
***
Ранним утром по коридорам геройского агентства бежала, спотыкаясь, молодая героиня, зажимавшая в маленьком подрагивающем кулачке письмо, в котором аноним сообщал, что в одном из западных доков заметил группу подозрительных людей, похожих на злодеев, разыскиваемых полицией.
Уже через десять минут все свободные герои выдвинулись на место.
***
Утром Бакуго разбудила не вода, ставшая уже привычной. Крики, до боли знакомые крики друзей, ворвавшихся в его темницу, разрезали привычную тишину, висевшую обычно в затхлом воздухе.
— Бакуго, ты в порядке? Эти раны… Тебя пытали? Кто тебя похитил? Бакуго, посмотри на меня внимательно и ответь, кто это был? — Раздражающе-спокойный голос Тодороки хотелось слышать меньше всего. Сердце прошила игла беспокойства за Деку.
— Вы схватили их? – подоспевшие друзья одновременно отвели взгляды в сторону, — Схватили или нет, чёрт возьми? — почти кричал Бакуго, пытаясь вырваться из опостылевших пут, чтобы…
Помочь? Защитить?
Киришима отрицательно покачал головой, душу Бакуго затопило несравнимое ни с чем облегчение, и радость прокралась на его лицо в виде усмешки. Деку успел сбежать, его не арестовали, он свободен. Мысли об этом вызывали эйфорию и счастье, расплескавшееся в груди Бакуго тёплым пряным покрывалом. Но затем на измученном лице проступила грусть.
Деку свободен. Деку непременно уедет далеко-далеко отсюда. Деку теперь свободен от него.
***
Вокруг Бакуго ничего не изменилось. Всё те же герои охотились на злодеев, которые грабили банки, нападали на людей, всё те же крики начальства, серые будни и скучные лица.
Ничего не изменилось. Ничего, кроме его самого. Реальность теперь угнетала, вводила в тоску такую, что хотелось выть и с силой сдавливать руками ноющую голову. Разум Бакуго агонизировал, будто наркоман, лишённый очередной дозы. Его ломало, крошило, перемалывало на огромных жерновах адреналиновой зависимости. Никакие погони и поимка злодеев не могли окрасить мир в прежние яркие цвета и не возвращали само ощущение жизни как таковой. Бакуго просто существовал. Существовал как машина, как робот, бездумно делая многие вещи на автомате, не задумывался над действиями. Желание вернуться на тот злополучный склад и прижаться щекой к тёплой ладони сжигало изнутри и выворачивало наизнанку.
Ночами он не мог спокойно спать, просыпался от собственных криков и отчаянно звал, звал, захлёбываясь стонами, звал своего мучителя, звал Деку, повторяя его имя как заведённый.
Штатные психологи не могли ничем ему помочь, пытались заставить лечиться от невероятного, и поэтому лживого диагноза, но сам Бакуго мог уловить в этих «врачах» стойкое желание просто-напросто запереть его на лечение, чего тот им позволить не желал всей душой.
Стокгольмский синдром.
Ночами в кромешной темноте он буквально сходил с ума, отпуская себя, продолжал шептать чужое имя и, сорвав голос, перекатывал его на языке как самое вкусное в мире лакомство. Бакуго будто бы забыл обо всей боли, причинённой в плену, помнил лишь тёплые нежные руки и завораживающий изумрудный блеск чужих глаз, дарующих спокойствие и нежность.
Тихий, почти неслышный шорох оглушил, заставил тело напрячься, но смутная и расплывчатая тень, отделившаяся от стены, принадлежала не врагу. Едва уловимый смешок отрезвил его лишь на секунду, но затем бразды правления разумом вновь были потеряны. Искренняя радость затопила изнывающую душу, Бакуго вскинулся навстречу тени, а та протянула ему тонкую, затянутую в перчатку руку.
Руку, к которой он прижался губами и щекой.
Руку, которую теперь, вопреки обыкновению, Бакуго всё же…
Принял.