У Пекоямы нет слабостей: она искоренила их все до единой за годы изнурительных тренировок; как у щита не должно быть трещин, а у оружия — зазубрин на лезвии, так и у неё не может быть недостатков, мешающих исполнять возложенный на неё долг. Ни чувств, ни желаний, ни личных потребностей — служить господину они не помогут, так что она вытачивает себя год за годом и скрывает чувства внутри так же, как прячет катану за оболочкой бамбукового меча.

У Пекоямы нет слабостей: её не вывести из себя криками и не растрогать любовными историями, не подкупить деньгами или властью, не разжалобить, не запугать и никогда не заставить предать, потому что оружие в руке господина должно быть холодным и беспристрастным, должно уметь выдержать любой натиск и не дрогнуть; в этом Пекояма идеальна.

И тем не менее она останавливается прямо посреди парка по дороге в общежитие и не может заставить себя просто пройти мимо и не обращать внимания, потому что вообще-то у Пекоямы есть одна маленькая незначительная слабость, никак не мешающая работе, но слишком постыдная для того, чтобы признать её вслух — милые пушистые животные. И развалившийся на тротуаре чёрный котёнок буквально гипнотизирует её взглядом.

Пекояма не крутит по сторонам головой, она лишь медленно скашивает взгляд влево, затем вправо, напрягается на несколько секунд — её острое чутьё и слух лучше всяких осмотров и камер наблюдения вычисляют присутствие посторонних; не обнаружив вокруг никого, она присаживается на корточки. Свидетели такой нехарактерной для мечницы мягкотелости ей не нужны, разнесут слухи по всей школе, разрушат идеальный холодный и замкнутый образ. Но переживать об этом настолько, чтобы проигнорировать котёнка и пройти мимо, у неё никак не получается.

Маленький комок чёрной шерсти широко зевает, высунув язычок и блеснув тоненькими, как иголки, клычками — Пекояма протягивает к нему руку, где-то глубоко в душе ощущая странное тепло, и с удивлением обнаруживает, что котёнок не только не пытается убежать или напасть, а и вовсе тыкается носиком в её пальцы и заинтересованно обнюхивает. Каждое встреченное ей животное всегда действовало по одной из двух моделей поведения: бежать или защищаться, потому что они, в отличие от тех же то и дело стремящихся сблизиться с ней одноклассников, чуяли исходившую от неё угрозу и гнилостный запах смерти.

Но котёнок почему-то этим моделям не следует; котёнок мурчит и трётся головой об её руку, прижимается доверчиво в поиске ласки. Пекояма несмело касается пальцами его пушистой и гладкой шёрстки, и сам котёнок такой тёплый и мягкий; что-то глубоко внутри как будто сжимает её сердце тисками. Ни одно животное не давалось ей в руки уже много лет, а этот, кажется, вовсе не знает, что такое страх, хватает играючи лапками её пальцы и в конце концов забирается ей на руку, вцепившись коготками в манжету блузки. Пекояма наблюдает за ним с отстранённым интересом, поднимает руку так, чтобы она оказалась на коленях, и котёнок тут же падает ей на ноги.

Справа от неё раздаётся короткий смешок, замаскированный под кашель, и Пекояма резко поднимается на ноги, кладя руку на висящий за плечом синай; осознание того, что котёнок скользит по её ноге, цепляясь когтями за колготки, отходит на второй план. Потому что есть только один человек, чьё приближение она могла бы не заметить, кто своим присутствием не несёт угрозы и не вызывает недоверия, заставляя напрягаться и ожидать затаённого удара.

— Юный господин… — выдыхает она, расслабляя руку. Выражение лица Кузурю на мгновение меняется: нахмуренные брови, искривившиеся в недовольстве губы и неприязненно стрельнувший на неё взгляд янтарных глаз проявляются ненадолго; Кузурю моргает — и былая расслабленность снова берёт верх.

Пекояма отводит взгляд; он ненавидит это обращение и запрещает публично так называть, она прекрасно знает, но не может себе позволить обращаться к господину иначе, чем господин, и сейчас ведь их всё равно никто не слышит.

Кузурю ничего по этому поводу не говорит (хотя обычно своё недовольство не скрывает), медленно опускает взгляд с её лица на ноги — Пекояма может поклясться в том, что его губы в этот момент дрожат в плохо сдерживаемой улыбке. Она не замечает никакого неудобства и дискомфорта, но он присаживается перед ней на колено, осторожно отцепляя пищащий комок шерсти от её ноги — на колготках расползается стрелка от когтей и кожу слегка пощипывает.

— Хочешь забрать его? — Кузурю поднимает котёнка за шкирку на уровень своего лица, осматривая без видимой заинтересованности и умиления, но с какой-то едва различимой теплотой в глазах. 

Пекояма пристыженно опускает взгляд, потому что от этой сцены у неё ускоряется пульс и частота дыхания, она знает, что это неправильно и старается свою реакцию скрыть и запереть поглубже под маской спокойствия и собранности.

— Нет, — отвечает она, сложив руки под грудью и обхватив локти, — я не смогу о нём заботиться.

Не то чтобы она не хотела, не то чтобы она не могла — в общежитии не запрещено держать животных, иначе Танаку бы не пустили даже на порог, и будь у неё возможность — она забрала бы его не раздумывая, но…

— Да, ты же почти всё время проводишь в доздё, — понимающе говорит он, и Пекояма коротко кивает. Не только в додзё — на поручениях от него и его семьи, вещах первостепенной важности, и она не может позволить какому-то животному отнять у неё время и концентрацию. — Танака не возьмёт, потому что он сожрёт его хомяков. Но Соня любит котов, она может согласиться.

Кузурю протягивает котёнка обратно — она подставляет ладони лодочкой, чтобы словить его; Кузурю окидывает её долгим нечитаемым взглядом, прежде чем кивнуть в сторону дороги к общежитию, и уголки его губ снова едва заметно приподнимаются.

Он на полном серьёзе предлагает ей варианты, к кому пристроить подобранного на улице котёнка; он на полном серьёзе предлагает ей вместе дойти до общежития — хотя сам же всегда требовал держаться на расстоянии друг от друга, и Пекояма признаёт этот день самым странным (но отчего-то приятным) за последние годы.

Недолго думая она идёт следом — ровно за левым плечом и на шаг позади, её законное и самое желанное место, не так непозволительно далеко, как она боится быть, и не так непростительно близко, как хотелось быть. Маленькое тёплое тельце согревает ей не только руки, но ещё и почему-то сердце. Она осознаёт, что врёт всё это время даже самой себе, потому что на самом деле…

У Пекоямы две слабости — и не то чтобы они ей очень не нравились.