В закатном небе отражаются огни сотен полыхающих по всему городу пожарищ, окрашивая его в кроваво-алые цвета, Кузурю не помнит, когда последний раз видел небо как-надо-голубым и не затянутым удушающим смогом, да и не то чтобы его это волнует.

Пеко открывает перед ним дверь — разрывает хлипкое полотно сёдзи и тонкую деревянную раму катаной, не утруждая себя тем, чтобы просто их раздвинуть, и пропускает его вперёд. Алое небо остаётся за спиной, скрывается за потолком традиционного японского дома, и только запах гари тянется за ними вслед. В родном отчем доме их встречают в полной боевой готовности снятыми с предохранителя пистолетами и вытащенными из ножен мечами, мужчины колеблются и переглядываются между собой, когда опознают в ворвавшемся своего господина. Он мог бы спокойно зайти через парадную дверь, не вырезая по пути всех охранников, мог бы предупредить о своём приходе и получить тёплый приём; но Кузурю это не нужно.

— Ты разве не сдох, щенок? — раздаётся басистое и с неприкрытой враждебностью со стороны. Пеко за плечом напрягается, удобнее перехватывая катану в руках, но он останавливает одним заметным и понятным только для неё жестом, и ухмыляется, деланно-расслабленно засунув руки в карманы брюк.

— И тебе привет, дядя.

Но на любезности тот, кажется, совершенно не настроен. Он поднимает в руках винтовку (Кузурю за долю секунды просчитывает, сколько времени тому потребуется на прицеливание и точный выстрел, как лучше встать, чтобы самому попасть в цель), окидывая племянника пренебрежительным взглядом, и его лицо искривляется в гневе.

— Ты что творишь, сукин сын?

Кузурю мог бы возмутиться, как делают крутые герои в крутых фильмах, насчёт оскорбления матери, но, по правде говоря, её он тоже ненавидит.

Он делает медленный и осторожный шаг вбок, переносит вес тела на левую ногу, но больше ничем свои намерения не выдаёт, продолжая ухмыляться едко и вести себя расслабленно; они могут говорить и думать о нём что угодно, но на самом деле он слишком хорош во владении своим телом и способностями.

— У клана теперь другой путь, правильный, и мы с Пеко поведём их по нему.

— Путь куда?

Кузурю вытаскивает из карманов руки, замечает, как пристально за каждым его движением следит мужчина. Какой глупый и предсказуемый вопрос, но он снисходительно и коротко поясняет:

— В отчаяние.

Они двигаются синхронно в одно и то же мгновение: Кузурю выхватывает из-за пояса заранее снятый с предохранителя пистолет и быстрее, чем дядя успевает прицелиться, стреляет от бедра ему в живот; Пеко катаной рассекает грудину одному стоящему ближе всего к ней мужчине и отрубает руку с пистолетом другому. Прежде, чем те успевают толком отреагировать и понять, что происходит, у него заканчивается первая обойма и воздух вспарывают протяжные крики. Он не планирует убивать всех, конечно нет, ему нужна поддержка — армия, верная и надёжная, но для начала придётся показать им свою силу и заставить подчиниться.

Кузурю одним движением отщёлкивает магазин, отходя за угол шкафа — японские дома не предназначены для перестрелок, прятаться не за чем, стены не спасут, так что закончить нужно как можно быстрее; несколько пуль пролетают мимо и врезаются в дерево, таким же быстрым движением он достаёт из кармана запасной магазин и защёлкивает в рукояти.

Ещё несколько выстрелов — и единственными звуками в комнате остаются стоны умирающих, Пеко по очереди обходит одного за другим, добивая быстрым и точным уколом лезвия в сердце. Одного она оставляет ему лично — Кузурю присаживается перед истекающим кровью дядей на корточки, он пытался отползти, но чья-то шальная пуля прилетела ему в спину. Запах смерти и страха витает по всей комнате, Кузурю глубоко вдыхает носом и ухмыляется, и это лучший и самый прославленный член клана, этот тот, на кого он должен был равняться и к чьему образу стремиться? Не сумевший продержаться против него, бывшего школьника, и секунды в перестрелке?

Кровь пропитывает его кимоно и заливает пол, он едва ли осознаёт, что происходит, и из последних сил удерживается в сознании, но Кузурю и не пытается задержать его на этом свете — незачем, он приставляет дуло пистолета прямо к его лбу и стреляет в упор. Кровь не брызжет из раны фонтаном и мозги не вытекают из простреленной дыры — Кузурю почти жалеет — только трескается и ломается череп, на пару сантиметров откидываясь назад. Он обводит языком губы, слизывая с них неизвестно чью кровь, и безэмоционально смотрит на тело. Как скучно, как жалко… Никакого отчаяния перед смертью.

— Здесь всё, господин.

Кузурю поднимает на Пеко взгляд — её грудь вздымается чуть чаще от нагрузки, белая блузка почти полностью покрыта кровью, кровь на её светлых волосах, на туфлях, на обнажённых ногах и на лице, алыми разводами и потёками. Она прекрасна — как же прекрасна в таком виде и своём сумасшедшем отчаянии. Кузурю поднимается, вытирает капли с её щёк, размазывает их по шее и ныряет пальцами за ворот расстёгнутой на верхнюю пуговицу блузки; Пеко наклоняет вбок голову и прикрывает глаза, больше обнажая шею и позволяя касаться как ему захочется. Артерия под её кожей бьётся учащённо и горячее дыхание опаляет ему руку, Кузурю хочется сорвать с неё остальные пуговицы, пустить кровь тонкими струйками течь по её ключицам и между грудей, по животу и бёдрам, раскрасить её всю алыми узорами, как же она прекрасна в крови…

Но вместо этого он убирает пальцы — и тихий разочарованный вздох тянется за ними — не сейчас. Сейчас у них ещё слишком много дел.

Весь дом уже на ушах, но они легко пробираются в главное здание, избегая обнаружения, они выросли здесь, исследовали в детстве территорию вдоль и поперёк, знают все окольные пути и тайные ходы даже лучше слуг. Охрана там уже серьёзнее, наверняка успели предупредить, что господин никакой больше не господин и можно стрелять на поражение, но их это не останавливает. У него достаточно патронов, а у Пеко — сил, чтобы уничтожить весь дом, обычные бесталанные шестёрки ничто по сравнению с ними.

Мать набрасывается на него прямо посреди коридора с одним только ножом, но это так смешно, так глупо и предсказуемо, что он и не успевает выстрелить — Пеко вспарывает ей живот раньше, чем она приближается на опасное расстояние. Кровь заливает пол и затекает ему под ноги, вместе с вонью распоротого кишечника проникая в нос, Кузурю морщится, переступает через её тело, даже не взглянув под ноги, словно через дохлую крысу. Когда-то, во время ссоры с отцом, она угрожала убить сына и лишить клан наследника и чуть не перерезала ему горло, родственных чувств и любви к этой женщине у него никаких.

В конце концов им вовсе перестают преграждать путь, расступаются в страхе и даже не поднимают оружие, отец в своём кабинете единственный, кто пытается противостоять — но даже если бы он и сдался, Кузурю не отпустил бы просто так.

— Ты должна подчиняться и выполнять приказы, — он первым делом обращается даже не к сыну, не видя в нём никакой угрозы, но боится Пеко — боится чудовища, которого сам же и воспитал. Она могла послушать его раньше — но не сейчас.

— Я подчиняюсь только юному господину, — она ненавидит отца ничуть не меньше, чем сам Кузурю, он сломал её и уничтожил, превратил в машину для убийства, вот только, к сожалению, потерял над ней контроль.

— Я освобожу тебя от работы, если убьёшь его, — отец отходит от стола, деланно-расслабленный, показная храбрость, настоящей в нём ни капли. Пеко его даже не слушает, кидает на Кузурю мимолётный взгляд, ожидая приказа, и он на какой-то сантиметр кивает головой, не отворачиваясь от отца.

Тот стреляет, осознав, что уговоры не подействуют, но Пеко успевает отпрыгнуть, уловив короткую команду, и её катана рассекает воздух всего в нескольких сантиметрах от мужчины; Кузурю поднимает пистолет, но первые два выстрела не попадают в цель. От ударов Пеко отец уклоняется, и его пуля рассекает её щеку — он почти с ними наравне, почти может достать, но в третий раз Кузурю уже не промахивается — одновременно с тем, как его пуля входит в голову, катана насквозь пробивает грудную клетку. 

В немом приказе он протягивает руку, Пеко понимает, вкладывает окровавленную катану в его ладонь. И Кузурю без колебаний опускает её на отцовскую шею, но перерубает хребет только со второго раза; кровь заливает ему руки и пачкает манжеты рубашки, он хватает голову за волосы и выходит из кабинета. Собраться оставшимся в живых мафиози во дворе наверняка было приказом отца, думал, что сможет справиться сам — но вот его голова летит в толпу, словно футбольный мяч в ворота, только ловить его никто не спешит.

— Теперь я ваш глава, — холодно говорит Кузурю, и мужчины опускаются перед ним на колени в нижайшем поклоне — пусть попробуют только не подчиниться, он соберёт целую пирамиду из их голов. — Передайте остальным подразделениям. Мне нужны все.

Голоса нестройным хором отвечают на команду, Кузурю уже не обращает на них внимания, он возвращается в кабинет и широко сумасшедше ухмыляется — они сделали это, они теперь свободны и распоряжаются собственными людьми, как и хотели. Пеко дожидается его кабинете, сидит на столе, рукавом блузки вытирая лезвие катаны, Кузурю переступает обезглавленный труп отца и приближается к ней, соприкасаясь ногами.

— Мы поведём их, Пеко, вместе, — говорит он, кладя руки ей на пояс и задирая блузку. — Укажем нужный путь так же, как его указали нам, повергнем в отчаяние весь город, всю страну, и начнём с её верхушки. — Стоит только устранить правительство, и всю страну захлестнёт хаос, страх и отчаяние — они будут упиваться им, наблюдая с первых зрительских мест.

Пеко выгибается под его руками, Пеко тянет его за галстук на себя и до крови кусает губы в несдержанном поцелуе; металлический запах щекочет ему нос и заволакивает красным туманом сознание, его руки всё ещё скользкие от отцовской крови, до синяков сжимают её обнажённые бёдра, поднимают юбку и оставляют за собой смазанные следы. Она так прекрасна в цвете крови, запахе крови, истекающая кровью; Кузурю обводит языком рану на её щеке, расстёгивает блузку — красные пятна пропитались через ткань на её кожу, — между ними ни сантиметра свободного пространства, обнажённой разгорячённой кожей к коже. Пеко подаётся бёдрами навстречу, обхватывает ногами и стонет ему в шею, перемежая свои выдохи с болезненными укусами.

— Мы уничтожим этот мир, господин, — произносит она срывающимся голосом между вздохом, Кузурю хрипло выдыхает ей в волосы и усмехается. О да. 

Они уничтожат этот мир.