Небо начинает темнеть — не от того, что близится вечер, а потому что перед классным судом уже второй раз надвигаются грозовые тучи, Пекояме это кажется странной закономерностью, которую проверить ещё раз ей уже не доведётся. На спрятанном от посторонних глаз кусочке заброшенного пляжа никого, кроме них двоих, он далёк от основных дорог первого острова, здесь нечего делать и не на что смотреть — никто и не ходит.

Тем более что сейчас у всех есть куда более важные дела, чем праздное шатание по острову, и даже им не стоит исчезать из поля зрения и отсиживаться, но почему-то… Они здесь. Молчат и дышат синхронно-спокойно, как будто тучи сгущаются сейчас не над их головами и буквально через несколько часов это всё не оборвётся безвозвратно.

Пальцы Кузурю впиваются в шершавый камень, на котором он сидит, а немигающий взгляд направлен на линию горизонта — волны шумят и постепенно становятся всё выше и выше — Пекояма как обычно рядом у самого плеча. Это последний раз, когда они видятся, вот так наедине настоящими собой, а не в зале суда среди полузнакомых людей, делая вид, что друг другу никто. Она не знает, что говорить и нужно ли вообще; она не извиняется, не просит прощения за его сорванный план и не пытается уверить в необходимости своего поступка, потому что совершенно не чувствует себя виноватой. Странная лёгкость на сердце является лучшим подтверждением, что она поступила правильно; неправильно, что убила Коизуми, но правильно, что сделала это вместо него.

Ветер усиливается и обдаёт холодом её обнажённую кожу, купальный костюм мало чем может согреть тело, Пекояма обхватывает себя за локти, покрываясь мурашками. Она покинула место преступления только для того, чтобы переодеться, и если её не будет слишком долго, то кто-нибудь обязательно заподозрит неладное, но она не уходит. Не может просто взять и уйти.

— Много они выяснили? — спрашивает Кузурю после долгих минут молчания, и почему-то она уверенна, что на самом деле ему плевать на ход расследования и поговорить он хочет совсем не об этом.

Пекояма ведёт плечом — невысохшие волосы липнут к спине.

— Достаточно, чтобы заподозрить Сайонджи.

Взгляд Кузурю наконец обращается к ней, медленно скользит по телу, замирает на её лице, и от того, насколько он острый и холодный, по её коже снова бегут мурашки.

— Если её признают виновной, умрут все, кроме тебя. Но ты не сможешь этого допустить, не так ли? — Под его цепким взглядом она, не выдержав, отводит свой. 

Он говорит «умрут все», но подразумевает «умру я», и Пекояма не может с этим спорить — он знает её лучше других, лучше всех на этом острове и во всём мире, прекрасно понимает, что она не примет это и не сбежит, оставив его умирать. Даже если бы и хотела, то не смогла, потому что клан убил бы её за то, что предала и бросила господина; но она не хочет. Она хочет защитить, и не потому, что была для этого взращена и воспитана, а потому что это её собственное желание — защитить того, кого любит.

— Что ты задумала, Пеко?

Она поднимает взгляд — Кузурю серьёзен и даже немного зол, он никогда не хотел, чтобы она его защищала, нет смысла сейчас рассказывать и объяснять — не примет. Может быть, на суде, когда близость смерти будет ощущаться максимально остро, когда у него не будет времени на раздумья — он поймёт её решение. Даже если нет… в любом случае сегодня умрёт не он.

Пекояма опускается перед ним коленями в песок и берёт за руку — Кузурю недоумённо отшатывается и пытается вырваться (он даже не хочет её касаться, сердце прошибает чем-то острым и ужасно болезненным), но она не позволяет; её пальцы холодные и продрогшие, его — горят огнём. Он выслушает, один единственный раз от начала и до конца.

— Чт?..

— Прошу вас, помните, что я всего лишь ваше оружие. Моё сердце, — она кладёт его руку себе на грудь, чтобы он почувствовал, как оно стучит учащённо и неспокойно, и даже не замечает, как Кузурю замирает и вовсе перестаёт дышать, — бьётся только ради вас. Ему не будет больше смысла биться, если вы погибните. Я всего лишь клинок, сметающий ваших врагов, и щит, отражающий любой направленный на вас удар, позвольте послужить вам последний раз, это всё, что я могу сделать, чтобы спасти вас с этого острова.

Кузурю всё-таки вырывает свою руку и отворачивается; не может даже смотреть ей в глаза, презирает, ненавидит, не допускает мысль о том, чтобы положиться на неё — Пекояма всегда это знала и принимала, но всё равно отчего-то так… больно?

— Нахуй такое спасение, — бурчит он, и она опускает взгляд на свои колени. И всё равно, что бы он ни говорил и ни думал — она будет до последнего бороться за его жизнь.

— Просто помните, — повторяет она как мантру, чтобы у него отпечаталось в сознании и в самый последний, нужный момент он сделал правильный выбор. — И используйте меня по назначению.

Кузурю злится, Кузурю обхватывает её лицо ладонями, заставляя смотреть себе в глаза; на какое-то короткое и страшное мгновение Пекояме кажется, что он свернёт ей шею или разобьёт голову об этот же камень, он может, она уже видела, что может, и не посмела бы сопротивляться. Но хватка его слабая и почти что нежная, в отличие от взгляда и слов.

— Ты, блядь, понимаешь, что можешь умереть сегодня?

Не просто может — умрёт, и либо вытащит его ценой своей жизни — ценой всех жизней — с этого проклятого острова, либо даст хотя бы шанс пережить эту игру, но её собственная судьба уже предрешена с того самого момента, как она взяла в руки биту. Пекояма смотрит ему прямо в глаза, не отводя и не пряча взгляд, чтобы показать свою уверенность и твёрдость.

— Если так смогу спасти вас…

Но её слова Кузурю не слушает, его пальцы — горячие, опаляющие кожу своими прикосновениями, — сжимают её чуть сильнее, твёрже, словно он боится отпустить. 

— Спасай себя, а не меня, хоть раз в жизни. Это приказ, Пеко, — только в голосе его отдаётся совсем не приказной тон, а умоляющий. 

Раньше она бы всё отдала, чтобы услышать в свой адрес такие слова, но сейчас Пекояма на мгновение прикрывает глаза, позволяя этой сцене прокрутиться в голове несколько раз и сохраниться отчётливым воспоминанием, тем, что она может вспомнить в последние моменты своей жизни, и искренне признаёт:

— Я не могу его исполнить.

— Идиотка, — Кузурю выплёвывает сквозь зубы и отпускает её, последовавшее за этим чувство разочарования и холода прошибает её не хуже морозного океанского ветра. Пекояма с недоумением следит за тем, как он расстёгивает пуговицу и снимает свой пиджак, накидывает ей на плечи и даже заботливо вытаскивает мокрые волосы так, чтобы они оказались сверху; она и пошевелиться боится в этот момент. — Переоденься, хватит разгуливать в таком виде.

Он не смирился, совсем нет, Кузурю не сдаётся так легко никогда, он наверняка сам попытается её спасти, но едва ли она позволит.

Пекояме хочется улыбнуться, говорят, что улыбка помогает снять напряжение и оказывает эмоциональную поддержку, только она не может. Не умеет. Хината обещал до следующего разговора найти способ или причину, как заставить её улыбнуться; но следующего разговора у них уже не будет, так что она вцепляется пальцами в лацканы пиджака (тёплого, согревающего и защищающего от пронизывающего холода) и просто кивает с коротким «спасибо», поднимаясь с земли. Это всё, что она может и позволяет себе сделать.

Небо окончательно затягивает чёрными, тяжёлыми грозовыми тучами — до суда остаются считанные часы.