Проливая чернила, горгулья обнаруживает свет…
Внутри растет ониксовый шарик. С каждым десятилетием — скорее даже столетием — он обрастает новым слоем и этим неизбежно увеличивается в размерах. Как жемчужина-девственница, с таким же непревзойденным пафосом, лишь со знаком минус. Не белый — черный. Не звезда — растущая дыра.
Внутри Себастьяна — имя условно, как и течение возраста — шарик достиг размера со сдвоенный кулак взрослого мужчины. Второе сердце недалеко от первого. Камера хранения. Не пульсирует, но завоевывает. Коллапс.
Так, Эш Ландерс — напарник в ближайшие пару сотен — прозвал Себастьяна Михаэлиса Горгульей, за способность оставаться каменным по отношению к Течению. А Течением они называли поток существования и судьбы, переплетенный между собой, как железные шпагат и шелковая нить. Именно Течение ведет черных сердцем по миру, среди живых, ибо нет у них более устремлений горячих сердцем и душой, только чистая карма прокаженных.
Но: «Кто жив, а кто мертв? Вот в чем вопрос!» — смеялся Эш. Он считал, что слова «течение» и «кровь» прекрасно рифмуются в занятные стихи. Он мог написать о кровяных тельцах и артериях, разрезанных с нежностью мужа в первую брачную, но слишком занят увеселительными программами.
Так, именно из-за него случилось происшествие в одну из июльских ночей, а ведь ничего не предвещало перемен.
Себастьян терпеть не мог несколько слов и к ним относились: суета, чувства, энтузиазм и новшество.
Нов-шество. Носить-ваше-святейшество-за… «-ше-»… шейство? Шею.
Шея — не любимое слово, но крайне жизнеобеспечивающее. Слово, с которым невозможно бороться. Вампиру — точно. Алый импульс. Брусничная запятая в многоточии. Чернила для пустой камеры хранения — второго, молчаливого сердца. Раскрасить коллапс. Продлить муки существования.
Итак, полный энтузиазма Эш имел личное дело с кое-каким магом из смертных и прознал про новшество: ритуал с жертвоприношением. Оно имело место быть в ордене с серым названием «Пеликан». Сеть крепилась в Венеции, задевала Испанию, Францию и начиналась в Лондоне. Посвященные устраивали сезонные перелеты и весьма гордились гнездом, чьи ветки грозили вот-вот проткнуть пафосный строй какого-нибудь другого ордена.
Кровь и перья, как чернила и лампа. Магия и анекдот.
То, что маги и вампиры — существа разных миров, известно давно. Первые кутили сквозь бытийность со склянками, гримуарами и энергетическими усилиями, похожими на выхлоп газа из раздутого, напряженного кишечника. Настоящих, сильных и преданных своему делу магов — ученых по большей части — можно пересчитать по пальцам. Вторые же скитались по черным ходам, на задворках мира, но не сквозь бытие, а по периметру и по большей части кое-что да ведали, но то, что ведали, решительно забирали с собой — в могилу… хотелось бы сказать, но речь идет о горстке пепла. Вампиры сублимируют опыт в целую горстку ничего, как и велит природа. Рот на замок: испещренный штыкообразными зазубринами, он вторит острым клыкам. У замка диковинное устройство: ты не просунешь туда ни ключ, ни отмычку, ни палец, только шею, ведь цена знанию бессмертного — смертность.
Поскольку Эш имел суетливый и пылкий нрав, ему все же удалось уговорить Себастьяна на авантюру: «Подумай, подумай! Орден и одиозные маги! О, эти напыщенные индюки, то есть, пеликаны, уверенны в том, что их сатана более сатанист, чем, скажем, наш сатана!» Он расписал затею, как великую шутку, космический резонанс в крошечной точке дома одного из вельмож, черта, выпрыгивающего из табакерки в момент, когда ангелы танцуют и развращаются друг с другом, и, наконец, пир во время справедливого суда: «А судьи кто? Мы, конечно!»
Себастьян согласился больше из-за голода. Город, в который они переехали не так давно, не вызывал ни малейшего желания покидать убежище. Несколько раз они лакомились портовыми шлюхами, и те пахли половыми тряпками.
В назначенное время они явились в богатый дом. И представьте картину: ложе, словно в мягкой породе выскоблили ложкой неровный круг, рисунок пещерного ребенка, и люди в тяжелых мантиях, с надвинутыми на глаза капюшонами. Их маски имитируют строение пеликана: вытянутый клюв на носу и внизу болтается мешочек, имитирующий птичий кожаный. В этот шелковый зоб во время церемонии будут брызгать кровью и бросать кусочки плоти.
Детей держат в клетках, выставленных полукругом перед жертвенным столом. Тело ребенка — самое чистое, сравнимое с плотью Иисуса. Уподобляясь падальщикам, но не воронам, пеликаны раззевывают мешки ради кусочка святого мяса. Перед распятием они хлопают крыльями — аплодируют — и верещат молитвы наоборот.
Себастьян находит использование сакрального символа кощунственным. Пеликан — символ самопознания в алхимии, насколько он помнил, — а ведь его память напоминает ветхий, сизый городок, где каждый житель — хозяин личному складу хлама, и потому город, как плесень на карте — и эта птица вырывает из своей груди мясо, чтобы прокормить птенцов. Самопожертвование и отречение. Смиренность Иисуса.
Эти же пеликаны расчленяли и растляли птенцов. Вместо перьев повсюду валялись куски кожи и волос, брызги крови и мочи, скатанные квадратики вырезанной плоти, обломки костей и даже глазные яблоки. Не гнездо, а освежеванный молодой склеп.
Лицо Эша искажалось от чувства отвращения и негодования. С юности — существовавшей ли? — он рдел за чистоту духа и тела, а здесь повсюду столько грязи…
В живых они обнаружили только двоих. Один мальчик находился в клетке и кричал неразборчивые слова, звал на помощь: «Хоть кто-нибудь… кто-нибудь, пожалуйста! Спасите нас! Умоляю… Бог… кто-нибудь!» Другого прижали к алтарю. И в момент, когда кинжал должен был распороть тугой, впалый живот, демон постучался: «Тук-тук», сказал он.
Тени или молнии было две: одна графитная и вторая белесая. Они метнулись одновременно друг к другу из разных концов зала: пеликаны попадали на пол, как тяжелые мешки. Смешно — даже не успели сообразить, что происходит. Две лисы, пробравшиеся в злачный курятник.
Где-то под искусственными зобами запульсировали перерезанные сонные артерии, кровью оросило каменный пол: лужи потянулись друг к другу, как намагниченные.
Когда все кончилось Эш приземлился на кромку алтаря. Его орудием служила любимая шпага по прозвищу Анжела. Себастьян застыл около пустых клеток. Низкочастотные энергии вибрировали в спертом воздухе, вызывая желания убраться подальше. Свой кинжал он выбросил за ненадобностью: побрякушка была позаимствована в одном из местных кабинетов.
— Итак, — сказал Эш, — мы навели порядок и завершили ритуал, как полагается. Стало значительно чище, не находишь, мой дорогой друг?
Друг отряхнул черную накидку: как бы скоро он не действовал, перерезая горла магов, все же замарал ее.
— Ты такой чистоплотный, весь в меня, — усмехнулся Эш и предстал перед детьми. Мальчик успел перебраться с алтаря к клетке, которую даже не пытался открыть. Оказалось, что обе жертвы — две капли одной воды, и эта вода, синяя, как зимний океан, плещется в огромных, невероятно огромных глазах. Как два олененка, заблудившихся в чаще, крошки жались друг к дружке даже через прутья.
— Ты только посмотри, — проворковал Эш, — прекрасные… прекрасные, бедные дитя! Что же вам пришлось вынести?
Один из мальчиков, который находился не в клетке, но тесно переплетал пальцы с братом, спросил:
— Вы… д-демоны?
Удовольствие Эша происходящим невольно передавалось Себастьяну, но тот отвергал его со свойственной флегматичностью.
— Лично я — ангел, а вот он, — Ландерс ткнул большим пальцем через плечо, — сущий демон. Кровожадный и сумрачный. Но не бойтесь, я не дам вас в обиду. Вы спасены!
Это было произнесено, как отпущение грехов.
Мальчик, который был в клетке, внезапно обмяк и упал, но причиной послужил отнюдь не ужас или обрушившееся счастье.
Другой ребенок обратился к Эшу:
— Он очень болен, у него жар!
Так все и началось. Бессмертные перенесли спасенных в свой дом.
Старшего близнеца звали Габриэль, а младшего, павшего лихорадкой, Сиэль. Истощенный в нечеловеческих условиях, организм угасал, как свеча. Себастьян отчетливо слышал запах крадущейся смерти: пустотный и горько-соленый, напоминающий о слезах.
И теперь от Себастьяна требовали, а не просили:
— Попробуй стать отцом. Попытка — не пытка, верно? Спасая утопающих — сам стану утопающим, это не про нас, ведь кто мы, а кто они? — Эш хохотал, как заведенный механический ангел из шкатулки с королевами и королями. С таким хранителем их короны из медной проволоки всегда будут иметь тусклый блеск. История изрядно перевозбудила его.
Эш во всем видел знаки и предзнаменования, но только те и тогда, когда ему было выгодно.
Горгулья подкрадывалась к дитя, подобно тому, как чудовище впервые видит зеркало.
Пот смачивал даже корни волос, пряди липли ко лбу мокрыми корнями, а из приоткрытого рта разлеталось горячее ароматное облачко — цитата Смерти: «Я жил?.. Столь юный и прекрасный… но жил ли я?»
Отчетливо слыша сердцебиение, — комочек туго стянутой, хаотично переплетенной все той же шелковой ниточки — вампир склонялся над телом, и оно обдавало неприятным, контрастным жаром.
— Не дайте ему умереть, прошу, вызовите доктора! Мама… наша мама всегда вызывала доктора! Умоляю!.. Что вы делаете? — Если бы не шум со стороны, Себастьян, возможно, настроился бы на то, чтобы поделиться проклятием с умирающим. Речи о том, что ему способно помочь что-то другое не шло. Слишком поздно.
Чудовищу отражение не понравится, и оно вспомнило об этом.
Себастьян отпрянул от пульсирующей жилки и бросил на Эша раздраженный взгляд: «Делай сам, если надо. Возможно, эти дети заслужили смерть».
Затем он покинул спальню стремительным шагом, но попутно схватил за шкирку Габриэля и выволок за собой во вторую комнату. Эш восклицал в спину:
— Дьявол, только время упустил! — И все же хохотал: — Верно, уведи мальчишку отсюда! Сам все сделаю. И я буду отцом, Себастьян!.. И ты будешь вторым родителем, хочешь ты этого или нет! Это провидение, ты не можешь отрицать!
Ландерс давно брался заговаривать о родительстве: «Ты и я. Как много мы сможем дать новой личности? Это было бы совершенное создание!».
— Только в нашем понимании. Но кто мы? — отвечал Михаэлис.
Юноша брыкался ногами и норовил укусить. В ослабленном теле еще оставались силы, они проснулись, когда потребовалось защищать брата: «Что сделает?.. Что он собирается делать?!» Себастьян бросил его на пол: «Сиди тихо, твоему брату помогут», но Габриэль бросился к дверям, и снова был отброшен, еще более бесцеремонно и болезненно. Он не верил демону, как и не верил ангелу. Как не будет верить больше никому на свете.
Что ж, в этом Себастьян был с ним солидарен.
Стукнувшись спиной о ножку стула, мальчик все же, как упрямая гусеница, пополз вперед, на этот раз в сторону мужчины. Лицо заливали слезы.
— Чего вы хотите?! Я с-сам… сам все сделаю, — язык заплетался, — что хотите сделаю, только прошу, не дайте Сиэлю умереть! Я сделаю все! Все, что угодно! Вылечите его!
Он вставал на коленях перед мужчиной и стягивал с себя ночную рубашку, она была в пятнах и замысловатых разводах, некоторые имели коралловый оттенок, как застиранная кровь.
Вампир с безразличием смотрел на нагое тело.
— Возьмите м… -ме… — звук утонул в гортани, — но помогите Сиэлю!
Брошенный плащ накрыл умоляющего с головой. Утопил в себе. Вампир устало опустился в кресло:
— Оденься. Издашь еще хоть звук и, пожалуй, убью.
За дверью было тихо. Как бессмертный, Эш должен был встретить чужую смерть с почестями и предложением, от которого та не могла отказаться.
— И во что ты меня опять ввязал, — промолвил Себастьян. Мальчик у его ног вздрогнул и поднял лицо вверх: хотел что-то сказать, но прикусил нижнюю губу.
Умное дитя.