Лицо цвета сахарной крошки и иссиня-бледный рот — бутон синего цветка, еще не распустившегося, но уже с шипами; они притаились за шелковистой мякотью, обрамленные голодом. Роза жаждет крови уколотой плоти. Кровожадный, хоть и красивый цветок.

У Себастьяна внимание утомленного цербера. Он замечает детали, но не потому, что жаждет, — жаж-да, как слово бытия: жажда жизни и смерти, любви — а он не может иначе. Наблюдение деталей — одно из средств существования. Такое же не обремененное, как моргание или кровоток.

Когда красота прекращает быть искусством и становится дыханием… У мальчишки дрожит правое колено: он напрягает его изо всей силы, чтобы отвлечься. Раньше на колене коричневел шрам, Себастьян помнит даже очертания свежей формы. Шрам останется, но ненадолго — он затянется, должно быть, синхронно с моральными терзаниями и принятием (выбора нет).

Он встречал вампиров-детей лишь однажды. Инфантильные, скабрезные купидоны. С ошметками крыльев за спиной и преисподней, сочащейся из всех отверстий: слова — яд, а взгляды — пущенные дротики из лавовых камней.

Ошибка природы, сказал однажды Клод.

Но у природы не бывает ошибок. Она любит развлекаться. Как она развлеклась с Эшем, химерой во плоти. Теперь же в их частной коллекции анекдотов под названием «Высуши бытийность до капли: эксперименты» — завелось еще двое купидончиков. Один краше другого, хотя с виду — две капли воды. Синхронизированные, как щупальца.

— Вот я и собрал шапито из херувимов всех мастей. — Это Себастьян высказал вслух. При звуке его голоса мальчики напряглись. Сиэль тяжело моргнул. Из его приоткрытого рта доносилась чарующая музыка ужаса. Вопль напуганной души. Он настолько тих, что, в конце концов, рвет барабанные перепонки.

Сиэль не может оторвать взгляда от Себастьяна. Старый вампир закольцовывает его внимание на себе. Словно циркач, ведущий пони по кругу, он в центре, и только длинная веревка удерживает животное.

Душа новообращенного — фатальная хрупкость. Себастьяну нравится то, что он может сломать ее чередой поступательного и ментального усилия. Достаточно лишь воли, чтобы приказать: «Умри. Уничтожь себя».

Сиэль ощущает психологическое давление и смятение, и все же, вместе с ужасом, клокочет в груди и благоговейный трепет, и даже тяга к странному созданию. Подобным образом устремляется нежеланное чадо к своему родителю. Он трепещет от ужаса быть уничтоженным (достаточно взгляда), но не может иначе. Даже скверная мать, самая злая, — все равно любимая.

Себастьян не знает, зачем, но произносит в голове новообращенного: «Прежде всего мы хищники, поэтому обращайся с нами, как с хищниками. Мы тебе не собратья. Но мы — больше, чем собратья».

Вместо глаз у мальчика — осколки небесного тела. В них отражается скверный мир, и всегда отныне — будет. Только он об этом еще не знает.

Эш заслоняет Сиэля спиной и нарушает визуальный контакт.

— Он имеет в виду, что вы, мои мальчики, прекрасны, как ангелы! Бука, он не умеет выражать свои чувства, обрамлять их во что-то достойное. — Он смеется, как будто не хищник. — В нашей семье сравнение с ангелом — лучшая похвала, вот такие мы ребята!

Ангелы, ангелы… они повсюду!

Но когда о них много говорят, стоит подозрительно оглядеться вокруг.

Сиэлю нет дела до шуток. Новый темный мир его пугает. Его глаза научились видеть иначе, чем раньше, а уши — слышать.Так прозревают слепые котята.

Эш тарабанит, шумит и тщетно заслоняет собой черный провал, который открывается с уходом из жизни. Белая клякса на черном.

«Эш, как ты смешон».

— Во мне что-то пропало… — шепнул мальчик с каким-то доисторическим ужасом. Он выставил руки перед собой, словно удерживал на ладонях незримое сокровище, но им являлась всего лишь зловеще звенящая пустота. Как мягкотелая кошка она свернулась в клубок и этим уведомила: не уйду никогда, я — часть тебя!

Таким запомнился Себастьяну самый первый Сиэль, — а ведь за ним появятся и другие, много других, еще более темных и запутанных. Похожих на детенышей морских сирен, что выбиваются из сил в рыбацких сетях.

Мальчик повторял снова и снова: «Во мне что-то пропало», но название не дать и ценности не объявить. Интуиция подсказывала, что потерянное и выскобленное взрослыми руками, — множественными, как щупальца монстра — уже не вернуть.

Эш присел на край кровати и притянул Сиэля к себе, заставляя опуститься рядом. Он взял маленькие ладони в свои и перевернул вверх, чтобы доверительно коснуться подушечками больших пальцев линий жизни — еще немыслимо коротких по сравнению с его собственными.

— Это ушло твое детство, Сиэль, теперь придется быть взрослее, — объяснил он, и Себастьян не сдержал усмешки. Эш одарил его мимолетным кусающим взглядом, он предупреждал, что тот не посмеет испортить действо — сцену, переполненную драмой, а еще — игру, по большей части, одного актера. И поскольку актер опытен, то он сыграет блестяще, несмотря на выкрики из зрительного зала.

У Себастьяна под рукой не оказалось тухлых яиц.

— Ты хотел сказать «человечность», — подсказал он.

— Я сказал то, что хотел сказать.

Тем временем Габриэль с волнением и любопытством — больше с любопытством — смотрел на брата. Ему о многом хотелось спросить, но он ждал, что произойдет дальше. Он только успокоил:

— Эти господа спасли нас, Сиэль. Я верно понял, что иного выхода, как превратить тебя в монстра, не было? — «Не монстра, а — вампира», — поправил Эш. Габриэль продолжал: — Но ты почти не изменился, а эти чудовища выглядят совсем как мы!

— Не чудовища, а — дитя ночи и ее неоспоримые любимцы! — также невозмутимо поправил Эш. Мысленно он посетовал: «Кто их воспитывал, интересно?»

— Ты был на моих руках, и я видел, как ты умирал! — добавил Габриэль уже с легкой горячностью. Его глаза блестели иначе, чем у близнеца. Его тело было теплым, в отличие от тела Сиэля, но глаза блестели менее ярко, хотя были переполнены чувствами.

— А мы вдохнули в твое тело новую жизнь, — кивнул Эш, — и теперь ты останешься с братом.

Внезапно Габриэля осенило, и он спросил с наивностью, свойственной детям:

— А наших родителей можно спасти, как Сиэля?

Эш покачал головой:

— Спасти можно лишь умирающего, но — не мертвого.

Габриэль присел рядом с Сиэлем. И он оказался обескуражен, когда обнял его:

— Ты холодный, как огурец! Невероятно холодный!

Сиэль невольно вздрогнул. Он выдержал объятие лишь с тем, чтобы не напугать брата, и почувствовал облегчение, когда удалось отстраниться. Дело было в контрасте. Тепло стало чуждым, несмотря на необъяснимое и даже почти животное влечение. Касаться кожей кожи — дискомфортно. Но тут же обнаруживалась теплота иного толка. Даже, вернее сказать, горячность. И, как ни странно, Сиэль знал наверняка, в каких местах близнеца она проистекает: например, в шее. Ему не хватает этой горячности, как воздуха, и тоже время она отталкивает его. Шипящая змея.

Похожа на Источник жизни, том самом, о котором, говорится в сказках.

Объятие разъединил Эш, и по его глазам Сиэль догадался, — мужчина знает об Источнике.

— Думаю, ты голоден, Сиэль.

Желая подбодрить брата, Габриэль поделился:

— Я ел хлеб с ветчиной и сыром. И молоко, Сиэль, есть теплое молоко, как ты любишь!

Эш вмешался:

— Боюсь, теперь твой брат станет питаться немного иной пищей. Будет лучше, если мы с Сиэлем прогуляемся ненадолго, а Габриэль останется дома с Себастьяном.

Габриэль подскочил с кровати. Мысль о том, чтобы снова разделиться, оказалась невыносима.

— Я пойду с вами!

— Нет! Исключено! — Эш воскликнул тоном, который не терпит возражения. Он перестарался, и в глазах детей зародился испуг. — Мы совсем ненадолго, — уже почти лелейно. — Не успеете оглянуться, как вернемся.

Сиэль поддержал Эша. Что-то подсказывало, что это лучший выход: побыть без брата. Он испытывал на себе явственно ощущаемую сила, которая довлела над ним, но не вызывала дискомфорта, подобно явлению родственной природы. Это была сущность Эша.

— Я скоро вернусь, Габи, — сказал Сиэль.

Противостоять его выбору, Габриэль не стал. Он прочитал о том, что не стоит этого делать, в глазах, похожих на его собственных. Раньше — более, но — не сегодня.

— Тогда… я буду ждать тут, — прошептал он.

Сиэль встал и обернулся к своему странному покровителю.

— Я пойду с вами, — сказал он, — только…

— Только что? — спросил вампир.

— Я не знаю, как вас зовут.

***

Габриэль вновь остался с Себастьяном наедине. На этот раз Габриэль выглядел более воодушевленным, чем раньше. Чтобы отвлечься от тягостных дум и переживаний, он заговорил первым:

— И что теперь с нами будет?

— Спроси у Эша, когда он вернется, — ответил мужчина. Он по-прежнему сидел в кресле, напоминая недвижимую статую. Она всегда на одном месте и всегда чего-то ждет.

А еще она терпеть не может говорить.

— А вы тоже наш друг? — спросил Габриэль.

— Не думаю.

— А что нужно сделать, чтобы вы стали нашим другом? — У мальчика пытливый взгляд. Гораздо более, — чем у брата.

—…

— Мой папа говорил, что все имеет свою цену. Выбирать стоит лучшее, что ты можешь приобрести. Это залог успеха. Вы кажетесь очень сильным. Какова цена вашей дружбы?

«Какой замечательный у тебя был отец, — подумал с сарказмом Себастьян. — Но где-то у папаши продырявился кошелек».

Он облокотился в кресле, наблюдая за тем, как тучи заволакивают луну. Полнолуние — лучшая пора для обращения. Приливы и отливы — сердцебиение полумертвого. Вампиры, как никто другой на планете, зависят от лунного цикла.

Мальчишеская голова заслоняет лунный диск. Волосы подсвечиваются им, как нимбом.

— Вы выглядите очень усталым, — тараторит голова. — Мой отец так выглядел в конце дня. Он много работал. Вы тоже много работаете?

— Моя усталость иного рода.

Габриэль посмотрел в окно, надеясь увидеть брата, затем опустился на край кровати. Внезапно он вспомнил кое-что важное, во всяком случае именно таким выглядело его лицо.

— Нашего пса тоже звали Себастьяном.

— Рад за него.

Дети…

Эшу стоит вернуться до того, как Себастьян проредит его «счастливую семью».

***

Сиэль шагал следом за Эшем и едва поспевал. Они спустились с широкой парадной лестницы, и половицы скрипели штормовыми деревьями.

Сиэль улавливал короткие, как статическое электричество, импульсы. Они вдруг оказались повсюду, и это было похоже на то, как ощущает животное и что им движет: голод, любопытство, клич сородича и множество других непонятных вещей. У каждого импульса — свое настроение, и Сиэль может даже передать этому форму и цвет.

Оно шевелилось внутри, как древнее проклятие, которое выпускают из ржавых банок.

— Что это? — спросил мальчик и остановился, чтобы прислушаться. Эш остановился в ответ и обернулся, он стоял ниже на каких-то пять ступеней.

— Где?

— Вы этого не чувствуете? Оно вокруг… движется. Повсюду. Что-то живое и… трепетное. Как маленькая птичка.

Лицо Эша скособочилось и напряглось: «Трепетное?» — но затем словно догадалось и повеселело.

— А это! Это божьи твари, мой друг, мыши, и их тут полчища. Не обращай внимания! Они вечно чего-то хотят. Паразиты и нахлебники.

— Но я их слышу, — прошептал Сиэль. — Они как будто говорят между собой. И с миром… Животные разговаривают?

— Разумеется! — Эш ответил так, словно это самая очевидная вещь на свете. — Их язык скорее интуитивный, но даже они не понимают друг друга так, как понимаешь их теперь ты — венец природы. Но со временем ты даже перестанешь их слышать, ведь тебе эти мыши ни к чему! Хоть ты для них и кошка.

— Кошка?..

Но Эш уже поторапливал его, приманивая рукой. В том, как искривилась линия его рта, Сиэль усматривал раздражение — то самое нетерпение, которое мечется в клетке снисходительности. Глаза у Эша светились особенно ярко, но не как у человека. Драгоценные камни под столпом света. Сиреневые нотки.

Сиэль сходил по ступенькам осторожно: вчера он едва ли смог бы подняться без чьей-то помощи, а теперь в нем бурлит так много силы, что она пугает и заставляет совершать каждый шаг неторопливо, как бы сверяясь с поставленной задачей.

Кажется, что если не контролировать тело с особым вниманием, оно что-нибудь да вытворит. Вот так просто, без ведома. Например, перескочит через весь лестничный пролет или даже оторвется от пола и воспарит. Странное чувство власти и беспомощности.

Похожее Сиэль испытывал, когда выгуливал их русскую борзую на поводке — пес никогда его не слушался и мчался вперед. Необузданная мускулистая сила.

— Куда мы идем? — спросил мальчик.

— Прогуляться, — отозвался Эш. — Чудесная ночь!

Сиэля пугал этот человек. Он бы хотел сказать ему нечто вроде: «У меня погибла семья, а выговорите такие вещи», но, как ни странно, ночь действительно была особенной. Сиэль никогда не испытывал ничего похожего, и новое чувство росло с каждой минутой. Он скорее интуитивно понимал, что Эш пытается вести себя ласково.

Когда Сиэль болел, мама всегда говорила: «Все будет хорошо, сынок!» И сейчас, когда произошло что-то ужасное — гораздо хуже, чем температура или кашель — Эш успокаивает: «Чудесная ночь!»

Чудесная. Страшная. Но с ней что-то не так.

— И ради этого мы ушли? — Сиэль, наконец, преодолел лестничный пролет. Теперь его отвлек вид за окном (весь день ставни в спальне были наглухо закрыты).

Темнота сгущалась, и тот множественный импульс, который ощущался от дома — рассыпанный и кричащий бисер — теперь сконцентрировался снаружи.

И это была отнюдь не мышиная жизнь.

Нечто звало выйти во мрак. Протянуть ладонь. Как будто бархатная ночь — это ластящееся животное или живая вода.

— В тебе просыпаются силы, и дальше будет больше, — Эш открыл дверь, впуская поток свежого воздуха.

Когда они переступили порог, то оказались во внутреннем дворике с садом. От изобилия ароматов и звуков закружилась голова. Ранее мир не открывался перед человеком столь яростно и широко. В воздухе вибрировала энергия или сила, которая в меньшем объеме пронизывала все существо мальчика. Но все же куда больше ее было в окружающем пространстве.

Она находила отражение в пении ночных птиц, шелесте травы или журчании воды. В деревьях, которые облепили дом голодными монахами. В свечении звезд. Повсюду не умолкала безмолвная мелодия иного существования.

Некое таинство — пульсация жизни и смерти. Сиэлю показалось, что этот мир — лишь близнец прежнего, а старый — Сиэль покинул и больше не вернется.

У этого мира свои законы, и иной голос, и Сиэль слышит его особенно громким.

Нечто, ощутив внутри себя гостя, тотчас потекло к нему со всех сторон света. Это не животное и не чудовище, но и не человек.

Сиэля осенило: «Это не с ночью что-то не так, а — со мной!»

Он отпрянул назад: ему казалось, что тени ожили и теперь преследовали его, перешептываясь о чем-то. Пристальный взгляд со стороны. Но как бы Сиэль не всматривался, он не видел ничего, кроме каменной статуи около колодца. Горбатая горгулья: ее горб состоял из сложенных за спиной крыльев, высоких, но отнюдь не ангельских. Острые рога, похожие на бычьи, смотрели остриями назад, один рог сломан на кончике.

Каменный страж был живым. Он о чем-то говорил, но без слов. В эфемерном пространстве вялотекущее, как камень, самовыражение существования.

Наблюдая за подопечным, зловещий и красивый патрон осклабился в улыбке, обнажая кончики клыков:

— Не пугайся, малыш, ночь и ее волшебство — это все наша мать. Все, что нас окружает теперь — это только мать.

— Мать?.. — При звучании этого слова в груди мальчика что-то дрогнуло. Ему показалось, что горгулья шевельнула крылом, как будто приглашая под его тень. Сиэль заставил себя повернуть лицо к мужчине. Тот сказал:

— Я ведь уже говорил, что мы — дети ночи? Она тянет к тебе свои могущественные и любящие руки, не сопротивляйся и ни в коем случае не бойся!

— Что это значит?

— Это значит — быть вампиром. Мы живем очень… очень долго. Как ангелы.

Сиэль всматривался в нависающее над ним лицо: призрачно-белое и стойкое, как не уходящий морок. Оно так часто повторяло «как ангел». Сиэль любил это слово, светлое, но не всегда оно звучало, как должно. Иногда даже Габриэль умудрялся придать ему плохое значение. Например, когда шалил и делал то, чего не стоило делать, а после отмахивался: «А я улыбнусь, как ангелочек, и мама с папой меня простят!»

И теперь Сиэлю видится в словах Эша нечто похожее на уловку брата. Он сказал:

— Извините, но мне кажется, что вы непохожи на ангела.

Нависающее лицо стало еще четче. Обрамленное бархатным мраком, оно как будто втягивало в себя все его оттенки, но само противоречиво и противоестественно сияло белизной.

Сиэль вдруг осознал, насколько хорошо стал видеть в темноте. Возможно, так могут видеть кошки?..

Эш растянул губы в улыбке, как будто выражая похвалу «хороший мальчик», но вслух сказал:

— Значит, ты не знаешь об особенностях ангелов? — Он с сожалением и даже сочувствием посмотрел Сиэлю в глаза, очень пристально. Как будто Сиэля лишили крайне важной вещи, и как он вообще, бедный, выжил без нее? И Сиэль засомневался, и правда, как? — Неужели совсем никто не рассказывал тебе о том, что ангелы бывают разные?.. А об их миссиях? Здесь, среди людей?

Эш присел, и теперь его лицо смотрело снизу-вверх. Все также сочувственно, изящные дугообразные брови сошлись на переносице.

— О, дитя! Что ж, придется поведать теперь. Видишь ли, ангелы бывают с крыльями и без. Их называют падшими.

— Падший ангел — это Люцифер! — заявил Сиэль и удивился собственной пылкости.

Эш приоткрыл рот в изумлении, он не слышал вещи более неправильной. Он воскликнул:

— Боже, нет! Вернее, все не совсем так! Есть ангелы, которые выполняют миссию Иисуса. Про него-то ты знаешь?

Мальчик кивнул. Эш продолжал:

— Своей кровью сын божий смыл грехи людские. Но ты никогда не задумывался, почему Иисус больше не возвращался на Землю?

Сиэль покачал головой. Эш кивнул, мол, так он и знал.

— Что ж, Господь вместо него стал посылать ангелов. Он снимал с них тяжелые крылья, чтобы у них хватало сил ходить по грешной земле. И он повелел им забирать кровь с рабов божьих. С плохих рабов. Дабы напомнить им о пролитой крови своего сына-посланника.

— И эти ангелы — мы? — догадался мальчик.

— Ты очень смышлен! Бог верно выбрал тебя! Но мы должны жить в скромности, мой друг! Мы скрываемся в тени ночи, и свет божий опасен для нас. Буквально — солнце обращает нас в пепел.

— Мы прокляты? — При одной этой мысли над Сиэлем нависло нечто необъятное и черное, как в день смерти мамы и папы. Теперь, когда после их гибели казалось, что хуже быть не может, появилось оно — наказание господнее. Сиэль не хочет провиниться окончательно. Бог не может отвернуться от них!

Он умоляет всей душой: только бы не стать демоном, не попасть во власть к бесам!

И лицо Эша успокаивает. Оно уверяет:

— Нет! Напротив! На нас возложена миссия, и Бог любит нас настолько, что даровал силу нечеловеческую!

— Но вы же говорили о монстрах, когда мы были в доме, и…

— Это все из-за Себастьяна. Мой старый друг… очень скромен и стесняется своего статуса. Он один из самых-самых старых ангелов, поэтому иногда его ум… не работает как прежде. Стоит понять его и… простить.

— Но если мы ангелы, то почему боимся света?

— Причина, мое дитя, такая же, как и с крыльями, — дабы придать нам, слугам его, силы выдержать жизнь на грешной земле. Скажи мне, мой друг, не жестоко ли, наделять крыльями того, кто не сможет взлететь и должен будет служить богу там, куда тот послал его? О, соблазн велик! Не лучше ли облегчить слугам своим их услужение?

Сиэль молчал, но это и было ответом. Тогда Эш нежно улыбнулся и ласково коснулся его виска. От касания вампира внутри поползла щекочущая волна: она началась в основании шеи, прошла по позвонкам вниз и скрылась в грудной клетке, где растворилась тугим комком. Сиэль испытал щемящий восторг, как от благословения. От Эша исходила сила. Почему бы не поверить ему? Почему не поверить, что Господь послал бескрылых ангелов, чтобы спасти детей Фантомхайвов от ужасной участи?

— Бог милосерден к нам. — Эш словно прочитал его мысли.

— Но вы говорили что-то про мать… — Сиэль вновь поймал взглядом глаза горгульи. На этот раз она не шевелилась, а только наблюдала за двоими.

— Ночь — источник нашей силы, — ответил мужчина. — Бог позволил нам черпать из нее вдохновение. Что вполне логично, раз он отвернул нас от света. Как думаешь?

Сиэль прислушался к своему сердцу. Бывало, что они с братом делили обязанности. Так, в решении редкого вопроса Габриэль слушал ум, а Сиэль — сердце. Распределение ролей получилось само собой: Габриэль более смелый и ловкий, а Сиэль — тихий и чуткий, он много молится о семье и думает о ней, поэтому его сердце будет настроено как должно.

Но теперь — более никогда — такой игры не получится.

Наконец, он ответил. Честно, как только и умел.

— Я не понимаю, что чувствую. — Сердце, которому он доверял, пребывало в смятении. Более того — оно более не стучало, как раньше. Как будто его и не было вовсе.

Пустота?..

Но ночь преисполнена жизни, а тело испытывает прилив странной энергии. Что-то заставило мальчика обернуться и посмотреть на небо, он содрогнулся, словно увидел призрака:

— Святой Господи, — прошептал он. — Это… луна?..

Исполинский и кровавый диск висел над землей. Диск говорил на языке невиданной силы. Подобно королеве перед своим народом, луна царствовала с хладнокровной прелестью и мудростью древнего мироздания.

И то, о чем она не могла сказать простым смертным, она говорила своим темным ангелам.

Удивительному переживанию Сиэль не мог придать словесной формы — кажется, что это даже невозможно. Как если бы он вдруг перестал помнить, как выглядит луна из прежней жизни: как она выглядела вчера или год назад?.. Словно ее, как явление, поменяли местами с другим, очень похожим явлением. С виду похожа, но уже — не она. И это очевидно, но почему именно?

Дело в видении, догадался он. Он родился во второй раз, и другой мир распростер перед ним свои объятия.

Это как игра близнецов. Иногда они с Габриэлем играли в игру «Обмани ближнего», и даже родители не всегда могли распознать собственных сыновей.

Близнецы сливались друг с другом и менялись местами. Как прежняя луна и эта…

Как новый мир.

Сиэль ощущал его темное происхождение. Интуиция подтверждала слова Эша о том, что он не терпит яркого света. Этот мир неуловим, как шелест нетопыря, и зыбок, как крошащийся рог каменной горгулии.Теперь в нем обитали инакие существа, и новые свет и тень, а так же поющая иправящая монарх тьмы — и, должно быть, солнце, которого он больше не увидит. Неужели совсем?..

Жизнь в обрамлении серебра и черни пульсировала и рассказывала свою историю, где Сиэль становился ее неотъемлемой частью. Как Адам — в Эдеме.

Тем временем Эш вытащил из-за пояса маленький нож. Он очень скоро закатал рукав на руке и разрезал кожу на запястье. Выступившая кровь всколыхнула мир.

Показалось, что пропела на древнем языке луна, но это было собственное нутро юного вампира.

Самое страшное то, что он хотел эту кровь. Его мучила жажда, и что-то более привлекательное, чем красный цвет, вдруг перестало что-то значить. На какой-то миг сам Сиэль исчез: его собственное «я» потеряло право голоса и растворилось в алчущей пульсации. А когда «я» появилось вновь, он уже был готов поклониться «матери», упасть перед ней и молиться, подобно тому, как он молился богу перед сном.

А когда нутро задрожало, напоминая об оголодавшем животном, он поверил окончательно в миссию и темных падших ангелов.

— Пей, — повелел Эш и протянул свою руку, словно выточенную из мрамора. Дразнящий запах пощекотал ноздри и въелся в гортань, где впитался в кожный покров, а затем потек по лимфе. Все для того, чтобы пронизать существо до костей и заявить о своем праве.

— Пей мою кровь, — повторил Эш, — не медли, дитя! В знак очищения испей мою кровь и очистись от скверны!

— Мне стоит помолиться перед этим? — прошептал Сиэль.

В глазах Эша мелькнула нежность. Когда свечение малиновой луны сошлось над его белоснежной головой, она стала нимбом. Темный ангел явился. И он был снисходителен.

Сиэль обхватил его ледяное запястье: фиолетовые и голубые реки творили дельту с единственной темной. Кровь ангела была почти черной, ее вытекало очень мало.

Сиэль припал лбом к коже и прикрыл веки. Он прочитал про себя молитву и говорил первое, что придет в голову. Аромат продолжал набухать и дразнить. Кажется, сам Господь Бог испытывал нового ангела жаждой и необходимостью произнести нужные слова. От души.

«Господи, прости мою душу грешную и, пожалуйста, помоги моим маме и папе. Я верю, что они в Раю, и у них все хорошо. Их души чисты пред тобой, Боже! Молю, позаботься о них, Господи! — В этот момент Сиэль ощутил позыв к слезам, и они бы непременно потекли из него ручьем, но миры-близнецы поменялись местами, и прежний Сиэль ушел. Слез не было, и, кажется, быть не могло. — Я буду служить тебе верно, Господи. Я постараюсь быть хорошим ангелом, и обещаю, что буду думать над тем, что это значит. Моя душа и плоть всегда принадлежат только тебе! Спаси мою душу, Господи! Мою и моего брата Габриэля. Он так в этом нуждается, как и я!»

Он хотел произнести вслух «аминь», но дразнящий аромат вдруг перекрыл собой все прочее. Еще на мгновение его «я» исчезло, а когда появилось вновь, Сиэль жадно припадал губами к длинной ране. Вкус крови оказался слаще теплого молока с медом и крепче, чем молитва… Сильнее, чем его вера.