Его подозрения оправдывались, как бы не прискорбно было это осознавать. Ещё тогда ему не хотелось во всё это влезать, но…

Он хорошо помнил, как впервые увидел молодого хозяина: ничем не затуманенная радость и целый океан любопытства во взгляде. За ним было интересно наблюдать: как он обживал сад, как радовался простому дереву, чудом выросшему среди клумбы… А когда он смотрел на своего мужа, как же хотелось оказаться на месте альфы. Он и не заметил, когда стал провожать его взглядом и просто мечтать… мечтать же никто не запретит?

А потом… потом одним утром, когда Дарий снова пошёл в сад, он сразу заметил изменения.

Восторг и то выражение на лице Максимилиана, когда тот смотрел на мужа. А после было объявлено о пополнении в молодой семье. Он старался радоваться за него, он даже радовался, ведь главное, чтобы Дарий был счастлив!

Но время шло, Константину всё так же нравилось иногда задумчиво наблюдать за ним. После он уже наблюдал за ними… Маленький Виталий перенял всё самое хорошее обоих родителей.

Время шло дальше, и будто тучами, густой и тёмной ватой стирало из памяти всё важное, замещая новым. Но он продолжал наблюдать, а Дарий — не замечать. Только мрачнел всё больше с каждым годом, месяцем, днём. А он не знал, как помочь. Что может простой дворецкий, если даже подойти приобнять и попробовать поговорить нельзя? Не поймут ведь, да и по сути, какое ему дело: платят и хорошо. Но он не мог.

А потом ему долго казалось, что это только сон. Однажды Дарий ответил и они проговорили до самой ночи о всяких мелочах, казалось бы, совсем незначительных, но эта незначительность как раз и дала им лучше друг друга понять.

Почти целую неделю, волшебные шесть дней, они общались. Константину казалось, что Дарий даже посветлел изнутри.

Потом же, ровно через неделю, ему казалось, что он всю жизнь знает Дария… Годы наблюдений за его привычками, и всего шесть совместных вечеров, и вот, будто сон, он утром, днём даже не смел и думать о таком! Под стук дождя в закрытое окно он впервые решился поцеловать его. А Дарий ответил, и после была ночь под аккомпанемент капель по крыше. Но, на удивление, ни одна молния в ту ночь так и не прорезала небосклон.

А после он мечтал потерять память. Хоть на миг — отдал бы всё, чтобы вернуть время вспять и снова просто провожать взглядом, но… Но ничего вернуть нельзя, тот, кто умер — далеко. Он помнил его улыбку, те ночи, проведённые за разговорами, ту их единственную ночь. Он понимал, что это не любовь, но так хотел надеяться на шанс, всего лишь один маленький шанс её заслужить.

И всё, что ему осталось — память. Обрывки воспоминаний его улыбки, его мечтательного взгляда, так горько направленного не на него — сначала на мужа, потом на сына, потом просто вдаль. У него несколько дней не уходил из головы сначала перепуганный Максимилиан, потом много красного и стеклянный взгляд, лежащего на траве в этом море багрового, будто спящего, Дария. И самый жуткий звук сирены скорой.

И потом, когда уже ничего нельзя было изменить, — кровать с Дарием на белой постели, а вокруг много цветов — хозяин дома будто обезумел и так и не дал положить его в гроб, как положено, и никого не пускал. Только твердил, что это его вина и что он всё исправит.

Исправил.

Константин понял, что тот затеял, но не остановил. То ли хотел посмотреть, как Максимилиан будет страдать ещё больше, когда поймёт, что ничего вернуть нельзя, то ли у него самого ещё теплилась надежда, что всё будет как раньше или хотя бы немного похоже.

Бездействие иногда может быть опаснее любого действия. Он это прочувствовал на себе в полной мощи.

Одним вечером, когда он, как обычно, пошёл накрывать на стол, к ужину спустились двое. Максимилиан и тот, кого он точно не думал увидеть. Живым. Дарий был будто во сне, ел машинально. Робот, а не человек. В таком сонном состоянии он пробыл дня три, Константину порой было жутко даже смотреть на него.

А потом началось. Синева под глазами, синева около ногтей. Сонливость сменилась агрессией, после чего в комнате Дария поставили более крепкую дверь, и на окнах тонкую, чтобы особо не злить, не видимую из комнаты решётку. Максимилиан ходил смурной, теперь твердил, что всё должно быть совсем по-другому. Как же Константин был согласен… Потом он заперся у себя, дверь в комнату Дария приказал не запирать и после его никто не видел почти сутки.

На следующий день как же Константин был удивлён увидеть Дария свободно идущего по коридору. Он его позвал и вот тогда понял, что произошло. На него смотрел полностью чужой человек, да и человек ли? Почему-то вспомнилась одна из старых книг, по которой потом ещё фильм сняли… Там мужчина закопал тело сына на старом индейском кладбище, после чего тот ожил. Правда, закончилась та история довольно плачевно, да и тело Дария никуда не уносили…

Вёл он себя вполне мирно, даже вроде подружился с детьми, хотя бы со старшими. Но это был не он — незнамо какая тварь, по взгляду, по действиям которой легко читалась если не ненависть, то отношения будто к… тараканам? Бегают вокруг, мельтешат, и всех удушить нельзя.

Когда это создание снова захотело себя убить, он не удивился, он бы и не мешал, но Максимилиан… Неужели он не видит, что это не его муж? Или же это сам Константин сошёл с ума? Но тогда почему его не уволили, жалость или он просто сидит связанный в какой-нибудь всеми забытой психбольнице? Иначе как ещё в это всё поверить?

А потом начался настоящий кошмар, нет — ад.

Перед тем, как уйти, — Константин был поражён, что оно покинуло их само, — оно разнесло половину нижнего этажа, выжгло всё, будто по щелчку. Все решётки с окон были сорваны, и, будто в насмешку — все растения остались такими же зелеными. Хоть детей оно не тронуло, почти не тронуло. Маленького Виталия так и не нашли, вселяло надежду лишь то, что пятен крови также нигде не обнаружилось…

Константин, можно сказать, ещё дёшево откупился: если после смерти Дария он постарел лет на десять, то после пережитого на его голове лишь добавилось серебра. Совсем небольшая цена же?

Но больше он в тот дом всё же не возвращался, лишь иногда отдаваясь воспоминаниям, не тем последним, нет… Тем, солнечным, что принесли ему лишь радость.

И всё же его иногда мучал вопрос: «а стоил ли так и не родившийся наследник всего этого?».