Природа для меня — религия, 

солнце — друг, жизнь — долг.

Шарль де Костер, 

«Брабантские сказки» 

Алиса навещает Клаудин сад совсем незадолго до смерти бабушки. Бабушка у нее чисто русская – кровь с молоком, как вроде бы говорят, а сама Алиса на треть полячка, на треть француженка и русская – тоже лишь только на треть. А может, на четверть даже, смотря какая наследственность была у дедушки и у отца-француза.

Бабушку зовут по имени сада – точнее, это сад зовут по имени бабушки, Клавдии. Сад шикарный – таким он был когда-то, и это странно – вернуться на место своего детства, дарившее счастье и магию, и увидеть его другим. Мертвым, пустым и тихим, даже птицы не поют. Ручей высох, васильки чахлые, колокольчиков и вовсе не видать.

Бабушка растила сад – и себя в него вкладывала целиком. Чего здесь не росло только! И вишни, и абрикосы, и смородина, и виноград, и цветы всякие разные – от полевых до окультуренных, дорогих и обитающих лишь в теплицах. Сад рос – и был ее душою и сердцем. И смородина в нем была бисером, виноград – бусинами, а цветы можно было связать в венок или использовать как яркую расписную брошь. 

Но сейчас сад бабушки Клавдии обветшал, потому что она болеет, и, прежде роскошный и совершенно волшебный, теперь он внушает Алисе лишь сочувствие и жалость. Никто больше не заботится о раскидистых древесных кронах, никто не прореживает сорняки в цветах, и белые гравиевые тропки зарастают густой травой.

Алиса бродит по саду в последние часы своей бабушки, потому что ей шестнадцать, и она боится увидеть чужую смерть. 

Только уже перед самым концом, вестимо, возвращается она в дом, чтобы услышать ее последние распоряжения. Родители сидят подле разворошенной постели, а бабушка Клавдия как царица полулежит на подушках, даже на смертном орде величественная и по-своему торжественная – с черноземом под ногтями и пятнами от травы на ночной рубашке.

До последнего отдающая себя своему детищу и велящая хоронить себя на территории любимого сада, бывшего для нее всем.

Мама плачет, хрупкая, бледная и уставшая, совсем истончившаяся за время чужой болезни, словно все это время вбирала ее в себя, силясь оттянуть срок. Мама плачет – отец горько вздыхает и прижимает ее к себе. А Алиса не может проронить ни слезинки даже в знак своей глубочайшей скорби, потому что все ее мысли заняты садом бабушки целиком и полностью.

Старый дом-усадьба, стоящий на территории сада прежде подобно замку, похож на выжженные солнцем руины, и помнить его таким Алисе тяжело до боли в груди. Словно не только бабушка затихает в своей постели, но и весь сад, который дарил всем им какую-то таинственную природную магию, какое-особенное спокойствие – уходит за черту вместе с ней.

Бабушка еле двигается в кровати, когда пытается приподнять руку – жест этот Алисе давно известен: она подзывает ее к себе, потому что хочет сказать что-то, посвятить ее в какой-то удивительный секрет, никому более недоступный.

Мама утыкается носом отцу в плечо и глухо всхлипывает, не в силах что-либо с собой поделать, а Алиса повинуется и присаживается на постель.

Где-то в отдалении за окном барабанит в небесную твердь оглушительной силы гром.

Бабушка едва ощутимо гладит Алису по руке и призывает наклониться к своему лицу. И – почти что неслышно шепчет:

 – Заботься о саде, слышишь? Помни о моем саде, Алиса, теперь он твой.

Алиса кивает ей, стремясь на прощание успокоить, хотя бабушка явно в этом не слишком-то и нуждается, и молчит. Ее матери такой последней воли ни за что не понять, а сама Алиса времени на сад не имеет – поэтому тот обречен окончательно схиреть вслед за своей хозяйкой.

Однако бабушка непреклонна, и, когда Алиса от нее отстраняется, она крепко сжимает ее руку в своей – из последних сил – и вновь говорит:

 – Помни про сад, Алиса теперь он твой.

И – закрывает глаза.

Алису словно пламенем опаляет. Кровь вскипает, струится в ней, выжигает ее нутро – и ничего с этим уже нельзя поделать. Рука бабушки ослабевает, и в испуге Алиса отдергивает свою ладонь.

Отец горько прикрывает глаза, а секундой позже – встает и, оставив мать, идет в коридор звать семейного доктора, чтобы засвидетельствовать смерть.

Алиса отходит к окну, не осмеливаясь мешать горю плачущей матери, и прикрывает глаза, чтобы в следующую секунду увидеть, какая гроза собирается над домом и садом – и над руинами старой усадьбы, в которой никто не живет уже много лет.

Сад зарос и похож теперь скорее на лесопосадку, только что засеян фруктовыми деревьями и всяческими кустарниками.

Больше никто не будет стричь здесь разросшуюся малину, вскользь думается Алисе, когда она вспоминает о том восхитительном варенье, которым ее здесь потчевали с раннего детства.

А потом она понимает, что помнит об этом саде все – даже то, чего помнить не может чисто физически, потому что ей лишь шестнадцать, а сад существует на этом месте уже больше тридцати с лишним лет. Понимает – и бросает искоса быстрый взгляд на покойную теперь бабушку, которую осматривает доктор.

И – думает о том, что сад чахнет и умирает на глазах, ведь дыхание его хозяйки остановилось, и скоро она навечно будет закрыта в фамильном склепе за старой усадьбой, где уже давненько покоится и ее муж.

Когда родители собираются уезжать, Алиса вызывается остаться в затихшем доме. Ей надо много о чем подумать и много что здесь понять.

Она – поздний ребенок, и дедушка умер еще задолго до ее рождения, но бабушка все детство рассказывала ей о нем как о великом сказочнике и путешественнике, а потому в этом доме еще есть что поискать. В конце концов, этот дом, пусть и другой, построенный без участия деда, хранит на себе его несмываемый отпечаток.

Родители уезжают, и Алиса закрывает ворота, вновь поворачиваясь к зарастающему сорняком саду лицом.

Ветви качаются на начинающемся урагане, словно кивая ей; словно ее приветствуя – и едва слышно шепчут голосом бабушки: «Заботься о саде, Алиса, теперь он твой».

Алиса. Алиса. Алиса.

Солнце пробивается сквозь разросшиеся зеленые кроны и слепит глаза. Алиса идет на зов к руинам старой усадьбы, слишком большой даже и для двоих людей, не то что для одной, пусть величественной и крепкой, – но все равно старухи. В черту фундамента пустил корни молодой дубок, еще невысокий, всего в два Алисиных роста, и неокрепший толком, но уже плодоносящий желудями.

Алиса присаживается на траву у его подножья и прикрывает глаза, задремывая. Она не горит желанием возвращаться в дом.

Сад отпечатывается на внутренней стороне ее век, и она видит его даже в своем беспокойном некрепком сне. Между деревьев снуют маленькие люди, водящие хороводы, звенят колокольчики, поют сверчки, дрожат травинки под светлячками…

Бабушка стоит посреди заросшей травой гравиевой аллеи в своем любимом платье цвета ализариновых чернил – торжественная и прямая – и словно светится.

Алиса резко открывает глаза, встречая заспанным взглядом заходящее оранжево-красное солнце. Сад полыхает в его пожаре, безмолвный и тихий, совсем не такой, как во сне Алисы – и словно бы выжидает.

Словно ждет своего часа.

И как только заходит солнце – все оживает.

Алиса вскидывается, подрывается со своего места – ошеломленная, совершенно дико озирающаяся вокруг – и тут же ее увлекает в самое сердце пения и огней.

Листва шелестит, в траве поют букашки – все скандирует наперебой, нестройно, но – удивительно разборчиво и настойчиво: «Алиса! Алиса! Алиса!»

И Алиса бежит от скопища голосов, падает, поднимается, марает ладони в траву…

На запястье у нее огненным цветом горит поселенный чужим прикосновеньем туда цветок, сковывающий ее словно колючей своей лозой, не дающей двинуться дальше без обещания обязательно возвратиться.

Ночь вступает в свои права, зажигает звезды – и сад разгорается весельем и шумом чужого смеха.

Сад – душа и сердце того, кто столько в него вложил.

Светящаяся от счастья бабушка Клавдия зовет Алису обратно в скопище голосов – и смеется.

«Не бойся, Алиса, не бойся, ведь теперь ты хозяйка. Ведь ты его так любила – ну что ж, этот сад теперь только твой».

Алиса глотает слезы – и поспешно и коротко ей кивает. И бежит-бежит-бежит прочь отсюда.

Чтобы вскоре вернуться другой и вдохнуть в это место магию.