Примечание
Эхо голоса Комуи из летающего рядом голема слишком отчетливо отдавалось в ушах.
«В больничном крыле.»
Буквально три слова подрывают половину Ордена этим утром. Кто-то разливает кофе, кто-то бросает тренировки, кто-то плюет на незаконченную работу над очередным бесполезным, но наверняка очень необходимым роботом.
Канда прерывает медитацию, не накидывая даже форму и хватая по одной лишь привычке Муген.
Стук шагов по каменному полу коридоров настойчиво врезается в голову, отмеряя расстояние и капая на мозг плавленым от огня – того самого, из печати, обжигающей на своем пути все и всея, даже собственного хозяина, – железом.
Дверь открывается слишком тяжело для такого сильного удара по ней, а присутствующих в комнате слишком много.
Утирающая слёзы рукавом на краю кровати Линали, лыбящийся Мояши, тот чудаковатый вампир, бьющийся в радостной-почти-истерике, сам Комуи чуть поодаль, устало прислонившийся к стене и слишком очевидно наконец со спокойной душой прикрывший глаза, сжимающий в руках какие-то бумаги, похожие на медицинские выписки.
И врачи-врачи-врачи.
Не морг – палата. Это важно.
По виду присутствующих можно сказать, что почти в каждой голове пронеслась по очереди эта мысль, расслабляя на немалую часть их сознания от еще одного, нависшего над всем Орденом, повода волноваться за кого-то в это непростое время.
Повод – Лави – вернулся домой. Лежит сейчас в кровати с растрёпанными волосами, что торчат во все стороны; бандана, их держащая, уже новая и чистая, лежит рядом на тумбочке – Канда не думал, что когда-либо задержит на ней взгляд, как и на всем вокруг.
Тупой кроль еле выглядывает из-под одеяла – веселый, но выглядит ещё хуже своего обычного клоунского вида, лицо будто под белым гримом, а вот улыбка, тоже будто нарисованная краской, все ещё сверкает ярко и широко. Хотя наверняка завернулся так специально, потому что там, где сейчас не видно, сам весь в бинтах и ссадинах, даже гипсе.
Лави зависает, машет Канде рукой, кричит его имя громко на всю палату, привлекая внимание тех глухих, кто не заметил шум удара двери об стену сразу по приходу мечника. Отвечать, разумеется, никто не собирается, разве что злобно зыркнув, и, за неимением ответа, привыкший книжник отмирает, начиная смотреть по сторонам, пытаясь ответить каждому то ли из вежливости, то ли действительно такой дурак, с радостью тратящий только начавшие восстанавливаться силы.
Вокруг все вьются и вьются медсестры со своими лекарствами, ставят капельницы и переспрашивают состояние. Общий шум слишком напряжный и для медицинского помещения, и для Канды, но тот терпит отчего-то.
И смотрит.
Смотрит на это, как смотрел много раз на подобные встречи с пострадавшими – сам был на их месте столько раз, – но чувствует сейчас странное чувство в груди, которое щемит сердце и почему-то просит ноги шевелиться, подойти поближе, а руки – вздернуться выше, без Мугена, и просто... просто.
Просто что-нибудь, спустя столько времени.
Канда смотрит и закусывает губу, цыкая в ответ Матроне на вполне ожидаемую просьбу всем освободить помещение, и всем видом, тоже ожидаемо, отказываясь и на сантиметр сближаться к двери. Та смотрит, закатывает глаза, почувствовав будто подбадривающую руку Смотрителя на своём плече, и вытирает руки о передник, сдаваясь и выходя.
Тут даже часов нет, чтобы их тиканье банально скрасило молчание. Канда не чувствовал себя неловко почти никогда, но сейчас смотрит прямо и точно мимо цели, злясь ещё больше с каждой секундой с того момента, как в Орден впервые пришли новости о пропаже без вести.
– Юуу! И ты пришел. Хорошо выглядишь, хаха–
Молчание стен наполняет громкий и бесцельный трёп несмолкающего и сейчас еле заметно севшего голоса, и Канда вместо ответа лучше бы треснул уже давно эту рыжую голову каким-нибудь подручным предметом, если бы таковой был рядом, и только из-за его отсутствия выкрики все ещё досаждают слух. Только из-за этого.
– Юу, так что, ты скучал?
Голос слишком яркий, знакомый, слишком давно слышимый в последний раз, но не такой, чтобы можно было забыть, а смысл их блестит и искрится в сознании уже столько времени, и приходится фыркнуть, наконец делая шаг.
– Идиот, – рука, занесённая над кроватью, не добивает ожидаемо, а зависает, раздумывая, и мягко ложится поверх рыжей спутанной копны на какую-то долю момента, успев вплестись ощутимо пальцами в огненные пряди. – Для кролика ты как-то долго копошился.
Лави тихо ойкает, вжимает голову в плечи и подтягивает одеяло выше, дабы спрятать искреннюю непрошеную улыбку – ту ещё роскошь для книгочея, но сейчас они могут себе позволить слабость, компенсацию за те долгие три месяца неизвестности.