Константин стоял и смотрел на то, как мимо неспешным и неровным строем двигаются ханты. Упряжные лайки натужно тянули самодельные сани, ещё меньше у хантов было оленей, поэтому большинство тащило своё скудное имущество и жилище на себе.  

Неподалёку от Константина старик хант заканчивал укладку разобранной вдвоём с дворецким яранги в старый вещмешок. Укутанный в шкуры Максим Викторович лежал на санях. Собак или оленей у старика не было, и Константин уже догадался, что ему придётся впрячься в сани вместо них.  

Они должны были начать движение сразу после того, как пройдут все, кто жил на том конце поселения. Марк тоже был в той группе, но, как и обещал, должен был вскоре присоединиться к ним и до прибытия на новое место не выпускать его и Шаталина из виду. Константин ждал этого со страхом и трепетом. И пока старик возился со своими пожитками, привязывая их к саням, Константин, склонившись к изголовью своего господина, позволил себе предаться нескольким минутам нежности. Несмотря на то, что состояние Максима Викторовича было практически безнадёжным, Константин поклялся себе, что не потеряет надежды на его выздоровление до тех пор, пока бьётся сердце больного. И это драгоценное сердце он обязан был согревать и оберегать.  

Старик хант лишь хмыкнул, глядя на то, как Константин, приобняв второго русского за плечи и положив голову ему на грудь, что-то тихо шепчет и в полной неподвижности полулежит так, словно надеется, что от его ласки больной в тот же миг оживёт. Но вот Константин разогнулся и, прислонив обе ладони к голове лежащего, поцеловал его в лоб и, поникнув головой, отошёл в сторону и встал неподвижно. Затем, заметив, что его товарищ хант уже готов к пути, неспешно подошёл к переплетениям канатов, связанных в точную копию оленьей упряжи, и надел всю эту конструкцию на себя. Старый хант вспрыгнул сзади на полозья саней.  

При мысли о том, что ему со всеми его небольшими силами и не до конца поправившейся ногой придётся тащить на себе аж двух человек, Константин упал было духом (ведь над ним к тому же начнут потешаться все ханты в пути), но тут увидел Марка. Он замыкал колонну первых кочующих на своём снегоходе. Константин подал ему знак рукой, призывая к себе. Марк что-то громко скомандовал хантам и повернул снегоход.  

Все ханты этой части посёлка были уже готовы к пути и составляли вторую группу кочующих. Увидев Марка, оленные стали садиться в сани, а те, у кого были собаки – поднимать их со снега короткими командами на своём языке. Пешие, навьюченные скудными пожитками, встали позади остальных.  

Марк остановил снегоход и оглядел всех троих.  

- Как и обещал, - начал он, недобро глядя на Константина, - не спущу с тебя глаз.  

- А нельзя ли… - начал было дворецкий.  

- Скорее всего, нет, - ухмыльнулся Марк, но тут же смягчился. – Ну ладно уж, говори.  

Константин показал на «упряжь».  

- А нельзя ли вот это прицепить к вашему снегоходу? – робко спросил он у Марка, заранее, впрочем, зная, каким будет ответ, но не теряя надежды и веря в то, что в душе Марка ещё есть место жалости и состраданию. – Я всё равно долго не смогу везти такой груз, да и быть в роли оленя или лошади мне как-то…  

Марк сделал ему знак замолчать, потому что захохотал так громко, что у Константина от такого хохота всё похолодело внутри.  

- Но ты же дворецкий! – едва утих его смех, сказал Марк. – А значит, должен быть привычным к унижениям. Ну а если нет, то никогда не поздно начать привыкать, ха-ха.  

Этого Константин выдержать уже не мог. Он понимал, что если выскажется в ответ, это повлечёт за собой непредсказуемые последствия, но больше не мог молчать. Сбросив свой импровизированный хомут, он сделал несколько шагов  вперёд, пока не оказался рядом с сидящим на снегоходе вождём хантов.  

- К унижениям? – переспросил Константин нарочито грозно. – А знаешь ли ты, что за всю свою службу дворецким я ни разу не терпел никакого унижения с его стороны? – Он указал на Шаталина. – И привыкать исключительно по твоей прихоти к унижениям я не собираюсь! Мой господин – это он, а слуга не может служить двум сразу, запомни это! Я не обязан тебе подчиняться, но вынужден с тобой взаимодействовать в силу обстоятельств, просто хочу, чтобы ты понимал меня, а не довлел надо мной. И если я прошу о помощи, ты должен войти в моё положение как заведомо сильный по отношению к заведомо слабому. Ты ведь видишь, в каком мы положении, но относишься к нам хуже, чем к хантам, почему? Почему, если есть возможность помочь, ты отказываешь нам? Твой снегоход вполне способен тащить за собою столь лёгкие сани. Но ты вместо этого корчишь из себя большого начальника, играя в тобой же и созданную игру. Зачем ты это делаешь, Марк? Тебя что, когда-то обижали, называли неудачником, и вот в один прекрасный день ты появился здесь, поступив с беззащитным народом хуже самого беспощадного завоевателя! Ты получил то, что хотел: власть над более слабыми в обход российских законов, ты удовлетворил свою жажду отмщения, заглушив тем самым боль обиды на весь мир, но спасло ли это тебя, Марк? И спасёт ли сейчас? Зачем ты ищешь корень всех бед в других, но не в себе самом? Зачем унижаешь себя, унижая других? Очнись! Очнись и подумай, что ты делаешь, и остановись, пока не поздно!..  

Константин не понял, когда именно Марк так быстро соскочил со снегохода и, налетев на него, ударил в челюсть. В глазах вспыхнули разноцветные огни, и Константин со всего маху свалился в снег. Пытаясь подняться, он тут же свалился вновь – на этот раз от сильного удара ногой по рёбрам. Стиснув зубы от боли и стараясь не потерять сознание, он услышал, как Марк, стоя неподалёку, яростно прошипел:  

- Это ТЫ в следующий раз подумай, что делаешь и кому грозишь! И чтоб без моего разрешения рта не раскрывал, иначе прирежу, как паршивого пса! Мне некогда с тобой разбираться, поэтому считай, что легко отделался, зарвавшаяся псина!  

В подкрепление к своим словам Марк вытащил из-за пазухи широкий охотничий нож и с размаху бросил его в лежащего. Клинок, сверкнув на ярком полярном солнце, врезался в снег, с хрустом пробив кончиком лёд, совсем рядом с головой Константина.  

Не сказав больше ни слова, Марк развернулся и что-то скомандовал второй группе. Тотчас же все до единого ханты начали движение, а пятеро из них, сняв с плеча ружья, подошли к саням старика.  

- Вот твоя личная охрана, - бросил Марк неподвижно лежащему в снегу Константину и, подобрав свой нож, добавил, стоя над поверженным дворецким: - Надеюсь, с такими понтами ты будешь поменьше  гавкать об унижении, борец за справедливость!  

И, сев на снегоход, отъехал в сторону, ожидая, когда вперёд пройдёт начавшая движение группа.  

Константин поднялся. Лицо и грудь болели от нанесённых ударов, но дворецкий не жалел, что высказался. Пусть Марк знает, что он за подонок. Пусть только прилетит обещанная стариком «королева стрекоз» - и он сделает то, что должен сделать. И тогда даже Марк не помешает ему спасти и хантов, и Максима Викторовича от своей мании величия.  

За те два дня, что они провели в пути, Константин больше не видел Марка. Вероятно, вождь хантов двигался теперь впереди всей процессии. Но дворецкому отсутствие Марка было на руку – без него он и чувствовал себя свободнее, и мог беспрепятственно общаться со старым хантом по поводу «королевы стрекоз», прилёт которой ожидался в самое ближайшее время. Правда, пятеро сопровождавших их вооружённых хантов внушали Константину опасение. С виду, конечно, казалось довольно простым обезвредить этих людей и отобрать у них оружие, но дворецкий знал, что это не так. За два дня он истратил все свои силы, таща тяжёлые сани. Ему удалось уговорить старого ханта идти пешком первую половину дня, но это помогло мало. А пеший «конвой», казалось, и вовсе не знал усталости. Бескрайнее заледенелое Баренцево море всё не кончалось, но лёд стал более прочным, и это говорило о том, что конечная точка их нового места обитания уже недалеко.  

Ночи приходилось проводить, сбившись в общую кучу, чтобы не замёрзнуть. Так же делали и все остальные ханты. Но Константин не давал никому забираться на сани и не делал этого сам, с превеликим трудом объяснив пятёрке с ружьями, что больного нельзя беспокоить, а также таскать с него шкуры, которыми он укутан. Ханты злились, бранились, но, кажется, питали к Константину некое уважение, несмотря на то, что были приставлены к нему как к пленнику.  

Утром, наскоро перекусив насмерть замороженным рыбным филе, от которого едва не ломались зубы, продолжили путь. В таких суровых условиях жизненные силы организма просто не успевали восстанавливаться – на сон Марк дал им не более четырёх часов. Такие условия существования ханты вполне выдерживали, а вот Константин к утру третьего дня стал сам на себя не похож. Но ради осуществления своей цели терпел лишения из последних сил. Правда, разум его уже был сильно затуманен, и он на одном автомате тянул эту лямку, зная, что если прекратится движение саней, прекратится и его собственная жизнь. В памяти ещё свеж был эпизод, когда рядом с ним вонзился нож Марка. Он вполне может прирезать его, как загнанную лошадь, если вдруг появится здесь и увидит, в каком жалком состоянии находится его пленник.  

Привычно набросив на себя канаты, Константин, едва перебирая ногами, молча двигался вперёд. Его упорству мог бы позавидовать любой – не каждый человек в таком возрасте выдержит то, что пришлось выдержать Константину: предельное напряжение физических сил, недосягаемое ни для одного спортсмена или рабочего на свете. Только вера и спасала его. Константин постоянно смотрел в небо. Нет, не поддержку Господа искал он там, он знал поговорку «На Бога надейся, а сам не плошай» - он боялся пропустить «королеву стрекоз». Сегодня, по словам старого ханта, вертолёт должен был прилететь. Странно, что Марк снялся с места тогда, когда небольшая задержка помогла бы им легче перенести переход – с Большой Земли привезли бы нормальную еду и одежду. То ли он поторопился из-за него, Константина, то ли были другие причины, - во всяком случае, Константину до этого не было никакого дела. Он собирался выполнить невыполнимое: угнать этот чёртов вертолёт и улететь отсюда вместе с Максимом Викторовичем на землю, к его детям. Жаль, что Жанна погибла, он её так любил…  

Мысль о Жанне совсем обессилила его, но разожгла в сердце огонь решимости, обусловленной тем, что раз кто-то из них остался в живых и судьба позволила им найти друг друга, спасти его нужно во что бы то ни стало, иначе зачем он оказался здесь, посреди огромного холодного моря в снегах, в окружении тех, кто против своей воли вынужден видеть в нём своего врага. И выходить из этого окружения ему придётся в одиночку…  

Вдохновлённый мыслями о том, что никто кроме него не поможет Максиму Викторовичу, Константин так сильно рванул сани, что почти сразу же услышал позади себя тарабарскую ругань с примесью русского мата. К нему подбежал старик и один из «конвоя». Они начали размахивать руками и тараторить что-то на своём языке. Остальные что-то осматривали около правой стороны саней. Константин оглянулся – и увидел, что он наделал: одно из полозьев саней, сделанное из кости оленя, треснуло ровно пополам, наткнувшись на один из мелких торосов, скрытых под снегом. Вина Константина была неоспорима.  

- Э-э-э, мужики, - растерянно начал он, пытаясь жестами успокоить рассердившихся хантов. – Да-да, понимаю, я слишком резко дёрнул наши сани, но разве нельзя починить треснувшее…  

Он не договорил. Его взгляд, до этого растерянно перебегавший с хантов на сломанный полоз, остановился на новой точке – на лежащем на санях Максиме Викторовиче. Продюсер пытался пошевелить правой рукой и, слегка ворочая головой, что-то бормотал.  

Это казалось невероятным. Константин, сбросив канаты и растолкав загородивших ему путь хантов, опрометью бросился к саням. Его неосторожность, так разозлившая хантов, и этот толчок саней, подскочивших на торосе, оказались тем лекарством, которое вывело из бесчувственного состояния, казалось бы, безнадёжно больного.  

От радости Константин не мог вымолвить ни слова, как и тогда, когда услышал в новостях об авиакатастрофе – с той лишь разницей, что в тот раз он не мог выразить свои эмоции от постигшего его горя. Вцепившись в шкуры, которыми был укутан Максим, Константин какое-то время всматривался в его лицо, пытаясь определить, не показалось ли ему всё это. В какой-то момент его хозяин вновь что-то пробормотал, приоткрыв глаза, и в этот момент Константин очнулся и сам. Из его глаз брызнули слёзы радости.  

- Максим Викторович… - каким-то непохожим на свой голосом простонал Константин. Дыхание его сбивалось, словно от нехватки воздуха. Он не верил своему счастью, просто не верил. – Максим Викторович!.. Вы слышите меня? Это я, Константин! Слава Богу, вы победили болезнь! Как я рад, сэр, как я рад! Рад, что нашёл вас, и рад, что вы очнулись…  

С этими словами дворецкий от избытка эмоций рухнул ему на грудь и обнял так крепко, словно боялся, что кто-то ещё способен отнять у него Максима Викторовича. В этот момент Константин почувствовал себя не только счастливым, но и самым сильным человеком на свете - сильнее всех хантов вместе взятых, сильнее Марка, сильнее любого оружия. Смысл жить, а с ним и новые силы, вновь вернулись к нему. Он смог. Смог бороться, смог искать, смог найти. Теперь нужно было только не сдаваться, ведь половина пути уже пройдена. Но Константин уже ничего не боялся. За его спиной удивлённо переговаривались ханты, многие были не столько удивлены чудесным пробуждением безнадёжно больного, сколько проблемой с починкой саней, но Константину это казалось столь несущественным, столь суетным, что в данный момент не имело никакого значения. Даже если бы кто-то из них навёл на него дуло ружья и выстрелил – Константин не шелохнулся бы. Сейчас для него существовал только Максим Викторович. Дворецкий очень боялся потерять его снова – вдруг это неожиданное пробуждение, как это часто бывает, предвестник скорой смерти? Поэтому он так боялся даже физически отпустить источник своей радости.  

Блуждающий взгляд Максима в какой-то момент остановился на взгляде дворецкого.  

- А-а…  - попытался поднять он руку, но конечности по-прежнему плохо слушались его. – Это… Это ты, К-к…кос…  

- Да, Максим Викторович, это я! – обрадованно подтвердил дворецкий. – Можете больше ничего не говорить, вы ещё очень слабы, вам нужно набраться сил… Вы живы, и это главное, не волнуйтесь, вы в безопасности, скоро я вытащу вас из этих льдов, клянусь! Только слушайтесь меня, и всё будет хорошо, ладно?  

Максим с трудом кивнул, всё ещё пытаясь что-то сказать, но Константин замотал головой и в ответ на кивок расцеловал его в обе щёки, всё ещё не веря своему счастью.  

- Жа… Жанна… - с трудом выговорил он. – Са… самолёт…  

- Я знаю, я знаю, - радость в глазах Константина на мгновение померкла. – Но для меня вы важнее - я знал, что найду вас, поэтому и отправился вас искать. Дети тоже здесь, всего в нескольких километрах… Мы сейчас на льдах Баренцева моря. Скоро прилетит вертолёт, и тогда мы попробуем сбежать.  

Максим почти ничего не понял из слов своего дворецкого, но готов был верить ему на слово. Слово «сбежать» насторожило его – из этого вытекало, что не всё на самом деле так хорошо, как убеждал его Константин в самом начале. Но, к сожалению, его разум слишком медленно ему повиновался, да и сам он ощущал себя и свои мысли столь неповоротливыми и тяжёлыми, словно был губкой, пропитанной водой. Поэтому был согласен больше не пытаться бежать впереди паровоза и надеяться, что со временем все двигательные функции организма у него восстановятся.  

Константин вытащил откуда-то флягу с водой и напоил Максима. Спросил, не болит ли у него чего, и, получив отрицательный ответ, больше не беспокоил хозяина. Ханты тем временем возились с поломанным полозом саней, нанося какое-то клейкое вещество на место разлома. А Константин, пока они возились, не находил себе места от счастья, то радостно тряся стоящего поодаль старого ханта, который, ещё когда они стояли на прежнем месте, пророчил Максиму скорую смерть, и укоряя его за эти наговоры, то возвращался обратно к саням, проверяя, как там очнувшийся продюсер. Максим Викторович лежал с открытыми глазами и, слегка улыбаясь, когда видел Константина, чуть-чуть шевелил пальцами обеих рук, проверяя их чувствительность и способность к движению. То же самое он пытался проделать и с ногами, но они по-прежнему оставались неподвижными, что немного его пугало. Разговаривать Константин ему запретил.  

Наконец, полоз был починен, и вооружённые ханты вновь выстроились с боков саней. Стыдясь того, что хозяин сейчас увидит его везущим тяжёлые сани, и что при этом подумает, Константин тяжело вздохнул и накинул «ярмо». Но нет, голова продюсера лежала так, что взгляд его видел только серое северное небо, и Константин, обернувшись и убедившись в этом, перевёл дух. Но как только он сделал первый шаг, его кто-то тронул за плечо.  

Обострившиеся чувства вкупе с недавней радостью сделали его чересчур нервным, и дворецкий даже подпрыгнул от неожиданности. В мыслях пронеслась только одна страшная догадка: «Марк!» Но, обернувшись, он увидел всего лишь одного из сопровождавших его хантов. Но потом произошло нечто удивительное: хант приподнял верёвки и, встав слева от него, надел часть «хомута» на себя. И выразительно глянул на Константина.  

- Зачем? – только и смог вымолвить поражённый великодушием туземца дворецкий.  

Но тот лишь улыбнулся в ответ своей широкой северной улыбкой.  

Минул полдень. Они немного отстали своей маленькой группкой от основного «каравана», но по-прежнему видели их впереди себя. Благодаря тому, что теперь их в упряжи было двое, сани ехали намного быстрее. Но, несмотря на это, дворецкий нервничал час от часа всё сильнее. К своему удивлению, он очень хотел увидеть Марка – ведь только он знает, когда прилетит вертолёт, да и прилетит ли вообще, когда все ханты в пути и уже далеко от своего прежнего места обитания. И по мере приближения этого события Константин понимал, что слишком рано замахнулся на побег. Даже если ему удастся каким-то немыслимым образом отвлечь большинство хантов и Марка от их стрекозиного божества, он не сможет донести Максима Викторовича до винтокрылой машины. И как управлять вертолётом, не знает. Возможно, он чересчур насмотрелся боевиков по телевизору. Даже если бы он сохранил в себе прежние силы, даже если бы имел при себе оружие – всё равно против одного только Марка, не говоря уже о сотнях вооружённых хантов, у него нет никаких шансов. Неожиданная помощь со стороны разрешила бы проблему, но опять же это бывает только в боевиках…  

Полтора часа спустя они немного нагнали группу, которая должна была уже очень скоро, судя по положению солнца, остановиться на отдых. Привыкший к перегрузкам Константин почти не чувствовал усталости и, казалось, уже почти превратился в северного оленя, готового без устали денно и нощно тянуть за собой тяжёлый груз. Но тот, кто лежал на этих санях, не был ни грузом, ни каким-то иным бременем для Константина, поэтому он и находил в себе всё новые и новые силы, порою сам удивляясь, откуда они у него берутся. И когда наступил долгожданный «привал», Константин, даже не присев отдохнуть и расслабить надорванные мышцы, подбежал к Максиму Викторовичу.  

- Я не понимаю, сэр, - в беспокойстве сообщил он. – Где вертолёт? Старик говорил мне, что он прилетает сегодня… Эй, старикан! – подошёл он к старому ханту. – Ты твердил мне три дня назад, что королева стрекоз прилетит сегодня, а уже давно полдень, и где же она? Охотилась-охотилась и потеряла своих жертв? Наверное, ты так мне ответишь? А как же традиционное подношение в виде одного из ваших? Неужели вы осмелитесь нарушить свою же традицию?  

Старик сердито насупил брови.  

- Откуда мне знать, русский, где королева стрекоз? – закричал он, размахивая руками. – Тебе-то она зачем? Тебя она не съест, ты русский!  

- У меня к ней свои дела, - бросил Константин, отойдя от старика и вернувшись к саням. – Ты не поймёшь.  

Старик махнул на него рукой и вдруг, пройдя несколько метров вперёд, с коротким стоном упал на колени. Константин испуганно вздрогнул и быстро подбежал к старику, думая, что ему стало плохо. Но когда он заглянул ему в лицо, то сразу всё стало понятно: старик беззвучно шевелил губами, силясь что-то сказать, а его вытянутая рука показывала костлявым пальцем куда-то вверх и вперёд.  

- Это она… Она! – вырвалось у него.  

Константин взглянул вдаль, но ничего не увидел. Караван из хантов неспешно суетился впереди, устраиваясь на отдых, а неприветливое серое небо было безжизненно. Никакого вертолёта, даже намёка на него.  

- Ну и где она, старик? – хмыкнул дворецкий. – Неужели тебе показалось? Да быть такого не может.  

Вдруг он увидел, что кто-то на большой скорости приближается к ним со стороны каравана. Константин уже знал, кто именно – передвигаться на такой скорости способен только Марк.  

«Интересно, что этот сумасшедший задумал?» - мелькнуло в голове у Константина, и он инстинктивно заслонил собою сани, опасаясь того, что Марк, узнав, что Максим Викторович очнулся, может как-то навредить ему в отместку за проявленную накануне Константином непокорность. Но, как оказалось, опасения дворецкого были напрасны: когда Марк остановил снегоход, Константин увидел у него в руке рацию.  

- Радуйся, дворецкий, - только и сказал он. – А, впрочем… нет, не радуйся. Тебе ничего не перепадёт за твоё поведение, зря я тебе это сообщаю. Но раз уж я здесь… - Он указал рацией на небо позади себя. – Я вызвал вертолёт с продуктами и тёплыми вещами. Может, тебе уже рассказали ханты об этой «стрекозиной королевишне», или как они там её называют… Только можешь не раскатывать губу, как я уже говорил. Я вижу, ты и так в хорошей форме. Так что перебьёшься. – С этими словами он развернул снегоход и уехал. Константин был рад, что Марк не заметил Максима Викторовича в сознании, и, когда Марка и след простыл, а в небесах послышался глухой рокот приближающегося вертолёта, оскалив зубы, произнёс:  

- Ты ошибаешься, Марк. Забирай свой провиант. А за моё поведение мне перепадёт гораздо более ценная вещь, чем всё это вместе взятое. – И, поражаясь зоркости старого ханта, а, быть может, его феноменальному слуху, позволившему обнаружить вертолёт раньше остальных, дворецкий задрал голову вверх, наблюдая вместе с остальными за тем, как к ним не спеша приближается пока ещё едва различимая чёрно-зелёная масса – многоцелевой армейский вертолёт, их оружие и спасение.