Can you heal me? Have I gained too much? Сможешь излечить меня? Кажется, я получил слишком много,

When you become untouchable, you're unable touch Когда ты неприкасаем, ты теряешь связь с миром.

Is there real me? Pop the champagne Это настоящий я? Открывай шампанское,

It hurts me just to think, and I don't do pain Мне больно думать, и я не причиняю боли.

Stayin' still, eyes closed Стою неподвижно, глаза закрыты,

Let the world just pass me by Пусть мир просто пролетает мимо.

Pain pills, nice clothes Обезболивающие, опрятные вещи,

If I fall I think I'll fly Если я упаду, я взлечу.

Touch me, Midas Прикоснись ко мне, Мидас,

Make me part of your design Сделай меня частью своего дизайна,

None to guide us Некому нас направлять,

I feel fear for the very last time Я чувствую страх в последний раз.

Руки дрожали.

Атлас сидел неподвижно, не моргая и сурово будто смотря мне в самую душу. Мой филин, казалось, был человеком — не по годам мудрым и вечно сверлящим старым взглядом огромных глазищ, в обрамлении бледно-серых перьев. Оттого и так непросто мне было прикреплять к его лапе письмо.

Зато, так просто мне было придумать оправдание своей трусости — да, это все из-за филина.

Я долго думал, что написать матери — короткое сердечное письмо («мам, я тебя люблю, все в порядке…»), короткое, но чувственное («люблю. Надеюсь, все хорошо.»), или не отправлять вовсе, но какой-то остаток сердца, еще не ставший каменным все решил за меня. В маленьком едва пожелтевшем конверте было только два предложения, но, я знал, матери хватит и этого.

«В

порядке. Надеюсь, ты тоже.

Сын.»

Атлас склонил голову, пока я крепил к лапе письмо. Осуждает. Я нахмурился — еще от старой птицы мне осуждения не хватало. Закончив, я отошел от него на пару шагов. Он все так же пронзительно на меня смотрел.

— Ну, — вздернул я рукой, когда филин не полетел, оставаясь на месте еще около минуты, — лети, Атлас.

Филин расправил крылья.

— Лети, Атлас, — снова повторил я. — И принеси это письмо моей матери.

Атлас кивнул, и, взмахнув мощными крыльями, улетел вдаль. К матери. Домой.

За спиной кто-то хихикнул. Я напрягся, сжимая челюсти и хмуря брови. Повернувшись, я заметил слизеринца, неловко прижимающего к себе большую коричневую сумку.

— Привет, — он махнул рукой, — я видел, ты тоже письма отправлял?

Я изогнул бровь.

— Уже закончил.

И ушел прочь. Черт, я не хотел, чтобы кто-то видел, как я пишу матери. А уж тем более как у меня тряслись руки.

— Я Харпер Причард, — продолжал он. — Слизерин, седьмой курс.

Я не слушал — уходил, игнорируя каждое его слово. Хотя одно мне непонятно — зачем он вообще этот отчет делает?

— Тоже хотел письмо отправить, но увидел, что ты тут плачешь, пока письмо отправляешь, — сказал он мне вслед.

Я остановился, будто оцепенев. Я не плакал — Малфои не плачут — просто собирался с силами, не сумев угомонить дрожь в руках. Он врал, и ему было это известно.

— Это ложь.

Я медленно обернулся. Сейчас мне очень хотелось посмотреть ему в глаза.

— Когда руки трясутся почти всегда слезы идут, — он пожал плечами.

— Не у меня, — оскалился я. — И если еще хоть слово скажешь мне, или обо мне, то…

То что, Драко?

Посмотрев ему в глаза, я едва договорил. Большие карие глаза с глупыми зелеными вкраплениями смотрели на меня смело и в упор. Я будто вернулся на пару лет назад, когда так же с вечным вызовом и азартом приключений на меня смотрела она…

…живая и радостная Грязнокровка Грейнджер. Не её современная бледная тень.

—…то, это будет нарушение Кодекса ученичества №322 от редакции пятого сентября 1999 года.

Он удивился. Я тоже. Не каждый день выдумываешь несуществующее правило из несуществующего Кодекса.

Не став больше ничего говорить, я снова продолжил путь подальше от совятни. И Харпера.

Ссутулившись, я брел по коридору, желая поскорее добраться до своей комнаты. Все чаще в моей голове синонимом к ней появлялось слово «безопасность». Мысли и так были путанными, а тяжесть в груди будто не фантомной, еще и Харпер со своим письмом прибавил к моему грузу пару лишних фунтов.

Темные коридоры родной школы навевали тоску. Вспоминалось, как я счастливо и иногда даже вприпрыжку (пока никто не видел, ведь одному из Малфоев такое поведение — недопустимо) мчался по коридорам, радуясь долгожданной свободе и всей широте огромного таинственного замка. В те времена больше всего мне хотелось только раскрыть все его секреты, да стать капитаном команды по квиддичу. А как я гордился тем, что и сам знаю один из Хогвартсовских секретов! Странно, что я не светился от счастья из-за того, что замок мог довести только меня (ну и всех слизеринцев, конечно, но тогда этот факт казался не таким значимым) до слизеринских подземелий. Так я чувствовал какое-то превосходство над пуффендуйцами, когтевранцами, и особенно над гордецами гриффирдорцами (все-таки

вражда — это в крови).

Сейчас от этой гордости и волшебства самих коридоров остался лишь пепел. А может, и волшебства никакого не было, только мои мысли.

Тени стали сгущаться. Наконец, я поднял взгляд и понял, что зашел в тупик. Напротив меня была лишь дверь. Темная, едва зеленая, с резной металлической ручкой в виде змеи. Дверь, появлением которой я раньше так гордился.

Сердце пропустило удар. Стоит ли мне… войти?

Раньше это место было было мне домом. Сейчас я скорей чувствовал себя чужаком — чужим среди своим. Но после стольких часов самокопаний, а в особенности после разговора с Панси и новостей от Грейнджер я все чаще стал задумываться — кто причина этих ощущений — я или они?

Вопрос, повторяющийся у меня в мыслях уже тысячу раз все еще заставлял сомневаться.

Стоит ли мне войти?

Нет.

Я развернулся, так быстро и резко, что вмиг стало еще страшнее от собственной трусости. Мне стало мерзко от самого себя. Чертов трус и папенькин сынок. Чего я вообще боялся? Кучи таких же как я подростков в зеленых костюмах?

Соберись, Драко. Ты все сможешь.

Вмиг, я будто увидел перед собой маленького себя. Стал бы ли он гордиться тем, кем стал?

Ответ пришел слишком быстро.

Нет.

От ярости и какой-то горькой обиды, я снова развернулся, быстро и чеканно подходя к двери. Оскалившись, я так резко дернул ручку, злобно произнося пароль, что, казалось, змея оторвется вместе с дверью.

В гостиной было тихо и так же уютно, как всегда. Будто и не прошло всех этих событий, растянутого на мириады лет, как мне казалось. Камин не горел; сквозняком колыхало высоко расположенные гобелены. Я одновременно был дома и не был.

— О, — злорадно протянула Панси, — кого же это в родной факультет занесло.

Они сидели у камина на кожаных зеленых диванах втроем: Панси, Забини и семикурсник с оттопыренными ушами, который вечно за нами ухлестывал — его имени я не помнил. Больше никого в комнате не было.

Я хмыкнул, пряча руки в карманы.

— А что, не должно было?

Я напрягся, но они только рассмеялись. Забини похлопал рукой по месту возле себя.

— Мерлин, Драко, я тебя не узнаю, что с тобой в последнее время?

У меня было два пути — или я снова начну вправлять им мозги, и они пошлют меня, или я попытаюсь подыграть им, и смогу не только узнать что-то полезное, но и стать кем-то вроде доверенного лица. На данный момент я больше склонялся к тому, чтобы попытаться вернуть хоть крупицу моей прошлой жизни.

Я натянул на лицо улыбку, размеренно и расслабленно шагая к свободному месту на диване. Притворство всегда было одним из моих главных талантов.

— Осеннее обострение, Забини, — процедил я.

— Оно и заметно, — засмеялась Панси.

— Так уж ли я плох?

Отец всегда говорил: умей быть тем, к какому факультету принадлежишь. Оценивай обстановку, окружи жертву, умей её очаровать, а затем…

Я откинулся на спинку, скрещивая руки на груди.

— Просто ужасен, друг. Мы тут с Винсом как раз вспоминали, как ты уже месяц с нами в молчанку играешь.

— И пока выигрываешь, — хохотнул Винс.

Винс, значит.

— О, наш принц и тут стал лучшим, — продолжила Панси.

— Я им всегда и был, — улыбка моя была горькая, но они не заметили.

Такого со мной не было уже давно. Просто сидеть в гостиной и обсуждать глупую чушь.

Их разговор умчал куда-то вдаль, и я потерял его суть, пока просто обводил их лица взглядом. Эти люди мне казались так знакомы и близки, будто я знал их от и до. Но затем снова посмотрел на них и удивился, ведь для меня они стали так далеки, будто и вовсе недостижимы.

— Я уже думала что ты к Помфри учиться пошел чтобы вылечить то, что с ума сошел.

— Мерлин, совсем чокнутым стал.

Вмиг, мне снова стало неуютно. Я хохотнул:

— С чего это вдруг?

Они недоуменно на меня посмотрели. Винс пожал плечами:

— Ты должен был пойти на Министерское дело и перенять дело Малфоев.

Его тон звучал как приказ. Как будто я — жалкая пешка, которой нужно склониться и принять свою ничтожную судьбу. Я нахмурился, глядя на Винса, и он поежился. Должно быть, мой взгляд говорил даже больше, чем бы мне хотелось.

— Да, Драко, Винс прав, — она покачала головой, — старшие наследники всегда должны перенимать дело.

Метка начала зудеть.

— И с каких пор вас заботит благополучие Малфоев?

Я сказал это максимально нейтрально и без малейших намеков на эмоции, а лицо мое стало бесстрастной маской, но внутри я горел. Легко сжал кулаки и напрягся, не переставая терять контроль над ситуацией, и не давая яростному зверю внутри вырваться из клетки. Какого черта они лезут не в свое дело?!

— С тех, как их главный отпрыск решил пойти на профессию нищего колдомедика и стать одиноким посмешищем.

Отец всегда говорил: умей быть тем, к какому факультету принадлежишь. Оценивай обстановку, окружи жертву, умей её очаровать, а затем…

…хватай и поглоти.

Я не справился. И оттого чувствовал себя побежденным. Ты снова жалкий заяц, Драко.

На мгновение, это жутко долгое мгновение воцарилась тишина, но слова Блейза все еще стояли в моих ушах. Так вот кем они меня считают. Одиноким посмешищем.

Начавшие было проявляться эмоции я снова загнал куда подальше. Хмыкнув, и едва успев встать с дивана, пошел к выходу, как за мной кинулась Панси.

— Драко, ты чего, мы не имели это в виду, просто колдомедицина — это не то, что ты должен делать.

— Да, — поддакивал ей Винс. — Чистокровные, а особенно Священные двадцать восемь не должны пачкать руки в таких профессиях.

Маска треснула. Я скривился в недоумении.

— Вы думаете в этом суть мира? — мой голос был удивительно тих, но суров. Я снова оглядел этих людей, остановившись на Винсе. Вмиг, вспомнилась его фамилия — Бёрк. Винс Августус Бёрк — потомок поколений ненависти к магглам, их крови и самой сути. Винс тот, кем я всегда был. Винс тот, кого война во мне убила.

— Лучше пусть у меня будут испачканы руки в попытке спасти, — я посмотрел в глаза каждому, — чем в попытке убить.

— О чем ты вообще?! — Блейз вскочил, обходя Панси, как будто пытаясь защитить её от меня. Словно я — сумасшедший, подобно тёте Беллатриссе. И я отступил на шаг назад — не загнанный зверь — не принятый обществом отшельник, изгой. Я думал, будет проще молчать и прикидываться дураком, но нет, для меня это невыносимо. Я не могу молчать.

— Война не этому нас научила, — прошипел я.

— А чему? — скривился Винс. — Тому, как за неделю взрослые ликвидировали Того-Кого-Нельзя-Называть, а мы обязаны были месяцами учить заклинания и как лукотрусы поджав хвосты экстренно учиться без проблем аппарировать?

Их память играла с ними злые шутки. А я не знал — радоваться мне этому или жалеть, что не стал как все. Проще было бы снова быть как Винс. Думать только о превосходстве крови и с удовольствием ходить на курсы специализации Министерского дела, чтобы после выпуска думать только о том, как приумножить галлеоны на банковском счету Малфоев, и ждать когда родители выберут не менее чистокровную чем я невесту, с которой у нас поменьше родственных связей. Так было бы проще, и, Мерлин, наверное мне действительно хотелось, чтобы было так.

Но потом Забини метнул взгляд на мою левую руку.

И я понял, что выход «проще» — не мой вариант. Мой — жить с отравленной меткой рукой и всю оставшуюся жизнь быть не тем, кого все хотят видеть.

— Нет, Винс, — выдохнул я. — Тому, как не идти на поводу у обиженного детством ублюдка, и жить так, чтобы чья-то кровь не делала смысла твоей жизни.

Я развернулся, и, расправив плечи, ушел. У двери я на миг остановился и взглянул на них, будто в последний раз. Это ли было прощанием? Прощеньем? Я не знал. Но был уверен — что-то в тот миг во мне перевернулось.

Я хотел что-то сказать им напоследок. Что-то, от чего бы они задумались, поняли меня, что-нибудь вспомнили, но вовремя понял, что это пустое сотрясание воздуха, и напрасные усилия для меня.

Поэтому я просто ушел. Тихо и молча. Я шел домой, и в этот момент я чувствовал себя хорошо. Я сжег мосты, и не знал что будет дальше. В том мире, в котором вырос я, нужно было только держаться своей ступени иерархии и того, кто тебя окружает. Аристократия — ядовитый плющ, который нужно не только поддерживать в порядке, но и растить дальше. Ветка Малфоев и так была обширной, но моя задача

как наследника была одна — укреплять связи, строить новые, и, конечно же, поддерживать статус семьи.

Что я сделал только что? Разрушил часть системы. Отбился от косяка и поплыл против течения.

Было ли мне плохо? В который раз за день я удивился ответу.

Нет.

И мне было хорошо.

Вдохнув побольше воздуха, я последний раз завернул налево, проходя мимо одинаковых деревянных дверей, покрашенных в темно-бордовую краску, доходя до последней в коридоре. Войдя в мою комнату, которая больше не походила на заброшенную галерею, я с облегчением выдохнул и расслабил затекшие плечи.

Здесь пахло свободой. А может, было свободно потому, что здесь я мог быть честен сам с собой и на меня не сыпались миллионы ожиданий.

Сев на диван, я понял, что этот день меня слишком сильно вымотал. Поэтому я откинул голову назад, упираясь о мягкую спинку и раскинул руки на ней, закрывая глаза.

Мысли в голове сменяли одна другую, и я все никак не мог отпустить ситуацию с Панси, Блейзом и Винсом. Сначала крутились только их слова, затем к этим отрывкам начали добавляться все новые и новые фразы.

«Ублюдок», «предатель крови», «мерзкий прислужник Воландеморта».

Я в любом случае был плохим.

Тьма сгущалась и во тьме этой помимо фраз стали различимы еще и жуткие красные глаза. Глаза Воландеморта, змеиные глаза, теперь принадлежащие слизеринцам.

Всем слизеринцам, которых только знал.

Они душили меня, заставляли задыхаться, я умирал, и всем было плевать. Я умирал, и все были этому рады.

«Пусть сдохнут такие как ты», «Убийца», «Вся эта кровь на твоих руках».

Правильно ли я поступил? Может не стоило обрывать так все? Что об этом скажет отец? А мать… Вспомнились её глаза, подернутые легкой пеленой из слез. Как это повлияет на неё? Неужто я испортил ей жизнь, став местным посмешищем?

— Малфой?

Луч света, тонкой красной нитью пронзил тьму, заставляя некоторые участки посветлеть. Тени рассеивались.

— Мал… Драко?

Я открыл глаза, пытаясь сфокусироваться. Я… спал?

— Мерлинова борода, Малфой! — выдохнула нависающая надо мной Гермиона Грейнджер.

Она никогда не стояла рядом со мной настолько близко.

Я зажмурился, потирая глаза ладонями. Это все был сон.

— Я думала ты не проснешься, — её голос дрогнул. Мне стал зябко.

Её волосы были собраны в длинную тугую косу, одежду она сменила на свою маггловскую — какую-то розовую накидку и светло-голубого цвета брюки (кажется, магглы называли их джинсами). Она по прежнему пристально смотрела на меня, находясь запредельно близко, как для врагов вроде нас. Хотя… были ли мы врагами?

— Как видишь, твои ожидания не оправдались, — сказал я тихо.

Она нахмурилась и выпрямилась, скрещивая руки на груди. В глазах я уловил что-то вроде разочарования.

— Ты совсем дурак?

Отвечать не хотелось. Я выпрямился, потирая глаза и ероша волосы. Грейнджер как будто одним своим присутствием пересобрала меня обратно, выбрасывая все мысли в мусорную корзину.

— И вообще, хватит быть таким соплохвостом, Малфой. Вставай, руки в ноги, и вперед, нам пора делать задание.

Я недоуменно на нее посмотрел, она же, в свою очередь, закатила глаза и презрительно цокнула, отворачиваясь и отходя к нашему импровизированному уголку зельевара. Я следил за ней, не отводя взгляда, и на один миг мне показалось, что за ней по пятам следует полупрозрачная белая дымка. Такая же, которая рассеяла тьму в моем сне.

Дойдя до котла и достав из своей сумки пару склянок, Гермиона метнула в меня почти что яростный взгляд, и на минуту мне подумалось, что этот огненный взгляд может сжечь меня дотла.

Но он не смог. Жаль.

Не говоря ни слова, я поднялся и пошел к ней, на ходу развязывая галстук и кидая его куда-то на диван.

Работа закипела. Нам с Грейнджер нужно было сварить целый сонм всяческих колдомедицинских зелий для сдачи зачета, и практически каждый из них нужно было варить под тщательным наблюдением часами. Днем свободным временем мы располагали не так часто, но вот ночью… Я отчаялся еще больше — мало того, что изгой, так теперь еще и все свободное время я проводил с той, которую я по всем

законам своего существования презирал.

Раньше я смотрел на неё и видел лишь статус грязной крови, сейчас, когда я видел её, то где-то посреди души голубым огоньком начинало теплеть умиротворение. Она — гарант. Если Грейнджер жива, то я не убийца.

Я почти начинал ненавидеть то, что Грейнджер стала моим лекарством.

— Так, значит, — Грейнджер прокашлялась, — я написала список того, что от нас требуется, я думала, может будем варить по очереди?

Она стояла где-то в метре от меня, дерганным движением заправляя волосы за ухо, а затем пожимая плечами. Глаза её снова потухли.

— Сначала я одно сварю полностью, потом на следующий день ты полностью другое. И таким образом нам меньше прийдется пересекаться.

Изначально мне тоже хотелось разделиться. Не видеть её, не варить с ней зелья, не поднимать книги с пола и не сидеть за одной партой, но потом… Я понял, что если откажусь от нее, то останусь совсем один. И ведь только она видела, что происходит со всеми остальными.

Я покачал головой.

— Думаю, лучше не экспериментировать, — мое лицо было бесстрастно, а голос безмерно холоден — и, к тому же, — повернув голову к ней я засунул руки в карманы и проследил взглядом за тем, как она мяла в руках список нужных нам зелий, — поодиночке велик риск уснуть и сжечь зелье. Я не хочу рисковать.

Она выгнула одну бровь.

— И «тролля» тоже не хочу.

И возвращения мыслей о собственном сумасшествии тоже.

Я начал подготавливать ингредиенты для Бодроперцового, Грейнджер сбоку доставала инструменты. Обстановка накалялась, и я будто порами чувствовал тяжелое напряжение. Было неуютно и неприятно, и я даже сам себе удивился, когда мне захотелось разрядить обстановку.

— Смотри, Грейнджер, скоро не только у тебя будет целое гнездо волос.

Она нахмурилась, недоуменно смотря на меня. Рог двурога в её руках стал казаться оружием.

— Раньше только ты беспокоилась как бы получить лучшую оценку, сейчас это сказал я. Раз это, видимо, заразно, то, наверное, следующий этап — волосы.

Я продолжал помешивать жидкость в котле, потягиваясь одной рукой за списком необходим зелий, который лежал на столе. Боковым зрением я заметил, как она замерла на секунду.

— Что, прости?

Я прикусил щеку изнутри. Черт, лучше бы молчал.

— Это была… шутка?

Моя невозмутимость почти треснула, но я все так же исправно читал бумагу, исписанную витиеватым крупным почерком.

« Бодроперцовое зелье — в процессе

Бадьян —

Противоядие: от любовных зелий —

от магических ядов —

от обычных ядов —

Рябиновый отвар —

Умиротворяющий бальзам — »

Она подошла ближе и скрестив руки на груди пыталась заглянуть мне в лицо.

— Малфой, ты пытался пошутить?

— Нет, это было оскорбление. Так что забудь все сказанное и иди толочь этот несчастный рог.

Вместо того, чтобы мы снова пустились в совместные упреки, она сделала то, чего я никак не ожидал — хихикнула.

Внезапно, посреди этого сумасшествия до меня дошла одна простая, но безумная мысль — Гермиона Грейнджер тоже человек. Она не была грязью из-под ногтей или просто бездушной декорацией, иногда появляющейся посреди моей бестолковой жизни. У нее тоже были мечты и стремления, страхи и обиды, а после войны еще и расшатанная к чертям психика.

Возможно, даже с таким количеством друзей и тепла, как было у Героини Войны ей тоже нужно было общество того, кто просто мог её понять?

— Ты прав, Малфой.

Я повернулся к ней, изогнув бровь. Все черты её лица как будто стали мягче, только губы все еще были сжаты в тонкую полоску. Плечи расслаблены, а волосы немного растрепались, из-за чего волнистые пряди падали на лицо.

— Но если так, то скоро не возмущайся что я буду много шипеть. Превращаюсь в хорька.

Моя ухмылка скорее была похожа на полу-оскал. Её улыбка — надменность. Она была не так проста, как хотела казаться, но и я тоже не был дураком.

В комнате теплело.

Бодроперцовое зелье было сделать проще всего, мы справились быстро и на следующий день так же успешно прошли его проверку на добровольце — снова внезапно встретившемся мне Харпере. Он жалел о своих вчерашних словах и оттого очень быстро согласился глотнуть бодроперцового. Так, ко вторнику, на полке готовых зелий появилось второе.

В среду мы занялись бадьяном.

— Раз ты превращаешься в хорька, то, Мерлин, будь попроворней.

— А ты приятней. Но это невозможно, так что молчи и лей аккуратней!

Градус нашего общения закипал, и нервы были на пределе. Я весь день не выходил из комнаты, не хотелось тащиться даже на занятия, поэтому раздражение к нервной почему-то Грейнджер копилось в двойном размере. Её руки дрожали, хвост на затылке был стянут настолько туго, что, казалось, стянуто и все её лицо.

Что творилось в этой голове?

Я не знал. Но мне было интересно. Почему-то.

— Как думаешь…

— Что?

— Бадьян может залечить… зажившее?

— Мне жаль.

Ставить на полку новое зелье было вдвойне приятно — из-за успешного результата и того, что мы сумели овладеть одним из любимых рецептов крестного. Меня брала гордость. Сегодня я прекратил свое затворничество, выйдя и на все уроки, и даже прогулявшись после них, когда уже стало совсем темно.

— Почему ты один?

— Потому что с ними не могу.

Она все же нашла меня в темноте Астрономической башни. У места моей слабости. И его силы.

— Почему одна ты?

— По той же причине.

Молчание — золото. Я понял это еще много лет назад, когда, порой, мне просто нужно было молча посидеть в тишине в компании кого-то. Чаще всего — матери.

Панси каждый день находила меня взглядом. В её глазах сквозило сожаление. Блейз каждый день избегал смотреть на меня. И каждый раз увидев меня он был зол. Тео не было на занятиях уже неделю. Атлас тоже все еще не вернулся обратно.

— Осторожно, горячо.

— Не убьет.

— Но покалечит.

— Ты думаешь мне не все равно?

— Я думаю как для той, что слишком пыталась оправдать и заслужить свое существование ты стала слишком беспечна.

— Раньше ты был бы рад, что меня не станет.

— Я больше не тот, что раньше.

— Я тоже.

— Поэтому сейчас я тот, кому хотелось бы, чтобы ты жила.

На группу противоядий у нас ушло три с половиной дня, половину из которых зелья просто отстаивались. Нам не нужно было постоянно находиться рядом, помешивая или присматривая, но, тем не менее, мы все равно исправно находили друг друга в моей комнате (я уже сомневался в том, что она была только моей).

— Ты ведь действительно любишь петь, да?

— Что?

— Ты постоянно это делаешь! Напеваешь что-то когда режешь, толчешь, мешаешь, ждешь. Я выучил даже последовательность этих песен.

— И не так уж часто я пою.

— Да, а гиппогрифы вежливые.

— Ладно, поняла. Прости, больше не буду.

Я любил тишину, правда. Пока она не стала напоминать мне не об умиротворении, а о смерти.

— Не нужно молчать, лучше пой. Правда, лучше пропускай ту жуткую песню про «вчера». У меня от нее мурашки по коже.

— Победитель получает все?

— Проигравший довольствуется малым.

Расцвёвшую на её лице улыбку от того, что я процитировал продолжение, было странно видеть, но, тем не менее, я улыбнулся в ответ.

На улице холодело. Октябрь стремительно заканчивался, унося с собой последние теплые дни, позволяя осени полностью наступить и убить студентов Хогвартса своим промозглым ветром и холодными дождями. В полупустом Большом зале было странно сидеть, но я забылся в компании приставучего Причарда. Он действовал мне на нервы, но, по странному стечению обстоятельств, еще и успокаивал, практически убаюкивая своими долготянущимися речами.

Бывало я ловил на себя взгляды с гриффиндорского стола — один знакомый, будто теплый, и два других колюче-неприятных, пытающихся смотреть словно в душу.

Зелья на полке пополнялись и я вздыхал с облегчением — скоро наше вынужденное сотрудничество закончится. Мне хотелось скорее это прекратить, ведь с каждым днем это все больше превращалось в подобие дружбы, но потом я понимал, что и терять хоть какой-то хрупкий союз мне не хотелось.

— Может пойдешь поспишь?

— С чего ты взяла, что мне нужен сон?

— Ты еле стоишь. И я уже дня четыре не видела, чтобы ты спал. Я справлюсь тут, отдохни.

— Чтобы ты присвоила все лавры себе? Ни за что, наглая гриффиндорка.

— Драко, я серьезно. Иди отдохни, глупый слизеринец. Правда. Все будет хорошо.

Она снова пела. А весь мой сон был окутан теплым белым свечением.

Рябиновый отвар был готов очень быстро. Он предполагал собой исцеление и пока никто не видел, я немного его прихлебнул, ожидая хоть какого-нибудь эффекта. Но исцеления не было. Все тщетно.

Умиротворяющий бальзам потребовал больше сил. И больше работы ночью.

Она часто засыпала сидя, обнимая себя за плечи и ужасно хмурясь. Иногда она кричала. Я будил её и каждый раз, смотря в эти глаза внутренне содрогался: что должно было ей снится, чтобы был такой взгляд? После таких снов она постоянно потирала левую руку и тяжело дышала. Её внутренние демоны не спали никогда.

— Если бы не было войны, в смысле, вообще, ты бы хотел стать колдомедиком?

— Не знаю. До войны я знал, что моя жизнь предопределена. Наследство Малфоев, семейный бизнес, активы и полезные связи, презрение ко всем магглам и... и магглорожденным, брак по расчету, а затем обучение наследника всему тому, чему учили меня, вот такой должна была быть моя жизнь.

— Ты жалеешь?

— О чем?

— О том, кто ты теперь?

— Нет. А ты?

— Что «я»?

— Если бы не было войны… что бы ты делала? Кем бы была?

— Раньше я мечтала быть Министром Магии.

— У тебя получилось бы.

— Потому что я заучка?

— Потому что ты гриффиндорская настырная Грейнджер. Было бы странно, если бы у тебя что-то не получилось.

— А теперь я буду таким же колдомедиком.

— Мне уже жаль тех, кто к тебе придет.

Комплект был готов, и сдавать зелья нужно было уже через день, так что я просто расслабленно пялился на потолок своей комнаты, подпирая затылок рукой.

Напротив, скрестив ноги по-турецки и смешно сощурившись сидела Грейнджер, внимательно перечитывая книгу для новичков в колдомедицине. Она читала её уже неделю. И всю неделю, как я видел, исподлобья за ней наблюдая, она не продвинулась дальше двадцати страниц.

Руки по прежнему дрожали.

Но мне было спокойно.