На улице уже почти стемнело. Быстрый южный закат, догорая, бросал свои последние лучи сквозь витражи стекол и цветные солнечные пятна змейками тянулись по полу, медленно ползли по стенам и мебели. Зажженные свечи в высоких подсвечниках и живой огонь в широком старинном камине освещали часть просторного холла, оставляя множество уютных теней. Почти уже разошлись гости, но дом еще был полон людей, живущих в нем или оставшихся на ночь, еще звучали разговоры, короткие всплески смеха и редкий тихий звон хрустальных бокалов, и каменные стены еще бережно хранили в себе дневное тепло, понемногу его отдавая.

       Плеснув немного сладкого красного вина в бокал, - на самое дно, только лишь создать видимость, - молодой черноволосый колдун опустился в одно из кресел в затемненном, не освещенном огнем углу, скрываясь от взглядов, почти растворяясь в темноте. Закинув ногу на ногу, он ленивым жестом качнул бокал в ладони, наблюдая, как остаются на прозрачных стенках густые маслянистые потеки, и почти сразу отвел взгляд, обращая его к оставшимся в комнате; равнодушно-спокойная маска постепенно исчезала с его лица, уступая место болезненному, усталому, решительному взгляду и жестко поджатым губам без тени обычной вежливой, но обжигающе-ледяной легкой улыбки.

       В темноте у него было преимущество.

       В темноте он мог недолго побыть собой.

       Дом жил своей размеренной, неспешной жизнью. Под ненавязчивую музыку медленно танцевала с мужем Яшма, негромко разговаривая прямо в движении, приобняв его за широкие плечи и глядя в глаза с непередаваемой смесью беспокойства и любви. Колдун знал этот взгляд: так она смотрела и на мужа, и на своих детей, даже в редкие моменты, когда была на них за что-нибудь зла. Так она, вырастившая чужого ребенка, смотрела иногда и на него. Редкие блики огня плясали на ее серебристо-сером платье, и в этом неверном свете свечей сегодня он была прекрасна. 

       Пользуясь временной вседозволенностью, их дети то наперегонки носились со сверстниками по дому, устраивая короткие шуточные потасовки, то таскали исподтишка сладости, оставленные на столе, то перешептывались всей гурьбой, затевая что-то. Мелкая и надоедливая россыпь камушков, еще не получивших своих имен, они успокаивались на несколько минут только на не слишком строгий окрик красноволосой женщины, сидящей поближе к огню, чтобы вскоре начать все сначала.

       Рубин… Колдун ее избегал, когда мог. Верховный камень некромагов, глава рода, старейшая в семье ведьма, она терпела его в своем доме, но требовала намного большего, чем от других. Это ее всегда огненно-красные, несмотря на преклонный возраст, волосы касались его лица в далеком уже раннем детстве, когда он болел на грани смерти, а она шептала над ним заговоры, разгоняя тени, пытавшиеся его поглотить. С ее молчаливого согласия у него были постель и еда, одежда и образование, теплый взгляд Яшмы и возможность оставаться в доме каменных ведьм. Это она, собрав свой род на предрассветном погосте, пела над ним древнюю, как мир, заупокойную молитву в ночь его посвящения, превращая чужого, ничего для не значащего безымянного птенца в Ворона. Рубин не отказывала ему ни в чем, кроме собственного расположения, иногда бросая колкие, как иглы, замечания, совершенно не задевавшие за живое, потому что он не мог заставить себя любить ее или ненавидеть, относясь только с уважением и благодарностью - и опаской, которую она внушала практически всем, кто хоть немного ее знал. Кажется, этот давно установившийся нейтралитет устраивал их обоих. 

       Колдун коснулся губами края бокала, отпивая сладкое, терпкое вино, перевел взгляд на молодого некромага, сидящего у камина рядом с Рубин. Ее правнук. Ее любимчик, ученик и гордость, которому позволено все. Сжав зубы, колдун мог бы признать, что своим положением тот если и пользовался, то очень редко. Мог бы признать – но не хотел, потому что седой правнук огненноволосой Рубин был тем единственным, кто мог вывести Ворона из себя.

       Какая с ним разница в возрасте, кажется, пять лет? Колдун помнил Аметиста двадцатилетним на своем посвящении, когда тот в ритуальном поцелуе коснулся губами его губ, завершая обряд, и горящая в груди бесцельная ярость схлынула, утихла от этого легкого касания, свернулась теплым клубком пустоты. Он помнил его пятнадцатилетним рыжевато-русым подростком, ступившим на закате на землю погоста и наутро вернувшимся седым, помнил безымянным камнем, ребенком, с которым они не дружили, потому что в том возрасте пять лет – огромная пропасть, через которую не перешагнуть… Он помнил Аметиста почти всю свою жизнь, но совершенно не помнил момента, когда все это началось.

       Сейчас он, как ни странно, даже не бесил. Вполголоса разговаривая со старой ведьмой, он точно так же, как и сам Ворон, медленно крутил в руках почти опустевший бокал, и темно-бордовые густые потеки неторопливо сползали по тонким хрустальным стенкам; колдун им почти любовался, из темноты разглядывая серовато-белые волосы, собранные в короткий хвост, резкие черты лица, еще более острые от теней, гладкую чистую кожу и глаза цвета потемневшей стали. Но стоило некромагу пошевелиться, потянуться, разминая спину, и где-то глубоко внутри мгновенно проснулись раздражение, превращающее только что спокойный взгляд в ледяной, и желание найти повод, чтобы к нему придраться – или желание убежать, потому что только его едкие слова в ответ могли до боли задеть что-то, спрятанное в самом дальнем уголке души, чего Ворон и сам не понимал…

       Они цеплялись друг к другу всю жизнь, стараясь задеть побольнее, хотя им совершенно нечего было делить. 

       - Пытаешься взглядом что-нибудь ему отморозить?

       Черноволосый колдун немного вздрогнул от неожиданности, мгновенно возвращая на место свою привычную, уютную, непроницаемую маску холодной невозмутимости, и отвернул лицо чуть в сторону, чтобы краем глаза видеть силуэт собеседника. Смотреть на него прямо не было необходимости: слишком давно он выучил наизусть каждую деталь его внешности и манеру движений, каждую морщинку на медленно стареющем лице и каждую серебристую искру в почти черных глазах, когда в детстве приходилось не отрывать от них взгляд часами, учась контролировать Дар, бесконтрольно кипевший в груди. 

       - Я тебя не видел. Давно здесь стоишь?

       - Достаточно, чтобы заметить, что ты не всегда его ненавидишь.

       - Это слишком сильное слово. Нет никакой ненависти, - Ворон напоказ расслабленно откинулся назад, на мягкую спинку, расслабил плечи, прикрыл глаза, продолжая бесцельно разглядывать зал свозь ресницы. – Уступить тебе кресло?

       - Сиди.

       Оникс опустился рядом, усаживаясь на подлокотник почти что спиной к своему ученику; Ворон плечом чувствовал тепло от его поджарого, сухого тела, как будто почти не поддающегося возрасту. Обычно они всегда держали дистанцию, комфортную для обоих, но сейчас некромаг по собственной воле оказался ближе, чем когда-либо, и это… настораживало? И без того находящийся весь день на взводе, Ворон теперь ощущал, как предчувствие чего-то не слишком хорошего легонько сжимает горло.

       - Ладно, Ворон, ходить вокруг да около я никогда не умел, - некромаг отставил в сторону низкий, немного пузатый бокал с порцией янтарно-золотистого виски, так к нему и не притронувшись. – Я в курсе, что ты собираешься сделать. Знаю, что сегодня, и знаю, что не буду тебя отговаривать. Идем на балкон, покурим. 

       На улице уже стало немного свежее: наступающая ночь стерла дневную жару, но прохлада еще не опустилась на землю. Опираясь локтями на резные каменные перила, Ворон кожей чувствовал еще хранящееся в них солнечное тепло. Рядом вспыхнул и погас огонек зажигалки, оставляя за собой только неяркую, медленно тлеющую в сумраке точку и легкий запах табака. В рассеянном свете из окон пожилой некромаг рядом с ним казался тенью.

       - Я, конечно, знал, что этот день рано или поздно придет. Не думал только, что буду к нему готов хоть немного, но…

       - Как догадался, что сегодня?

       - Я, может, и старый, но пока не слепой. И не перебивай, когда старшие говорят.

       В голосе Оникса не было ни грамма раздражения, но и без него колдун подчинился, отвернул в сторону лицо, уставившись на свои сплетенные в замок пальцы, а его учитель еще долго молчал, прежде чем снова заговорить.

       - Знаешь, Ворон… Разница между победой и поражением иногда кроется только в мельчайших деталях. Я помню, каким тебя ко мне привели четырнадцать лет назад – и вот тебе уже исполнилось восемнадцать, и я вижу, каким ты стал. Возможно, вижу это немного лучше, чем остальные, потому что я дал тебе все, что мог, до последней капли, и это не пропало даром. Я могу тобой гордиться. Это моя победа, вот только есть одна деталь… - слабо вспыхнула на краю зрения яркая точка сигареты, прерывая ненадолго слова некромага. – Я дал тебе недостаточно. Ты можешь быть намного большим, чем я способен из тебя создать. И поэтому я не буду тебя отговаривать.

       Они друг на друга не смотрели, как будто избегая сталкиваться взглядами, но причина крылась лишь в том, что в этом не было никакой необходимости. Черный колдун и некромаг – слишком разные, чтобы быть в отношениях ученика и учителя при других условиях, они волей случая оказались спаяны вместе крепче стали, и им давно уже не требовались ни зрительный контакт, ни прикосновения, а порой даже и слова, чтобы друг друга понимать. 

       - Все так, как и должно быть, Ворон. Не знаю, к чему тебя приведет путь, который ты для себя выбрал, к победе или поражению… Просто помни, что разница между ними иногда совсем несущественна, и не торопись делать выводы, - потушив в пепельнице окурок, Оникс на мгновенье запустил пальцы в угольно-черные волосы колдуна, впервые позволяя себе пару секунд скупой, почти что отеческой ласки, и спокойным, неторопливым шагом направился обратно в холл. – Удачи тебе, врановый. 

       Ворон не обернулся. Глядя на сплетенные в замок пальцы, он думал, что хотел бы обернуться, посмотреть в спину уходящему Ониксу, что-то сказать, но не находил в себе сил, чтобы это сделать, и ощущение удавки на горле никуда не исчезло, только сжалось сильнее, мешая вдохнуть полной грудью. Шумел листвой сад, разбитый перед парадным входом заботливыми руками каменных ведьм, клонился к земле цветочными бутонами, закрывшимися на ночь, стыл в вечном молчании живописными валунами, покоящимися между кустов, и выложенными вдоль дорожек камнями. Десятки часов в доме размеренно отсчитывали время подходящего к концу дня и тихие голоса вперемешку с музыкой доносились из-за прикрытых дверей с витражными цветными стеклами, а колдун по-прежнему стоял, замерев и затерявшись в собственных мыслях у фигурного парапета на краю широкого балкона, и только завибрировавший в кармане телефон наконец выдернул его на поверхность, заставив пошевелиться. 

       - Привет, Саш, - голос все же получился немного замученным, как бы он ни пытался это скрыть. 

       - Посмотри налево. 

       Ворон повернул голову, вглядываясь в темноту: знакомая тонкая фигура почти растворялась в тенях у торца дома.

       - Я же говорил, не надо приходить.

       - И что, я должен был тебя послушаться, что ли?

       - Зайди за угол, бестолочь, я сейчас приду, - не дожидаясь ответа, черноволосый сбросил звонок. Легко перепрыгнув через перила, он почти неслышно приземлился на пушистый ковер травы: первый этаж, балкон – скорее небольшая терраса - над землей приподнят совсем невысоко. 

       - Зачем пришел? - повернув за угол, он намеренно ударился плечом о плечо парня, слегка его толкая, но уже через мгновенье оказался перехваченным чужими, знакомыми руками, притянувшими поближе.

       - Тебе меня не обмануть, ледышка, я знаю, что ты рад меня видеть, - пальцы по-хозяйски забрались под рубашку колдуна, коснулись тонкой бархатистой кожи, мочку уха обожгло укусом и шепотом. – С днем рождения.

       - Спасибо, - Ворон ткнулся лицом в изгиб между плечом и шеей, пряча под закрытыми веками потеплевший взгляд, и вдохнул легкий, почти уже исчезнувший за день горьковатый запах его духов.

       - Ты там что, опять меня нюхаешь?

       - Угу. Сюда иди, а то торчишь на виду, - он за ремень потянул парня, оттаскивая подальше от окон и припаркованного на углу мотоцикла, в темный закуток за невысокой ароматной поленницей; дернул требовательно на себя, уцепившись пальцами за пояс узких джинсов, чтобы оказаться почти зажатым между теплой каменной стеной и теплым податливым телом. – Саш…

       - Тихо…

       Ворон наслаждался. Удавка вокруг шеи придавала всему вокруг горелый привкус, и все же он наслаждался поцелуями, нежными и заигрывающими или жадными, глубокими, на грани со страстью, осторожными покусываниями губ и доверчиво подставленной шеи, ощущением мягких медово-золотистых коротких волос под пальцами, горячих рук на коже под одеждой, прижатого к паху бедра. Отпускать его не хотелось…

       Глухо щелкнул какой-то механизм мотоцикла совсем рядом, всего в нескольких шагах, и колдун непроизвольно поднял руку в странном жесте, не то обнимая, не то прикрывая от чужих взглядов светловолосого парня, уткнувшегося лицом в его шею.

       - Заканчивайте, голуби, - Аметист откинул седло мотоцикла, доставая из багажника рюкзак, и снова его со стуком захлопнул. 

       - Исчезни.

       Только сейчас некромаг поднял на Ворона взгляд, тяжелый и совершенно нечитаемый; молча смотрел несколько секунд – слишком не вязались ледяной тон и раздражение в голосе колдуна с едва припухшими, зацелованными губами и возбуждением, только начавшим разгораться в глазах. 

       - Все уже разошлись спать. Тебя потеряли. 

       - Слушай, тебе домой не пора? – черноволосый вытащил из собственной памяти тонкую нить, вовремя подвернувшуюся: всего пара фраз, между делом сказанных на кухне Яшмой. Что-то об отношениях Аметиста, закончившихся совсем недавно. – Никто не ждет?

       Брошенная почти вслепую фраза попала точно в цель – некромаг едва заметно дернул головой, как от пощечины, но и ответил в ту же секунду:

       - Так я уже дома. А ты, врановый?

       Петля на шее стянулась до возможного минимума, не давая ответить, и только легонько сжавшиеся на бедре пальцы Саши немного уняли бешено бьющееся сердце, отрезвили, не давая вызванной словами волне злости и боли выплеснуться за край – но Аметист уже ушел, не обернувшись.

       - Эй, расслабься, ты что? – теплые руки выглаживали сквозь тонкую ткань рубашки напряженные, жесткие мышцы. – Вы всегда так собачитесь?

       - Почти. 

       - Кто это вообще был?

       - Никто. Не обращай внимания, - заставив себя отвлечься и хотя бы на время забыть, Ворон мягко взъерошил пальцами короткие медовые волосы. – Мне и правда пора возвращаться.

       - Завтра увидимся?

       - Я не… - споткнувшись неожиданно посреди фразы, черноволосый быстро вернул контроль, надеясь, что это было не слишком заметно. – Завтра не смогу.

       - Ладно. Созвонимся. 

       - Саш, - он притянул обратно к себе отодвинувшегося было парня, коснулся виска сухими губами, ненадолго прикрывая глаза и в последний раз вдыхая слабый запах цитруса и полыни. – Я люблю тебя.

       - Знаю, - блондин расплел сцепленные в замок пальцы, отпуская руку колдуна, невесомо поцеловал на прощание. – Я тоже тебя люблю. До завтра, ледышка. 

       Неприятно ныло никогда раньше не болевшее сердце – физически, без всякой романтической ерунды, как будто кто-то невидимый со всей силы давит на грудь. 

       Дом засыпал. Погас свет, погрузив в темноту комнаты и узкие коридоры, и без него этот в общем-то современный особняк больше походил на средневековый каменный замок. Стихла музыка, уступая место обычным ночным звукам, едва долетавшим сквозь приоткрытые окна. Тихо пробравшись в свою комнату на втором этаже, Ворон сменил узкую белую рубашку на свободный тонкий свитер, поднял с пола еще вчера приготовленный рюкзак, аккуратно выложил на центр застеленной кровати выключенный телефон, обнуленный и сброшенный к заводским настройкам. Аутэм в жестком кожаном чехле привычно устроился за поясом джинсов – еще будет время убрать его, но пока что он нужен под рукой. Заранее собранный маленький мешочек из грубого льна, перевязанный красной нитью, удобно лег в ладонь - и колдун вновь выскользнул за дверь, вышел из общего коридора на небольшой балкон. Легким движением перебравшись через перила, он зацепился за плющ, увивающий стену, спустился по слегка выступающим из кладки камням и на последнем метре просто спрыгнул, бесшумно приземлившись на газон у парадного входа – давно изученный путь, в котором каждое движение было знакомым и безопасным. 

       Всего три ступени крыльца, ведущие к двери, по которым он поднимался уже тысячи раз, сейчас дались тяжело. Присев на корточки, Ворон поддел аутэмом и приподнял край давно уже запримеченной доски у порога, расшатавшейся и немного отходящей, бросил мешочек с «ведьминым подкладом» в открывшуюся под ней полость и вернул доску на место. Пройдет еще много лет, прежде чем она отойдет от пола и обнажит то, что теперь под ней хранится.

       Бритвенно-острое лезвие ритуального клинка коснулось ладони, рассекая кожу, и колдун слегка поморщился от резкой вспышки боли, быстро превратившейся в монотонное, пульсирующее нытье; за все нужно платить. Вряд ли его крови и Дара хватит, чтобы вернуть каменным некромагам долг за все, что они для него сделали, но он должен был ответить хоть чем-то. Вновь поднимаясь на ноги, черноволосый провел рукой по наличнику двери, по краю мелко изрезанному символами, которые он несколько ночей высекал на темной, неподатливой, окаменевшей с возрастом древесине; его кровь впиталась почти мгновенно, оставив едва заметные, чуть более темные разводы. Прикрыв глаза и сквозь ресницы глядя на древние, как мир, знаки, он сосредотачивался, опустошал голову и стирал эмоции, превращая себя в проводник, и Дар внутри него отзывался, медленно пробуждаясь…

       Слишком медленно.

       Глубоко вздохнув, Ворон немного повернул голову, направляя взгляд туда, куда еще минуту назад запрещал себе смотреть: сквозь цветные стекла витражей, внутрь просторного, почти целиком погруженного в темноту холла, где у догорающего камина в одиночестве сидел слишком рано поседевший парень, затерявшись в собственных мыслях, подтянув к себе одну ногу и откинувшись на мягкую спинку дивана – но не расслабленно, скорее, наоборот. Нечитаемый, остановившийся на языках пламени взгляд, замершее лицо, золотистый виски и лед в стакане. Волосы, собранные в высокий пучок, открывающий шею. Широкий вырез кофты, свободно висящей на угловатых, рельефных плечах…

       Раздражения не было. Не было злости, воспоминаний, придирок, желания задеть как можно больнее – не было ничего, только тьма, мгновенно вскипающая в груди при виде Аметиста. Как и всегда рядом с ним... Горячая, занимающая все пространство, она подступила под горло, разорвала удавку, сдавливающую шею, и выплеснулась наружу с первыми словами заклинания, сказанными даже не шепотом – одними лишь движениями пересохших, растрескавшихся губ. Тягучая, как густой сироп, липкая и невидимая, его тьма тянулась по дому, поднималась по каменной кладке стен, забиралась на крышу и флигель, заполняла собой каждую трещинку, обволакивала проемы окон и дверей, наполняла силой резные символы на деревянном наличнике, давая Дому каменного рода то, что сами некромаги дать не могли – защиту черного колдуна. 

       Дому, в котором при нем не произносились вслух имена, данные при рождении, где не кипела знакомая теплая тьма в ком-то еще и чьи скаты крыши не облепили птичьи гнезда. 

       Дому, в котором Ворон, несмотря ни на что, чувствовал себя чужаком. 

       Встрепенувшись, пошевелился за цветными стеклами Аметист. Выпрямил спину, вытянулся, поднимая голову, чувствуя сильный всплеск чужого Дара так близко, через мгновенье обернулся к его источнику - и снова замер, поймав прямой и острый взгляд колдуна, зацепившись за дикую, хищную, звериную полуулыбку и вздымающуюся от тяжелого дыхания грудь.

       Как три года назад, на брошенном погосте. 

       Но уже через пару секунд Ворон отмер. Подняв руку, приложил к тонким губам палец: «Молчи», пачкая их собственной подстывшей кровью из рассеченной ладони, и отступил назад, растворяясь в сгустившейся ночной темноте. Он знал, что некромаг за ним не пойдет. Не понимая причин, почему-то был в этом совершенно уверен. 

       Вытерев и обернув бинтом руку, черноволосый застегнул рюкзак, закинул на плечо лямку. Он уже тихо ступал по выложенной камнями дорожке к калитке черного хода на заднем дворе, когда совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки от слабого света садового фонарика сверкнул глянцевым черным боком мотоцикл, припаркованный на углу дома. Не удержавшись, Ворон коснулся его, чувствуя прохладу металла и шершавую кожу седла, невесомо огладил рукояти на руле, толкнул пальцами брелок на забытом в замке зажигания ключе. Узкий спортивный байк мирно спал, но колдуна не покидало ощущение, что он будто отзывается на шевелящийся в груди колючий комок слепой ярости, занявший место привычной, уютной тьмы. Из памяти непрошено выбрался на поверхность недавний жестокий обмен любезностями с Аметистом.

       - Так ты уже дома, некромаг… - не в силах удержать эту бесцельную злобу внутри себя, Ворон дал слабину, позволил ей зацепиться за образ седого и выбраться наружу. – Ну вот и сиди дома теперь. Или проваливай пешком. 

       Разблокировав колеса, он вывел мотоцикл за ограду, и только отойдя довольно далеко от участка, перекинул ногу через седло и провернул в зажигании ключ; байк под ним отозвался довольным звериным урчанием и вибрацией, отдающейся в бедрах и пронизывающей насквозь все тело, сплавляющей в единое целое машину и седока. Деревья и кусты, росшие вдоль пустой в это время пригородной дороги, мелькали мимо, проносясь где-то на периферии зрения, и уличные фонари нарезали асфальт на грязные черно-желтые полосы. Редкие прохожие брели по тротуарам и обочинам и среди них – неторопливо идущий в наушниках парень с медовыми волосами и запахом полыни и цитруса на светлой коже; колдун пронесся мимо, оставляя его позади, оставляя позади всю свою прошлую жизнь и бросая дорогу под узкие колеса глянцевого черного зверя. 

       Время уходить.