— Твою ж мать! 

Дима качает головой, в последнее время он слышит от друга слишком часто. Учитывая то, что обычно Антон вообще молчит. 

— Твою ж мать, скажите мне кто-нибудь, разве я просил этого? 

Кузнецов снова вздыхает, встаёт со скамейки и, похлопав друга по плечу, идёт в сторону школы. Антон остаётся сидеть один, зарывшись руками в волосы. Хочется дать волю слезам, но парни же не плачут. Не плачут, блять. Шастун косится в спину Димы, но не шевелит ни пальцем, чтобы остановить того или отправиться следом. 

— Ты мне так и не расскажешь? — Шастун отрицательно качает головой. — Как знаешь. А с Сергеем… ну, я сам не понимаю. 

Антон так увяз. Антон так проебался. Полгода назад всё ещё как-то держалось. Стол кое-как стоял на трех ножках, еле выдерживая всю тяжесть накиданных сверху вещей. Но небольшой подземный толчок, и вот стол уже накренился, вещи медленно сказываются, падают вниз. 

Полгода назад казалось, что ещё несколько дней, недель, лет и будет свет, тот самый свет в конце тоннеля. Но тогда никто не сказал, что это адское пламя. Самое странное — жить этим адом, добровольно соглашаясь сносить все тяготы. Или же… вина на ком-то другом? 

Сколько ты ещё будешь перекидывать свою вину? 

*** 

Все знали, что Лазарев и Шастун дружат, все привыкли, что они везде вместе, лишь пара человек знала, как много, долго и часто Лазарев говорит о Кузнецове. Шастун закатывает глаза и пытается выглядеть раздраженным, но не может сдержать улыбки. Имя Димы он слышит чаще своего. Иногда, слушая сердечные излияния друга, у Антона в голове проскакивает мысль — сожаление, стремление обрести любовь. Антон быстро прогоняет её. 

Потому что любовь — это не повстречаться, это не из-за нечего делать и не очередная попытка привлечь внимание. Его любовь будет долгой, живой, взаимной, с претензией на будущее. Любовь-спасительница, любовь-исцелительница. Поэтому Антон четыре месяца любуется умной девушкой Ниной, пока та не переходит в другую школу; дважды отказывает Ирине; и ещё два месяца с тоской провожает взглядом красавца-южанина Бенджамина. И тот в конце концов уехал куда-то ближе к своей южной родине. Антон шутит в своей голове про бисексуальную одинокую душонку и пытается найти друга, одного хорошего друга (пожалуйста?). Антон не любит ярлыки, пожимая плечами на все подколки Ирины по поводу его ориентации. А может Антон просто всё меньше и меньше верит в любовь. 

Тебе шестнадцать, придурок разнывшийся. 

Антон снова улыбается. Потому что нельзя не улыбнуться в ответ на улыбку Арсения. Вы видели его улыбку? Если бы у всех людей была такая тёплая улыбка, исчезло бы само понятие слова война. 

Трудно сказать, что стало точкой отсчёта, точкой невозврата. Можно было бы вовсе не начинать все связи, общение, но Антон убеждает самого себя, что всё могло бы обойтись. Ведь сначала всё было хорошо. Самовнушение помогает всё меньше. Не нужно было, в самом деле. А прошлого не вернуть. Но никто не помешает жалеть о нём. 

Шастун набирает номер в четвёртый раз. Забавно, мы можем ненавидеть самое себя всеми фибрами души, но если кто-то другой заикнется о самоненависти, мы тут же бежим спасать с криками о том, как он прекрасен. По этой причине Шастун набирает номер в пятый раз, в сотый жалеет, что не забрал лезвия в тот день, в тысячный, что не остановил Сергея, в чёрт знает какой, что решил тогда познакомиться с ними всеми. 

Он больше не волнуется, он начинает злиться. Какого, блять, Лазарев опять ушёл, что за крики. Кузнецов ушёл, чтобы никто не видел слез или же чтобы справиться с ними. Антон видит перед собой окровавленные костяшки пальцев Сергея, и в голове созревает мысль перенять кровь на свои руки, самому почувствовать боль от столкновения с бетоном. Сумбурные мысли снова возвращаются к злости. Как же эти двое любят ругаться, ссориться в пух и прах, до срыва голоса, до жгучих слёз. Шастун злится, потому что волнуется, потому что не может поддержать ни одного из друзей и, может, сам нуждается в поддержке. 

Харе пиздострадать, сопли подобрал и вперёд. 

Антон убеждает себя, что «подобрал все сопли», но люди, косящиеся в его сторону, явно не считают так же. Он быстро покидает двор, натягивает капюшон  кофты, закрывая лицо. Нужно возвращаться, пока классная не заметила их отсутствия. Он догоняет Диму уже у школы. 

— Что я делаю не так, Шаст, а? Вот скажи: Это я виноват, да? 

— Успокойся, Дим, он любит тебя. Может, ему действительно нужна помощь? 

Кузнецов проводит ладонью по лбу и с минуту молчит. 

— Я домой пойду. 

Шастун остаётся один у входа в школу. День здоровья, на который он пришёл только чтобы не оставаться дома с семьёй, который подойдёт к концу лишь через час. Самые умные уже ушли, все оставшиеся одноклассники разбрелись по территории. К счастью, Антона окликнул Матвиенко. Вот кому везёт по жизни, так это ему. Шастун присоединяется к его весёлой компании. Если быть точнее, молча стоит рядом, посмеиваясь с их шуток. Правда, с недавнего времени, появилась ещё одна причина почаще крутиться рядом с  Сергеем. Именно в этом кругу Антон впервые встретил Арсения. Ничем не примечательный, неплохой с виду парень. Ложь. Одна большая ложь. Красивый, стильный, умный, талантливый, с прекрасным чувством юмора Арсений Попов. Нет, Антон не пускает на него слюни, просто видит действительность. Просто ловит его улыбки, просто здоровается в школьных коридорах, просто Арсений — единственный человек, который всегда обращает внимание на Антона, человек, с которым Антон говорит в столовой и возле кабинетов и даже вне школы, Арсений похлопывает его по плечу, приобнимая, как друга. Друга (которого у Антона не было). Просто. 

Это действительно классная компания, хотя Шаст ошивается здесь уже пять лет, он все ещё чужой. Как и в любом кругу людей, он всегда остаётся чужим, в одиночестве. 

Уйти было бы лучше. 

Эта фраза преследует Антона по жизни. Но как часто он остаётся, и зря. 

Но эта компания — она как одеяло, чай с ромашкой, гитара у костра. Почти всегда смеются, улыбаются. Они вместе, они слушают и поддерживают. Антон, как бездомный путник, присел погреться у их тепла, получить хоть  отголоски любви и понимания, посмотреть, как другие могут дружить. Вот и сейчас он отогревается их смехом, прогоняя маячущую перед глазами картинку чужих разбитых рук. Арсений шутит, Антон взрывается смехом первый. Арсений довольно щурит глаза. Его шарф, повинуясь дуновению ветра, ударяет Попову в лицо. Антон смеётся в один голос с Арсением и не может перестать смотреть на него. Тот вопросительно кивает, мол «что не так?», Антон опускает глаза и качает головой «ничего, все нормально». Арсений отворачивается и говорит с Матвиенко о прошедших выходных, Антон делает пару шагов в сторону, прислонясь к липе. Никто не замечает. Он нервно проверяет сообщения и снова звонит Лазареву. «На вашем счёте недостаточно…», Антон чертыхается и садится на землю. Через полчаса классная руководительница милостиво разрешает всем разойтись по домам.

***

Кажется, Антон теперь ненавидит май. А раньше любил. Или же он просто ненавидит. Своё существование, поступки, слова, а май ведь ни при чём. Прошла неделя с того дня. Антон надевает штаны, в которых будет жарко, но выбора нет, шрам на левой ноге ещё виден. Антон ненавидит взгляды направленные на него. Он выходит на улицу, заткнув уши наушниками. И он всё равно чувствует на себе взгляды осуждения и знания. Знания, что он делает. Он не может выкинуть это из собственной головы. Он чувствует себя большим сгустком тревоги, почему-то вставшей на ноги. 

Никто не смотрит на тебя, идиот. Им что, делать больше нечего? 

Шастун заходит в близлежащий киоск, покупает колу и салфетки. Протягивает тысячу. 

Руки глупо дрожат. Лучше бы положил деньги на подставку. Не мог найти купюру поменьше или вообще без сдачи? Людям вообще-то неудобно, мелочи мало. Ты точно всё правильно сделал? И вся очередь тебя ждёт. Когда же ты перестанешь всем мешаться, Господи. Выходи уже, потом свои деньги по карманам распихаешь.

 Антон вспоминает, что ему нужна каша на утро, но возвращаться не решается. Люди подумают, совсем дурак. Он опускает взгляд в землю, встретившись глазами с проходящим мимо мужчиной. Нервно теребит браслеты, кажется, что взгляды всех людей направлены туда, и они осуждают. 

Успокойся, прекрати, ты никому не нужен. Никому. Когда-нибудь ты научишься не скакать с мысли «все смотрят и осуждают меня» на «я нахуй не нужен никому» каждые пять минут? Наверное, нет. Или эти мысли по сути своей одно и то же?

 Антон стоит у перекрестка десять минут. Он пришёл на пятнадцать раньше договоренного. Он боится, что Сергей уже ушёл или не придёт, или что-то случилось, или они договорились на другое время, или…  

Блять, Шастун, сто тысяч «или» на ваш вкус и цвет. 

Антон видит рюкзак Лазарева и выдыхает чуть спокойнее. Парень перебегает дорогу, не дожидаясь зелёного сигнала светофора, из-за чего Шастун начинает нервничать ещё сильнее. 

— Не перебегай ты дорогу, не конец света! — Тут же выпаливает Антон. 

Дима улыбается и обнимает его. Антон обнимает в ответ лишь одной рукой. 

Тут же люди, и мы мешаемся, и это странно. И мы же виделись неделю назад, до выходных, ничего же не случилось?

 — Ты в порядке? 

Сергей кивает и даже не прячет руки, ссадины за неделю немного зажили. Антон ведёт его дворами, на какую-то безлюдную улицу. Они садятся на скамейку, достаточно отдаленную от детской площадки и открытых окон дома. Так удобнее, надёжнее, спокойнее. Антону, конечно, а Лазарев видимо не очень переживает (как и адекватные люди, Антон). Сергей говорит много и часто сбивчиво, конечно же, о Диме. Они поссорились достаточно сильно, снова, что неудивительно. Антон мысленно благодарит бога, что не из-за него, так, для разнообразия. Хочется помочь, но никто из них не знает как. Серёжа останавливается, выдыхая вместе с воздухом всё, что накопилось в его голове за неделю. Антон опускает голову на руки и пытается отыскать в своём мозге что-то адекватное и полезное. 

— Вы оба ведёте себя как идиоты. 

— М-да, очень полезно получилось, браво, Шастун. 

— В смысле, вам нужно поговорить. Нормально так. Выслушать друг друга и все разобрать. 

— Мы говорили, но он не слушает. 

Как и во все прошлые сто сорок шесть раз. Нет, сто сорок, допустим, восемь, Антону не нравится число сорок шесть. Шастун откидывается на спинку скамейки и прикрывает глаза. Он слушает все мысли друга в тысячный раз. Они все похожи, но Шастун продолжает впитывать их и переосмысливать каждый раз. Жаль, ничего нового и путного не выходит. 

Его существование кажется всё более и более бессмысленным. Антон любит жить, людей, природу, мир. Антон любит жизнь, но не свою. 

Сергей устает говорить. Он выдохся, слишком много эмоций было вытащено из глубин сердца. Хотелось бы, чтобы опустошив их, можно было избавиться от страданий, решить проблемы, получить хоть немного тишины и спокойствия. Но это невозможно. По крайней мере, не так быстро и просто. По крайней мере, не в их жизнях. 

Парни медленно идут в магазин, разговаривая о простых вещах, поднимая лишь отвлеченные темы. Нужно отдохнуть, пожить как нормальные люди. Лазарев заходит в магазин первый, оплачивает всё сам, отдаёт продукты только после выхода из здания. Шастун благодарен ему за это, за то, что не приходится просить, объяснять, напоминать, за то, что Сергей помнит и принимает. А Серёжа понимает, ему не хотелось бы даже встречать подобное, но он понимает и пытается если не помочь, то хотя бы не давить. Антон выдыхает, когда они оказываются снова во дворах, там лучше. Они забираются в домик на детской горке, прячутся под маленькой крышей от солнца. Пара мыслей вроде «придут мамочки и разгонят», «а вдруг мы что-то сломаем» всё-таки проскакивают. Спокойно, всё хорошо, ты не один. Антон жадными глотками пьёт очередную бутылку газировки. В мае почему-то хочется чего-то яркого. Они молчат пару минут. 

— Жизнь — дерьмо. 

— Это не новость уже как пару тысячелетий. 

Антон хмыкает, хорошо, когда друг полностью понимает тебя. 

— Я не знаю, что делать. Почему ничего не получается. Я, видимо, не понимаю его. Всё время делаю всё не так, я ужасный человек, мразь и эгоист. Хуевый парень, м? Поэтому мы с Димой и ругаемся. — Сергей задумчиво рассматривает пробивающуюся сквозь доски траву, — Он не такой. Он лучше, он лучший. 

— Не говори так. 

Антон не может ничего добавить. Не потому что согласен со словами другами, но потому, что не знает, как отвертеться от таких мыслей и прекратить накручивать. Ведь вся его собственная жизнь — раздувание из мухи слона. Шастун вдруг отчётливо начинает представлять маленькую назойливую муху, летающую по квартире и раздражающую всех своим жужжанием. Все отмахиваются и злятся, а он смотрит на неё и думает. И вот муха смотрит на него в ответ. Садится ему на грудь и трет свои лапки, как будто скоро устроит апокалипсис, а сейчас тщательно придумывает план. Антон смотрит на муху, а она растёт, растёт, растёт. И вот она уже огромна, наверное, такого размера слон. Антону становится трудно дышать, так как муха-размером-со-слона давит на грудную клетку, не даёт кислороду проникнуть в лёгкие. Антон начинает смеяться от собственной ебанутой фантазии. Сначала в голове, а после вслух, всё громче и громче. Серёжа тревожно смотрит на него. 

— Ты под чем-то? 

— Под тяжёлой жизнью. Антон смеётся громче от собственного каламбура, забывая о том, что не рассказал другу про причину смеха. Когда смех начал переходить в недорыдания Шастун всё же взял себя в руки и остановился. День близился к концу, парни решили разойтись. Прежде всего Антон сфотографировал заходящее солнце, последнее время он часто так делал. Это помогало отличать дни, запоминать самые лучшие и вообще… как-то держаться, наверное. 

— Напиши, когда придёшь домой. 

Сегодня Антон говорит эту фразу, очень важную фразу. Он надеется, что это так, для него точно да. От места их расставания ему до дома ближе. Сил проводить Лазарева нет, Антон надеется, что его состояние поймут. Вот он и говорит эту фразу. Она означает «я волнуюсь за то комфортно ли тебе будет идти одному и всё ли с тобой будет хорошо, я хочу быть уверенным, что ты дома и в безопасности». Антон надеется, что люди, которым он говорит её, понимают, что она значит, а не считают простой формальностью.

— Хорошо, Шаст. 

Парни похлопывают друг друга по плечу и расходятся в разные стороны. Антон ещё несколько раз оглядывается назад, желая убедиться, что всё в порядке, всё реально. Когда Сергей скрывается за поворотом, Шаст утыкается взглядом в землю и достаёт наушники. Заходящее солнце всё ещё бьёт в глаза. Жаль, что сегодня закат не красный. 

Квартира встречает шумом семьи, криками из телевизора и солнцем, снова режущим глаза, теперь из окна. А ведь он только обрадовался, что оно достаточно зашло. Но на шестом этаже лучи опять видно. Антон прикладывает все свои силы и волю, чтобы спокойно поговорить с матерью и братом, не нагрубив и не сорвавшись, так что в конце получает возможность уйти в комнату. Он любит их, но ненавидит резкую смену мест и людей, в таком случае трудно держать себя в руках и мысли в голове. Но сегодня, к счастью, обошлось. Неплохой в целом день. 

Устроившись на кровати, Антон тут же включает интернет, твитит новую фотку заката и листает ленту. Но через пару минут получает сообщение от Кузнецова. Как будто тот ждал, когда Антон «отчитается» в твиттере за день и зайдет в остальные сети. 

Дима 

Ну как прогулка? Повеселились? Знаю, что да. 

19:16 

О, Антон прекрасно знает этот тон. Он значит ревность и недоверие. Но, сука, беспричинные. Потому что Антон тысячи раз за этот год сказал, что Лазарев для него только друг и никогда, ни при каких обстоятельствах не станет чем-то большим. Но разве его когда-нибудь кто-нибудь слушает? Биного-о! Конечно же нет! 

Антон 

Погуляли, да. А ты там как? 

19:17 

Дима 

Заебись. Всё-таки надумал встречаться с Серёженькой? Так хорошо понимаете друг друга 

19:19 

Вы идеальная пара. Ну ладно, пока-пока. 

19:19 

Антон 

Да блять мы друзья 

Хватит всем мозги ебать помиритесь лучше! 

19:20 

Но Кузнецов не прочитал сообщение, вышел из сети. Что было ожидаемо. Такие разговоры — каждый раз ссоры. Но Антон не собирался ни с кем ссориться. Он не хочет. Ах да, это кого-то ебёт? Конечно же нет. А Шастун только бесится и злится. Безысходность. Кругом. На глазах появляются слёзы. Такие злые и беспомощные. 

Убиться бы, блять, об стенку. 

Слёзы не проходят. Тело бросает в жар, ладони потеют, начинают трястись руки, и медленно дрожь охватывает всё тело. Хочется кричать до тех пор, пока все не услышат правды и не поймут его состояние. Из горла вырываются слабые полукрики-полухрипы. Когда же всё это закончится. Вся эта грёбанная жизнь закончится, оборвется, приостановится, хоть что-то. Господи, или кто там блять есть, помоги. Спаси, сохрани, не бросай. 

Кому ты кричишь, идиот, самому не тошно? 

Тошно. Невыразимо тошно. Антон — Антоша — Тоша — Тошно. Так себе ассоциативный ряд. 

«Стадия крика», как мысленно окрестили её Шастун, прошла. Теперь он просто лежит и пялится в потолок. На полу лежит. А ниче так, прикольно. И жар заодно спал. Надо бы только окно закрыть, а то заболеет, а маме опять деньги на лекарства трать. А скоро экзамены. Антон истерически смеётся. К чему он совершенно не готов, так это к экзаменам. Возможно, знаний хотя бы на тройку он наскребёт по всем предметам. Но вот оставаться в адеквате весь экзамен и не грохнуться в обморок задача посложнее будет. А пока лучше действовать по принципу «я подумаю об этом завтра». Ведь чем больше он будет думать, тем больше плохих сценариев создаст в голове, то есть появится больше причин для тревоги и паники. А Антон устал. Сейчас он не хочет думать ни о чем тревожном, поэтому перебирается на кровать, включая музыку в наушниках, и пытается уснуть. Заходит мама с удивленным возгласом «десять часов, а ты уже спишь?». Но Шастун притворяется глубоко спящим, так лучше. Мама аккуратно прикрывает за собой дверь.  

Антон чувствует себя поломанным. Не разбитым, как стеклянный стакан, который падает и разлетается на множество осколков. Не сломленным, ведь сломленный это что-то щёлк и испортилось, переломилось пополам. Поломанный. Это как взять плитку шоколада, разломить по маленьким кусочкам  и оставить лежать на фольге. Шоколад не изменил вкуса, вида тоже почти не изменил. Лежит шоколад, все на месте, никто не трогает. Он просто поломан на маленькие кусочки. Все вроде бы хорошо, но это нам так кажется. Никто не думает о том, он что чувствует. 

Антон ненавидит чувствовать себя этими кусочками, но не может перестать.