Антон просыпается в шесть утра. Первой мыслью было встать, второй проспать часов до трёх, разнообразно, так сказать. Телефон неприятно пиликает, как он забыл выключить звук, непонятно. Шастун, разлепив получше глаза, видит на экране сообщение. Матвиенко написал ему что-то о встрече. В шесть утра, ну не плохо. Вдруг снисходит озарение, сегодня же какое-то мероприятие в восемь часов, но Антон может никуда не идти, их классная своеобразный человек, можно отдохнуть. А вот Матвиенко, судя по сообщению, видимо решил просто смотаться прямо со школьного двора. У парня мама учитель, так просто дома не проваляешься.
Если можно уйти из дома, то Антон всеми ногами и руками за. Отписавшись Сергею, что будет ждать его через час, он начал собираться. На улице снова солнце, Антон видит его лучи на соседних домах, его окна выходят только на запад. Но утром всё же холоднее, потому Шастун с чистой совестью кутается в джинсы и, что удивительно, футболку с кофтой. Рюкзак надо взять обязательно, так спокойнее, туда закинуть какую-нибудь книгу, ручку, нож, салфетки и, наверное, воду, если бутылку найдём. Вот такой своеобразный набор самые важные вещи на всё случаи жизни. Бутылка находится быстро.
— Ну вот зачем ты под кровать закатилась? А мне теперь от пыли чихать, — ворчит Шастун, кряхтя как старый пень, поднимаясь с колен. — Чувак, хватит разговаривать сам с собой, — секундное молчание, — Так блять.
Антон закрывает рот ладонью, тихо посмеиваясь с себя. Всё готово, без десяти семь, Матвиенко в соседнем подъезде и всегда опаздывает, значит можно не спеша выходить. Есть совершенно не хочется, это хорошо на данный момент. Шаст тихо проходит по коридору, но мама всё равно просыпается.
— Куда?
— В школу.
Она еле кивает и обессиленно ложится на подушку. Антон мысленно ругает себя, что не помог ей вчера хотя бы с готовкой и тихо прикрывает дверь. Его вечный атрибут — наушники, уже вставлены в телефон. Ну и что, что через пять минут их убирать? Целых пять минут! Матвиенко выходит лишь на пять минут позже встречи, Антон думает, что это приемлемо и совершенно нормально.
— Привет, Тох, мы около школы ещё Арсения подберем, не против?
— Что за вопросы.
Они медленно идут к школе, обойдя её кругом дважды, прежде чем зайти в ворота. Антон остаётся в тени деревьев, а Серёжа показательно проходит мимо идущей в школу матери и быстро забегает за угол школы, когда видит своих одноклассников. Довольный, он возвращается к Шастуну.
— А если твоя мама решит зайти в ваш класс?
— У неё мероприятие в актовом зале, ей нельзя уходить, если что, меня Егор отмажет, — вид Матвиенко ясно говорил: вот я какой молодец, восхищайтесь. Шаст увидел тихо подкрадывающегося к Сергею сзади Попова. Тот прикладывает палец к губам и подмигивает Антону. В ответ парень незаметно кивает, делая вид, что внимательно слушает Матвиенко.
— Бу!
Детский сад, нам по пять годиков, ей-богу.
— Блять, Шастун! — крик Серёжи, скорее всего, было слышно и в школе.
— А что сразу «блять, Шастун»? Чуть что так «блять, Шастун»!
— А надо было не молчать как рыба, а предупредить друга!
Арсений никак не комментирует ситуацию, лишь смеётся, немного откидывая голову назад, солнце послушно зарывает свои лучи в его тёмные волосы. Антон как завороженный следит за этой картиной, тоже смеётся, уже не обращая внимания на Сергея. Тот шутливо ударяет обоих парней в плечи и быстро тащит прочь с территории школы.
— Арс, а ты как оттуда, — Серёжа выразительно, с наигранным страхом в глазах, косится на школу, — выбрался?
— Попросился выйти и ушёл, — пожимает плечами Арсений.
— Гениально.
Антон молча шёл рядом. Они просто обходили их район вдоль и поперёк, разговаривая, никакой конкретной цели не было. Антон тоже включался в разговор, чем был несказанно доволен Попов. Ведь этого от Шастуна добьёшься не так часто. Арсений ежится и передергивает плечами каждые пару минут. Замерз, быстро понимает Шастун.
Предложить кофту? А если всё же не замерз? Или посмеется, откажет, не так поймёт? А если Матвиенко что скажет?
— Арсений, может тебе кофту дать? В футболке же холодно, — мысли о том, что он замерзает, всё же пересилили в голове Шастуна.
— А ты как, Шаст? Сам не тепло одет.
— Мне даже жарко. Шаст.
Шаст — это приятно слышать от Арсения. Он отдаёт кофту, в которую Арсений тут же закутывается, она ему чуть велика, но так даже лучше, теплее. Антону не то чтобы тепло. Но в его голове холоднее, чем снаружи. Поэтому он научился не замечать этого холода окружающей среды, так даже какой-то баланс: холодно и внутри, и снаружи, значит разницы почти нет и он не замерзает. Серёже звонит телефон, он с серьёзным видом жестами просит молчать.
— Эм, привет. Домой иду… отпустили, ага. Хорошо, пока, — Матвиенко быстро сбрасывает вызов и грустно сообщает, — Мать говорит, бабушка через полчаса придёт, так что мне нужно срочно домой, вы меня в такие дали завели, — Сергей оглядываеься, пытаясь соориентироваться, где его дом, — Хорошо пообщались, в следующий раз куда-нибудь сгоняем, может сегодня вечерком?
Арсений согласно кивает, Антон лишь жмёт плечами, они прощаются. Серёга быстро убегает, а вот Попов видимо никуда не собирается, так Шастун тоже. Арс предлагает сходить в магазин, Антон на секунду замирает, но всё-таки соглашается и идёт за ним. Попов набирает чипсов, сока и конфет, смотрит на пустые руки парня и берёт ещё пару булок со сгущенкой. Они молчат всё это время, обходя стеллажи и стоя на кассе, Антон с каждой секундой чувствует себя всё более неловко. Наконец-то, они покидают магазин, Арс тянет его в ближайший дом и плюхается на скамейку. Половину продуктов сразу же отодвигает к Шастуну.
— Ну что стоим-молчим. Садись и ешь, — С этими словами Попов сам с удовольствием ухватил горсть чипсов.
— Это твоё, нет, спасибо.
— Дурак? Ты мне и кофту дал и не уходишь, а я поделиться едой не могу? Еда это ж святое!
Антон садится рядом и краснеет, конечно же, Арсений смеётся и заваливает вопросами об экзаменах, подготовке и прочей школьной фигне. Шастун более-менее расслабляется и сам начинает задавать вопросы, смеётся с каждой шутки и забывает почти всю свою тревогу. Он решается задать вопрос, о котором давно думал. — Ты играешь? Расскажешь… вообще про всё это. Глаза Арсения загораются, хотя казалось, куда сильнее, этим огнем можно сжечь всю планету. Он говорит. Говорит о балалайке, на которой играет, о том, что не все принимают его всерьёз, о том, как важно заниматься всё время, о том, чего он достиг и к чему стремится. Антон слушает, впитывает каждое слово, а Попов чувствует это, говорит ещё более искренне, вдохновенно. Шастун не может оторвать глаз, восхищается всем этим человеком. Как ты можешь быть таким совершенным, не перегорать и расти, как? Антон не умеет, поэтому Антон восхищается ещё сильнее. Свою речь Арс заканчивает неловким смехом. Что-то из разряда «прости, что говорю так много, но надеюсь тебе понравилось».
— Это восхитительно. Классно, что ты так… сражаешься за свою жизнь.
Арсений улыбается. Арсению нравится этот странный парень. Арсений предлагает проводить Антона до дома и отдаёт кофту назад. Арсений смешно утыкается носом в плечо Антона на прощание.
— Хорошо погуляли, Шаст, до встречи.
— Пока, Арс.
Антон провожает Арсения взглядом, пока может увидеть, но в дом заходить не спешит. Настроение намного лучше, чем утром, спокойнее даже. Он садится на скамейку, болтая ногами. Он ждёт, когда мимо пройдёт Кузнецов, не хочет снова быть в ссоре. Внутренний голос тихонько пищит что-то про то, что виноват сам Дима, но Антон шлёт его.
Ты сам начал общаться с Лазаревым и мешать им. Никто не заставлял. Ты виноват.
Антон ждёт, но Кузнецова всё нет и нет. Может, он не ходил в школу или обошёл этот двор специально или прошёл мимо незамеченным. Факт остаётся фактом. Кузнецова нет. Значит они не помирятся, всё останется висеть в воздухе, а в школу в понедельник Антон пойдёт один. Ему стыдно признавать это, но именно последнее сейчас волнует больше всего. Эгоистично, но Антон не может по-другому, ему страшно.
Тебе всегда, блять, страшно.
Вместо Кузнецова мимо проходит Макаров. Он радостно подбегает к Шастуну, обнимая его.
— Шастунишка, я тебя сто лет не видел!
Антон улыбается, нельзя оставаться хмурым, глядя на живого, яркого Илью. Антон думает, что Илья похож на новогодние огоньки, светящуюся гирлянду. Его так же много, но он не давит, всё украшает и освещает, веселит. Шастун так рад, что знает его. Этого человека он никогда не видел полностью подавленным и недовольным.
Макаров предлагает погулять, Шаст соглашается, мысленно жалея свои ноги и спину. Они долго ходят, говорят и смеются, вспоминают старое. Илья рассказывает много интересных вещей, которые он узнал за последнюю неделю, что не видел Антона. Они качаются на цепочных качелях и смеются, когда бабушки на лавочках недовольно качают головами. Маленький въедливый голосок, шепчущий, что бабушки правы, Антон пытается запихать куда подальше и практически полностью преуспевает в этом. Но потом Илья всё же спрашивает, потому что видит, потому что ему приходится признать, что что-то не так.
— Тох, что-то случилось?
Голос Макарова настолько заботливый, что Шастуну становится стыдно за это. Но он признаётся на выдохе:
— Дима.
— Опять из-за Сергея?
Антон кивает. И теперь он пускается в долгие и пространственные объяснения, он принимает чужое сожаление и советы, которые либо не работают, либо слишком сложный в исполнении для него. Они уже не на качелях, они бредут по дворам и говорят обо всём этом. «Нужна ли такая любовь?» — шепчут они одновременно и лишь вздыхают, оставляя вопрос висеть в воздухе. Его совершенно не им решать. Они молчат. Антон рушит это молчание, начинает говорить о себе, быстро и несвязно, будто боится, что его в любой момент перебьют и уйдут. Так и есть, боится. Но Илья слушает. И, когда Шаст замолкает, не знает, что сказать. Антон смотрит на него с совершенно особенным выражением «ну как ты не можешь понять». Внимательное, настойчивое, просящее помощи и очень глубокое. Будто за ним таится целый мир, который Илья никогда не сможет постичь, понять и разобрать. И ему действительно жаль.
Всем, блять, жаль.
Антон читает всё это в его глазах и усмехается, опустив голову.
Не лезь к людям со своими тупыми проблемами.
Антон провожает Илью до его дома, машет на прощание рукой и быстрым шагом уходит, конечно же, надевая наушники. Он спешит домой, он обессилен, полностью. Без наушников было бы вовсе не выжить. Такие маленькие блокаторы тревоги. Шастун не может выйти на улицу без них, всегда берет на все мероприятия, во все места. Так спокойнее. Наушники, кольца, браслеты — это всё щиты, броня, хоть немного, но защищающие, скрывающие его от этого жуткого, враждебного, огромного и непонятного мира. Он носит на себе много брони. Холодная, надёжная, тяжёлая броня с шипами. Наверное, он построил эту броню ещё в детстве. Он совершенно уверен, что никто никогда не сможет сломить её. Но за ней находится хороший человек, он обещает.
Или ты просто хочешь убедить себя в этом, м?
***
Лазарев стоял у пятиэтажки Димы уже десять минут. Он так сильно хотел увидеться, что прибежал абсолютно без времени. Сердце билось как заведенное. Он так сильно любит, что удивляется, как может жить. Он сходит с ума, умирает и воскресает лишь с ним. Сердце бьётся для жизни рядом с ним, только для него одного. Он не сможет отпустить, если Дима уйдёт. С ним он летает, парит среди облаков.
Однажды о просто увидел его. И весь мир перевернулся. Города пали, остальные люди отступили на задний план, дела стали неважными, всё, что происходило, стало неважным.
Только он один. И пусть весь мир подождет.
Ведь они будто знали друг друга сотни лет и в тоже время не встречались никогда.
Вся его жизнь, весь смысл, лишь в нём.
Он живёт их любовью. Эта любовь — Всё. Она лечит, греет, учить, тянет. Она светлая, сильная, красивая. Это всегда красиво — любить кого-то. По крайней мере с точки зрения влюбленного. А он любит так сильно, что бабочки в животе давно превратились в огромных птиц.
Их любовь исправляет сломанное, соединяет разное, она словно само солнце, питающее и дающее жизнь.
Кузнецов выходит из подъезда и тут же спешит обнять Сергея.
— Ты чего здесь так рано? — Дима достаёт из рюкзака красивую общую тетрадь и удобную ручку и поясняет, — Ты говорил, что стихи негде писать.
— Твоя любовь — это так красиво.
Лазарев прошептал это совсем тихо, но им было достаточно. Сейчас всё так хорошо, что хочется летать. Сергей так долго ждал этого. Этого чувства «всё так, как должно быть», пока возможно, они будут проживать дни лишь этой любовью.
— Скажи, ты веришь в мою любовь?
— Верю.
Серёжа хочет кричать на весь мир. Верь мне, пожалуйста. Всегда верь, помни, слушай, не бросай. Они уезжают в небольшой парк, пустынный в октябре. Здесь они держатся за руки, распихивая ногами жёлтые листья. Дима любит касаться, обнимать, держаться. Забирает, помечает — вот оно, моё. Они смеются и кидают друг в друга сыроватые листья. Серёжа фотографирует их дурачества и смеётся всё громче. Так хорошо. Тепло разливается по всему телу. Кругом всё жёлтое: листья на земле и деревьях, шапка на Кузнецове, солнце, выглядывающее из-за туч, счастье, распирающее изнутри тоже, наверное, жёлтого цвета. Они наперегонки выбегают из парка и покупают жёлтый фруктовый лёд в маленьком киоске. Кузнецов запрыгивает в автобус, хитро улыбаясь, садится на свободное место и утягивает парня к себе на колени. Лазарев долго ворчит и шикает, ему неловко, но людям плевать, они, видимо, вообще не знают понятие гей. Сергей бормочет себе под нос, что им очень повезло сесть в нужный автобус.
— Ты ведь даже номер не посмотрел, а если бы мы потерялись? Как найти дорогу домой?
— Я уже нашёл, — Кузнецов беспечно пожимает плечами, — Ты мой дом. Они едут некоторое время в тишине. Серёжа думает, что никогда не был так счастлив.
Парни долго гуляют по дворам, недалеко от дома Кузнецова. На каждой безлюдной улице Дима оставляет на щеках Сергея поцелуи. Они долго сидят на скамейке под окнами чего-то высотного дома, угадывая песни, разносившиеся из окна третьего этажа. Когда начало темнеть, Лазарев отвёл их в Макдональдс, силой накормив Диму. Они возвращались по домам счастливые, споря о том, красный или багровый кленовый лист подарила девочка Серёже.
Они долго прощались. Сергей по дороге домой размышлял о своей любви. Он готов вытерпеть и перенести всё, забрать все проступки и вины на себя, лишь бы такие дни повторялись чаще. Дни, окрашенные жёлтой краской.
***
Антон ненавидит среды. Сколько он себя помнит, в среду был самый долгий и загруженный день, самые дерьмовые вещи происходили в среду, до или после среды. Но рядом со словом «пиздец» всегда было слово «среда». Проснувшись пол седьмого по будильнику, он сразу понял, сегодня среда. И сегодня нужно идти в школу. Нужно исправлять оценки, нужно готовиться к экзаменам. Потому что через две недели будет поздно делать вообще что-либо. Антон лежит уже десять минут с открытыми глазами, но не может подняться. Это выше его сил. Он бы заревел как трёхлетний ребёнок, что не хочет вставать, но сейчас это будет как минимум глупо, а ещё у него нет времени.
Ты должен встать, Антон. Слышишь? Пожалуйста, прекрати и вставай. Сука, ну же, пока не поздно.
Антон лежит ещё десять минут. Он не то чтобы не хочет идти в школу или очень хочет спать, нет. Тело будто не его, оно не поддаётся, отказывается. Шевельнуть рукой всё равно, что поднять сотню килограммов.
Ты опоздаешь в школу и тебе пиздец.
Обычно эта фраза помогает, но не сейчас. Сейчас это действительно не «не хочу», а «не могу». Антон думает, а что если он не сможет встать. Эти мысли пугают. Силы немного собираются и он, давя в себе крики и слёзы, слезает на пол. С пола легче встать, вот он оденется и встанет. Антон действительно одевается и ещё пять минут пялит в дверцу шкафа. За дверью слышны шаги мамы и брата. Шастун наконец-то поднимается и идёт в ванную.
Распустился, умойся и всё в норме.
Антон пьёт несколько таблеток, они вроде должны помочь. Он очень сильно надеется на новые таблетки, предыдущие четыре года они не помогали.
Надо идти к врачу и всё говорить, а не жаловаться неврологу на головные боли, идиот.
Но Антон как всегда игнорирует собственный голос разума. Правда, всегда ли этот голос — разума? Вопрос. Есть не хочется, а вот в школе аппетит вернётся. Шаст хорошо уже выучил свой организм, поэтому впихивает в себя чай с бутербродом и выбегает на улицу. Ему кажется (?), что если не будет воздуха, то затошнит. Макаров уже стоит у подъезда, дожидаясь Шастуна. Как хорошо, что вчера Антон договорился с ним. Они здороваются и идут в школу под рассказы Ильи о каком-то поэте, Антон всё никак не может усвоить его фамилию. Утреннее состояние беспомощности никуда не делось. Начинает казаться, что мир не настоящий, вроде как ты в каком-то фильме или игре, а то и вовсе чья-то фантазия.
Если ты чья-то фантазия, этот человек больной на голову.
Они молчат, пока заходят в школу и поднимаются к кабинету, потому что Антон не может даже разомкнуть губы, не то, что ответить или спросить о чем-то.
Первые три урока: математику, английский и литературу, Антон просто просидел. Оценки у него нормальные, так что ему осталось только не высовываться. А вот на следующих трех уроках Шастун планировал сдохнуть раз восемьдесят. А лучше выйти. Вон в то открытое коридорное окно. Антон подошёл к нему поближе и глянул вниз. Прыгни. Эта мысль так отчётливо билась в сознании, что Антону стало страшно. А потом он просто согласился с ней и облокотился об подоконник. Третий этаж, даже не разбиться нормально. Антон отшатнулся и быстро ушёл к лестнице, прогоняя из головы бьющееся и рвущееся наружу прыгни.
— Блять, так и головой тронуться легко.
Кузнецов, проходивший мимо, оглянулся на Антона, но промолчал. Конечно промолчал, они ведь не мирились. Всю химию Шастун сидел как на иголках, скрестив пальцы и молившись уже не только богу, но и всем учителям и одноклассникам, лишь бы химичку кто-то отвлекал и она не пошла проверять домашку. Антон всегда делал её, ну почти всегда правда списывал, но в их школе всем поебать. Но вчера он слишком сильно хотел сдохнуть, чтобы учить какие-то уроки.
— Шастун, — учительница ищет его глазами, — Вот он, домашку сделал?
— Да, — горло пересохло и его хриплый ответ никто не слышал, — Да!
Антон тут же упал на парту, по его лицу ведь можно прочитать всё, что душе угодно. Он очень надеется, что не покраснел. Звенит действительно спасательный звонок и химичка сразу теряет интерес к проверке чего-то там ни было. Только получив разрешение, Шастун сразу же вылетает из класса, чтобы, во-первых, не встретиться с Кузнецовым или Лазаревым, во-вторых, успеть занять место рядом с Ангелиной, которая может быть и подскажет и, что самое главное, урвать время на зазубривание параграфа.
Умница, Шастун, не открывал физику две недели и решил сейчас поучить, одобряю.
Антон был в шоке, так как действительно смог выучить параграф. Параграф, который он абсолютно не понимает и первый раз читал. За пятнадцать минут — это целое достижение.
А теперь попробуй ответить его у доски, хах.
Антона вызвали, что ожидаемо, первого, что значительно больше заставляет волноваться. Хотя куда, казалось бы, больше. Выражение коленки трясутся в его случае самое что ни на есть буквальное. Руки будто пытались убежать, так что Шастуну пришлось с силой сжимать собственные локти. Учительница довольна неплохая женщина, которая заметила его волнение и говорит что все верно и не нервничать. Но от этого Шастуну не то что не лучше, а хуже. Он сбивается на последнем определении, потому что всё, на чем он сейчас способен сосредоточиться — все эти люди, которые смотрят и осуждают.
Ты такой тупой, Антон.
Он быстро выводит зазубренные, практически совсем не ясные для него формулы, дважды роняет мел. Хочется так же, как этот мел, просто упасть и лежать. Но нельзя. Ему ставят пятёрку и отпускают.
— Сначала запишем новую тему, потом остальные отвечают.
Антон еле попадает на стул, ладони потные, дыхание никак не может войти в нормальный ритм, голова заболела с удвоенной силой. Кажется, что каждый человек смотрит ему в спину и думает, что Антон глупый, нелепый, странный, неправильный; что все осуждают. Шастун пытается взять ручку и начать писать, но она трижды выпадает из рук, на глазах появляются слёзы. Ангелина, соседка по парте, отбирает у него тетрадь и сама записывает тему и формулы. Антон благодарно кивает, прячет руки в карманы и съезжает под парту на сколько это возможно. Спустя двадцать минут всё, что остается от его тревоги — ощущение осуждающих взглядов, но Шаст привык к нему.
На физкультуру он снова приходит одним из первых. Этот последний урок прошёл как в тумане. Физкультура просто выебала его со всех сторон и разрешила пять минут отдохнуть на скамейке. Домой он возвращался один, Макаров, как всегда, прогулял последнюю физкультуру и уже час сидел спокойно в своей квартире.
Дома Антон отсыпается три часа. Пока не приходит мать. Фразу «опять спишь целый день» она прервала посередине, услышав о пятерки по физике, но Шастун не был бы собой, если б так легко отделался. Его просят сходить в магазин за продуктами, с картой. Антон понимает, что не выдержит, что это последняя капля. Но кроме него этого не понимает никто.
— Пусть брат сходит, пожалуйста, я устал.
— Ты всё же старше! Мы все устали, а ты поспать успел.
— Но мам, он играет целый день, а я должен бегать?
— Не повышай на меня голос! — Она положила на стол список и карту, — Иди в магазин, я сказала.
Дверь за матерью закрывается, Антон садится на пол, прижимаясь спиной к шкафу и беззвучно рыдает. Он не может. Ну просто не может, кто-нибудь поймите пожалуйста эту простую вещь.
Беспокоиться глупо, ты должен помогать, сходить за продуктами — это просто.
Но это не заставляет перестать беспокоиться. Это только заставляет чувствовать себя ещё более глупым. И он начинает беспокоиться ещё больше, горячие слёзы с беззвучными рыданиями усиливаются.
О боже, ты слишком много беспокоишься. Все вокруг уже думают что ты идиот.
Антон не знает, сколько прошло времени, но дверь вновь открывается.
— Не реви, тебе сколько лет? Не маленькая девочка. Спасибо за то, что помогаешь.
Антон вскакивает с пола, карточки и списка нет, хлопает дверь, значит ушла сама. Он садится за стол, слёзы пересыхают. Пытается успокоиться и думать о чем-то отстраненном. Но получается, блять, хуево.
Холод окружает. Что-то невидимое, странное и холодное медленно обволакивает, касаясь пальцами кожи. Что-то жуткое и давящее. Оно изменяет все вокруг, делая одежду неудобной, стул холодным, голосами грубыми, звуки резкими. Воздух проникает тысячами ледяных игл, которые неподвижно висят, ожидая своего часа, чтобы пронзить насквозь всю теплоту. Все не так. Неправильно. Холодные пальцы прикасаются к позвоночнику, медленно обхватывают шею. Что-то обжигает её холодом, будто шепча непонятные заклинания на ухо. Холод накрывает с головой. И не важно, что в доме жарко. Он здесь, он повсюду. Холодно… И страшно. Оно шепчет что-то своим ледяным дыханием. Не хочет отпускать. Оно такое живое, настоящее. Нечто. Нечто холодное острое жестокое. Это как подкроватный монстр. Но Антон не верит в них. Никогда не чувствовал их. А он живой, рядом, обжигает холодом и улыбается. Он зовёт к себе. Хочется упасть в его объятия и уснуть, надолго. Уснуть… Не надо спать. А кто это остановит? И может он хочет этого. Все покрылось ледяной корочкой. Стоит встать, как все треснет, разлетится, царапая кожу. Но если не встать, значит я уснуть, выбора нет. Он всё знает. Он стережет, он ждёт своего часа. Режет. Лёд режет. Это все из-за шума. Всё рухнуло. Но теперь он снова обдувает ветром и холодом. Он замер. Стоит сзади, молчит, улыбается. Ждёт. Он умеет ждать долго. В отличие от меня.
Слишком много всего. У каждого есть свой лимит. Почему бы твоему лимиту не быть здесь? Вот именно здесь и сейчас. Подвести чёрту сегодня и здесь. Слёзы снова текут по щекам, а горле тяжёлый комок.
Ты ничтожество. Ты всё только портишь, ничего полезного от тебя не получается, придурок.
Антону слишком больно, так больно, что хочется разорвать грудную клетку и выкинуть нахуй эту штуку, разгоняющую кровь по венам. Но на это он не способен, потому вытряхивает рюкзак, трясущимися руками ищет салфетки и большой канцелярский нож, садится на пол. Антон рассматривает руки, снимает с левой браслеты и мысленно отмечает, какое количество кожи они закрывают. Одно нажатие, второе, рука дергается. Антон кладет нож на стол и смотрит на кровь. Начинает щипать, чувства сосредоточены не на груди, а на руке, Антон закрывает глаза и считает до десяти. Так спокойнее. Две салфетки покидают пачку и оказываются на руке.
Какой же ты идиот. Слабый, просящий внимание придурок.
Слёзы высохли, Антон идёт умываться, после разбирает разбросанные вещи и садится за уроки. Руки больше не дрожат, стало спокойнее.
А раньше, чтобы успокоиться, ты пел или писал друзьям.
На телефон приходит уведомление. Сообщение от Кузнецова. Руки снова начинают трястись, а в груди наливается что-то тяжёлое и давящее. Дима Извини, я просто прочитал кое-что у тебя в твиттере и не так понял. Прости, что, наверное, обидел тебя 20:11 Антон засмеялся.
«Наверное обидел», да нет, что ты. Я просто ненавидел себя и хотел сдохнуть несколько суток из-за того, что ты не в порядке из-за меня. А оказывается ты ошибся. Хотя так тебе и надо, Шастун, потому что ты сам знаешь кто.
Антон Просто пойми уже, Лазарев твой парень, мне он не нужен 20:13 Мне вообще нравится другой, не из нашего класса 20:21 Антон долго думал, говорить или нет. И является ли это правдой. Он настолько запутался и увяз в себе, что не понимает. Вообще чувства, поступки. Не понимает, как должны вести себя люди и что чувствовать в определённых ситуациях. Просто ему показалось, что это влюбленность. Это похоже на то, что обычно описывают в книгах и показывают в фильмах. И вот он решил сказать об этом. Они общались до полуночи, делая домашку. Антон ничего всё-таки не рассказал. Ему тяжело делиться чем-то настоящим. И вдруг, это окажется фальшью? Антон ненавидит среды. И эта среда не оказалась исключением. Впрочем, она закончилась очень хорошо. Как дурацкая комедия позапрошлого века. Антон предпочитает такие комедии только читать, а не жить в них. Как никак, уже двадцать первый век.
Но у вселенной всегда было кошмарное чувство юмора.