Часы сменяются быстрыми секундами на выгоревшем циферблате. У Брюса цветастой каруселью со звонкой цирковой музыкой крутится голова. Всё это неправильно, так неправильно, с силой бьёт по мозгам осознание будущего сожаления, которое выест его коррозией, не оставив ничего взамен. Брюс ненавидит себя заранее, на следующее утро и оставшиеся года, ненавидит глубоко и с чувством, но не делает ничего, чтобы предупредить это безумие, которое разворачивается на его глазах и памяти.

Словно единственная мечта его — это чтобы сухие губы, пошедшие уродливыми кратерами из-за множественных созвездий-ран, неудобно прижимались к его собственным. Брюс не астроном и не бредит космосом, предпочитая чёрным дырам приземистые улицы серого города. Брюс не умеет целоваться, вернее, умеет, но всё не то: с множественными девчонками можно глубоко и развязно до тошноты и липкой помады на деснах; с Селиной — осторожно и мягко, будто она ценнейшее сокровище его детства и растворится от одного неверного движения. С Джеремайей целоваться вообще не стоит, его нужно взять и стряхнуть за лацканы пиджака, ударить в стену и сломать несколько рёбер по привычке.

И всё же он позволяет этому случиться, будто проверяя насколько того хватит — стоять, ссутуливая острые плечи, в попытке поцеловать. Открытие того, что и Джеремайя в способности обмениваться слюной с хлюпающими звуками не особо блещет, не становится поразительным и не меняет мироздание, не крошит по кирпичикам и не выбивает из-под ног почву. Его прикосновения не жгут ядом и не отравляют токсином. Он просто прижался к его губам своими в какой-то отчаянной попытке выгрызть душу и сточить нервы, не делая ничего, чтобы коснуться языком или зубами. Это похоже на поцелуй не больше, чем зелёный похож на красный.

 Будто карты в голове Джеремайи перепутались координатами и целоваться в его понимании — внезапно приникнуть к чужому рту и не отходить не на миг, деля вместе вдохи и выдохы. Брюс чувствует странное умиротворение от ощущения холодных и шершавых губ — ни капли не приятно или возбуждающе — на своих, мысленно выписывая прием лекарств и зачисление в психиатрическую клинику, чтобы подлечить расшатанные Джеремайей мозги.

Наверное, им стоит лечь в одну больницу и перестукиваться азбукой Морзе по белым стенам.

Джеремайя делает попытку отстраниться: отпускает ворот свитера из цепких рук и отворачивает бедую голову. Палёные недлинные ресницы немного дрожат, глаз он так и не открывает. Брюс впивается в его запястье мёртвой хваткой до ранок-полумесяцев на белой коже, давит на затылок, разрезая слипшиеся от лака крашеные волосы пальцами, укладывая его проблемную голову себе на плечо, чтобы он пачкал его свитер остатками помады и дышал загнанно.

— Спасибо, — это неловкая благодарность, словно Джеремайя с планеты не под солнцем и как работают человеческие отношения для него — неведомые тайны.

За что спасибо? Зачем спасибо? Что не оттолкнул или что не ответил?

— Пожалуйста.