У Хюмашах были мягкие руки, пахнущие едва ощутимо духами, с кожей такой чувствительной и тонкой, что любое неосторожное движение оставляло на них следы. Она почти не носила колец, хотя и очень любила их, и с доброй завистью поглядывала на девушек, скрывающих свои грубые пальцы под массивными перстнями, а запястья украшавшими изящными переплетениями браслетов. Она стеснялась своих рук — обычных пальцев и небольших ладоней, — считая, что султаншам пристало иметь маленькие изящные ладошки да длинные пальцы, которые так хорошо переплетать с пальцами любимого.

Зульфикар заметил все это, наблюдая за тем, как смущалась госпожа, подавая ему руку, когда выходила из лодки, или как прятала она свои изящные ладони в его присутствии. Он долго думал, как бы дать госпоже знать, что ее руки не менее прекрасны рук, которым она так завидовала, но так ничего и не придумал. И пока его госпожа беспокоилась о том, что она была недостаточно хороша в сравнении с каким-то только ей известным идеалом, Зульфикар беспокоился о том, что внезапно руки госпожи стали волновать его больше, чем дела гарема, которым он помогал управлять.

Под сенью старого дуба в дворцовом саду, где они впервые, словно невзначай, взялись за руки на несколько кратких мгновений, это перестало иметь всякое значение. Рука Хюмашах словно утонула в большой и мозолистой ладони Зульфикара, и она впервые поняла, насколько опасна и трудна была его дорога верного воина, ощутив неровную шероховатость его огрубевшей от сабли и ветра руки. Рука его была обжигающе горячей и крепкой, но держала она руку Хюмашах так аккуратно и деликатно, что султанша долго не могла поверить, что человек такой внушительной силы, как Зульфикар, может быть так нежен и мягок.

Потом он расскажет ей, как тяжко было справиться с собственной силой, от которой порой хотелось сбежать, так она мешала жить, но в то мгновение он думал только об одном. Вот бы почаще повелитель отпускал его сопровождать госпожу к Девичьей башне… Видит Аллах, Зульфикар любил свою службу, но госпожу он успел полюбить больше.

Любила ли его Хюмашах? Тогда он не знал наверняка. Позволяла ли она поддерживать себя, сходя с лодки, давая тем самым лишний повод прикоснуться к себе? Только когда к башне сопровождал ее он. Выпрашивала ли она у султана его в свои сопровождающие? Чаще, чем это пристало делать, и расхваливала его при этом на все лады, вызывая понимающие улыбки у повелителя и его фаворитки. Заглядывала ли она к нему, когда возвращалась от повелителя? Заглядывала, и иногда Зульфикару казалось, что она навещала племянника только чтобы был повод заглянуть к нему. Но как узнать, были ли все эти знаки внимания и то прикосновение под дубом не случайностью, неверно им истолкованной, и не попыткой знатной госпожи развлечься в отсутствие мужа, а чем-то серьезным и искренним, сопоставимым с тем, что чувствовал он?

Все немного прояснилось в день, когда повелитель, принимавший у себя Хюмашах-султан, велел слугам пригласить хранителя покоев зайти.

— Что-то случилось, повелитель? — поклонившись, спросил Зульфикар. Хотелось бы ему поднять голову, чтобы посмотреть на госпожу или заговорить с ней, но при султане это было невозможно.

— Я попросила пригласить тебя, Зульфикар, — сказала Хюмашах-султан. — Есть кое-что, что я должна рассказать, перед тем, как попросить вас обоих о помощи.

— Мы же поможем госпоже, верно? — султан почему-то улыбался, словно польщенный возможностью помочь тетушке.

— Да, разумеется, — начал было Зульфикар, но Хюмашах-султан, напряженная больше, чем обычно, жестом остановила его.

— Не обещайте раньше, чем узнаете всю правду обо мне, — она нервно теребила край рукава, словно решаясь. Выдохнув, она сказала то, что так долго мучило ее. — Повелитель, я благодарна вам за то, что вы послали бумагу о разводе Хасану-паше, но здесь есть нюанс… Хасан-паша не даст мне развод. В его распоряжении есть доказательство моего тяжкого преступления, и он воспользуется им, чтобы удержать меня рядом с собой.

Немного помолчав, Хюмашах собралась с силами и рассказала все от начала и до конца. Рассказала, как Сафие-султан накануне ее первой брачной ночи с Хасаном поставила ее перед фактом: она должна стать связующим звеном между матерью и мужем. И она им стала. Условием их брака была полная поддержка Хасаном Сафие-султан в обмен на его должность и защиту от внимания султана. Через Хюмашах Хасан получал инструкции: какие законы принимать, какие налоги устанавливать, сколько из полученных денег он должен будет отправить Сафие-султан. Сафие-султан же получала часть денег из тех, что Хасан с самого первого дня крал для себя. Хасан кропотливо вел отчет всем украденным деньгам в двух книгах. В одной записывал все, что украл сам, в другой все, что он отдавал Хюмашах для матери.

— Узнав, что Сафие-султан впала в немилость, я прекратила исполнять свою часть договоренности и тем самым дала повод желать избавиться от меня и ей, и Хасану-паше, — Хюмашах вытерла рукавом слезы стыда, скопившиеся в уголках глаз. — Сафие-султан решила, что я сговорилась с Хасаном, а Хасан решил, что я оставляю все деньги себе.

— Почему же вы не сказали моему отцу? — спросил Ахмед, с сочувствием поглаживая Хюмашах по руке. — Или же не отписали мне?

— Я боялась, повелитель. Неделями я жила в страхе, ожидая, что от меня избавится либо муж, либо собственная мать, готовая уничтожить любого, кто встанет на ее пути, даже собственную дочь. Думала, что никто не встанет на мою сторону, — ненадолго умолкнув, Хюмашах покачала головой. — Но это меня совершенно не оправдывает. Я могла рассказать об этом раньше, могла сразу попросить развода, но вместо этого боялась столько лет. Поэтому я готова принять любое наказание, которое вы найдете справедливым для меня, повелитель.

Закончив рассказывать, Хюмашах прикрыла глаза. Жгучий стыд яростной изжогой мучал ее желудок, поднимаясь по горлу и вызывая тошноту. Хуже всего было осознавать, что это слышал не только Ахмед, достаточно лояльный к членам своей семьи, но и Зульфикар, человек, к которому она была неравнодушна с того самого момента, как их взгляды пересеклись в их первую встречу. Эти люди были единственными, чье мнение имело для нее значение, и теперь, думала Хюмашах, они точно откажутся от нее.

— Если позволите, — прокашлявшись, заговорил Зульфикар и смущенно посмотрел на султана. Ахмед кивнул, поощряя его продолжить говорить, и хранитель покоев закончил свою мысль. — То, что вы рассказали, действительно ужасно, но я не считаю, что вы должны быть наказаны. В этом дворце трудно отыскать кого-то, кем бы не манипулировала Сафие-султан.

— Зульфикар верно говорит, — сказал Ахмед, улыбаясь. Взглянув на него, Хюмашах с удивлением и радостью поняла, что он не зол на нее. — В конце концов, Сафие-султан умела любого поставить в безвыходное положение ради своих гнусных целей, в том числе меня и вас. Поэтому я понимаю вас как никто. И я действительно не посмею вас наказать, тем более, что вы, как я понимаю, намерены помочь мне лишить вашу матушку остатков власти, на которые она рассчитывает.

Хюмашах кивнула и кратко обрисовала им задумку.

— Заставить оставшихся союзников Сафие-султан бросить ее, пообещав им сохранить жизни и понижения в должностях? — уточнил Ахмед. — Должен признать, это смелый план.

— Я бы не рисковал так, госпожа, — задумчиво сказал Зульфикар, поглаживая бороду. — Я верю, что эти люди могут быть нам полезны, однако, нет никакой гарантии, что они не предадут и не переметнутся обратно, к Сафие-султан. Предавший однажды предаст снова. Повелителя эти люди уже предали, мы не можем допустить, чтобы они предали еще и вас, госпожа.

— Я согласен с Зульфикаром. Но должен признать, что среди этих предателей будет множество полезных династии людей, — вынес свой вердикт юный султан после недолгих размышлений. — Поступим так. Вы, госпожа, назначите им встречу от имени Сафие-султан в каком-нибудь укромном месте, спрячем рядом стражей ради вашей безопасности. Надо сделать это так, чтобы собрались все. Те из них, кто воспользуются предоставленным им шансом, будут жить. Те, кто откажутся или и вовсе не придут, будут схвачены и казнены.

— Для меня большое счастье знать, что вы согласны с моим планом, — сказала Хюмашах. — Скоро мы окончательно лишим эту женщину ее власти и освободимся от тяжкого груза, которым нас обременили отношения с ней.

— Не забудьте, госпожа, что вы освободитесь не только от власти Сафие-султан над вами, — напомнил ей Ахмед, — но и от брака, в котором были так несчастны. Я не откажусь от своего слова. Вы разведетесь с Хасаном-пашой и навсегда останетесь с нами, в этом дворце. Больше я вас никуда из Стамбула не отпущу.

— Храни вас Аллах, повелитель, — искренне поблагодарила племянника Хюмашах. — Вы даже не представляете, каким счастьем будет для меня произнести три заветных слова, если этот человек осмелится заявиться в Стамбул, чтобы меня переубедить. А он явится, я более чем уверена.

— И будет очень разочарован. Мы не позволим ему навредить вам, — Ахмед погладил Хюмашах по плечу. — Вы в безопасности, тетушка. Не так ли, Зульфикар?

— Все так, — кивнул повелитель покоев. — Если вы позволите, повелитель, я организую охрану госпожи на встрече с пособниками Сафие-султан и приставлю верных людей присматривать за Хасаном-пашой, если он посмеет приехать.

— Если кому я и могу доверить защиту Хюмашах-султан, то только тебе, Зульфикар, — султан улыбнулся. — Пожалуйста, займись этим.

Они еще немного поговорили прежде, чем Ахмед был вынужден вернуться к делам государственным. Провожая Хюмашах до покоев по ее просьбе, Зульфикар все не мог решиться спросить ее о том, что его волновало — рядом было слишком много слуг, чтобы вести такие разговоры. Он хотел уже было уйти, но Хюмашах вдруг задержала его.

— Зульфикар, — тихо позвала она его, и хранитель покоев замер, опустив голову. — Спасибо тебе. Твоя поддержка много для меня значит.

— Не стоит, госпожа, — Зульфикар, снова покрасневший, не мог заставить себя поднять взгляд на султаншу. — Любой порядочный человек на моем месте сделал бы то же самое.

— И осудил бы меня при этом, — горько усмехнулась Хюмашах. — Но ты другое дело, Зульфикар. Моему племяннику очень повезло, что на его стороне такой человек, как ты. Видит Аллах, мы не заслужили твоего доброго и чистого сердца.

И не успел Зульфикар ответить, как служанки, повинуясь жесту госпожи, открыли перед ней двери и, пропустив ее внутрь, зашли в комнату следом. В коридоре остались только два стража, Зульфикар и Бюльбюль, задержавшийся зачем-то.

— Возьми, — сказал Бюльбюль со странным выражением лица, протягивая Зульфикару какой-то крошечный ларчик. — Госпожа велела тебе отдать. Ума не приложу, зачем она такими драгоценностями одаривает солдафона вроде тебя, но ее воля закон.

Приняв из рук евнуха ларчик, Зульфикар нарочито небрежным жестом, чтобы позлить Бюльбюля, убрал его в карман и ушел без лишних слов. Посмотреть на подарок госпожи он решился только оставшись в собственных покоях. Внутри ларчика он обнаружил защитный амулет на кожаном шнурке, явно сделанный и заговоренный специально, и маленькую записку.

<i>«Твои смелость и уверенность дали мне сил признаться в своих грехах и шанс на их искупление. Пусть этот амулет сохранит твое золотое сердце в такой же чистоте и сбережет твою бесценную жизнь, чтобы у меня появился шанс отплатить тебе за все, что ты для меня сделал. Х»</i>

Несколько раз перечитав записку, написанную самым изящным почерком, какой только Зульфикару доводилось видеть, он ее спрятал в шкатулку на столе, убрав ее под платок госпожи, который та так и не попросила вернуть ей обратно. Амулет же он поспешил повесить на шею с тайной надеждой на то, что госпожа заметит его при следующей встрече и порадуется.

***

С самого утра день Хюмашах не задался.

Сначала разбилось ее любимое зеркальце — спросонья она не удержала его в руках и выронила на холодный мраморный пол. Наблюдая, как служанки собирают осколки, Хюмашах мысленно ругала себя: как можно было так глупо и нелепо лишиться подарка младшей сестренки Фахрие? Немного утешил ее вердикт Бюльбюля, осмотревшего раму зеркальца: она уцелела и осталась в достаточно хорошем состоянии, чтобы умелый мастер смог вставить новое стекло. Поручив ему отдать зеркало на починку, Хюмашах позавтракала и занялась делами.

Но и здесь не обошлось без трудностей. Она села сочинять письма верным людям Сафие-султан, и все шло хорошо ровно до тех пор, пока Елизавета, кошка матери, которую по ее просьбе Хюмашах взяла в свои покои, не решила поиграть с пером хозяйки. Прыгнув на стол, она прошлась лапками по невысохшим чернилам, испортив письма, а потом и вовсе опрокинула чернильницу длинным пушистым хвостом, и теперь испорчено было все, включая одежду женщины. Сменив платье и отправив служанок отмывать негодницу от чернил, Хюмашах перебрала бумаги и разочарованно застонала: вместе с письмами чернила испортили и список верных людей, который накануне Хюмашах с таким трудом составила по памяти. Недостающих имен сейчас она бы и не вспомнила, и теперь, подумала Хюмашах, придется снова посетить заключенную в башне валиде с просьбой их повторить.

— Бюльбюль, — позвала она вернувшегося в покои евнуха. — Пойдем. Мне нужно к хранителю покоев. Придется снова съездить к матери.

В его сопровождении она отправилась к Зульфикару. У его дверей она простояла как-то долго — слуга, зашедший сообщить о ее появлении, не торопился впускать. Наконец, он появился, и Хюмашах, оставив служанок ждать ее за дверьми, вошла вместе с Бюльбюлем, отказавшимся отпустить ее одну, в комнату Зульфикара. Ей там всегда нравилось: в небольшой комнатке было мало лишних вещей, но было все самое нужное. Везде царили чистота и порядок, кровать была застелена простым стеганым одеялом, достаточно теплым, чтобы согревать в холодную зиму, и придававшему комнате какое-то неуловимое ощущение комфорта, простые ковры и один-единственный сундук с вещами в углу… Другим в такой обстановке было неуютно, но Хюмашах всегда находила такую простоту привлекательной и подумывала попробовать упростить и собственную жизнь хотя бы через избавление от лишних вещей. Оказавшись в этой уютной комнатке сейчас, Хюмашах ощутила, как тревога немного отступает. Здесь она чувствовала себя в безопасности.

— Хюмашах-султан? — Зульфикар, стоявший между диваном и столом, заставленным едой, пытался скрыть радостную неловкость, вызванную ее появлением. На его шее качнулся амулет на шнурке, и Хюмашах, заметив его, улыбнулась.

Обратив внимание на стол, Хюмашах почувствовала себя нелепо.

— Ты занят, — вздохнула она, обругав себя. Зульфикар обедал, и она помешала ему — Прости, что помешала, я зайду позже…

— Нет, госпожа, вы не помешали, — он улыбнулся. — Чем я могу вам помочь?

— Для начала — поесть, — решив, что это может быть хорошим поводом провести с ним больше времени, Хюмашах тепло улыбнулась ему в ответ. — Это не настолько срочно. Я… всего лишь хотела снова навестить мать и решила, что должна тебя об этом предупредить. Подумала, вдруг ты свободен и можешь сопроводить меня.

— С удовольствием, госпожа, — поняв, что она не будет против его обеда, Зульфикар быстро доел то, что было в тарелке, и одним глотком осушил стоящий рядом стакан.

Хюмашах вдруг показалось, что он немного бледен, но она списала это на освещение в комнате.

— Я немного беспокоюсь за Кесем-султан, — сказала она, чувствуя неловкость от их молчания. — Недавно я видела ее, и она показалась мне очень бледной. Ты не знаешь, как она?

— Все хорошо, Иншлаллах, — сказал Зульфикар, пытаясь найти взглядом свой тюрбан. — Я видел ее вчера. Госпожа выглядела здоровой. Тревожилась, правда, о чем-то, но о чем не сказала… Надеюсь, все хорошо.

— Будем надеяться, — согласилась с этим Хюмашах. Она хотела было спросить еще что-то, но все мысли вылетели из ее головы, стоило ей заметить, что Зульфикар побледнел еще больше и закашлялся. — Тебе нехорошо?

— Нет, госпожа, это пустяки, — договорить Зульфикар не успел — воздух в легких закончился, словно их выкачала невидимая сила вместе с силами на жизнь. Он, продолжая кашлять, потянулся руками к вороту, чтобы расстегнуть, и на руку упала капля крови. Коснувшись лица, он не сразу понял, что бодрые алые струйки хлещут из носа и рта.

— Зульфикар, у тебя кровь! — воскликнула Хюмашах, подскакивая с места. — Бюльбюль! Стража!

Дальше все вокруг для него было как в тумане — мельтешащие пятна вокруг и он, с трудом поднявшийся на подгибающиеся ноги в попытке уйти, вырваться из плена смерти. Для Хюмашах же эти мгновения запомнились как самые страшные в ее жизни. Давившийся так нужным ему воздухом Зульфикар, шатаясь, шел к ней, и она бросилась к нему, хватая под руки, лишь бы не дать упасть. Бюльбюль, влетевший в комнату первым и испугавшийся не меньше своей госпожи, помог ей усадить хранителя покоев на пол.

— Положи ему подушку под голову, — скомандовала Хюмашах, поддерживая голову Зульфикара. Вбежали стражи и пара слуг, и Хюмашах продолжила отдавать указания. — Зовите лекаря сюда, до лазарета не успеем. Воды несите, много. И лист бумаги отыщите! Бюльбюль, дай мне пустое блюдо. А вы держите его… Вот так…

Оставив служанок удерживать барахтающегося в беспамятстве на полу воина, Хюмашах бросилась к камину. Она отбросила в сторону заслонку и, выхватив из рук подбежавшего евнуха блюдо, принялась пересыпать в него уголь.

— Госпожа, что же вы руки мараете, — возмутился было Бюльбюль.

— Нет времени на такую ерунду, помоги мне, — Хюмашах вернулась с блюдом к Зульфикару. — Неси воду. Теперь лей! Всю! — и пока Бюльбюль, ничего не понимавший, лил в блюдо с углем воду, Хюмашах крошила руками большие куски на угольную пыль, размешивала черную едкую кашу так, что вода вскоре почернела совсем, после чего вылила черную воду из блюда в опустевший графин.

— Что с ним, госпожа? — спросил Бюльбюль, наливая еще воды в блюдо, чтобы сделать новую порцию странного лекарства и заполнить им кувшин до конца.

— Его отравили, — Хюмашах трясущимися руками продолжала сжимать угольное месиво, словно не чувствуя, как впиваются в ее тонкую кожу острые куски сгоревшего дерева. — Мы должны вывести как можно больше яда. Вот так, этого должно хватить… А теперь, Бюльбюль, скрути эту бумагу, вставь ему в самое горло и держи, не давай отвернуться или выплюнуть! Крепко держи, понял?

Бюльбюль, испуганный донельзя, кивнул и в точности исполнил ее указания. Когда импровизированная воронка оказалась во рту Зульфикара, Хюмашах принялась медленно вливать в нее угольную воду. Дело это было трудное — в предсмертных судорогах крепкий хранитель покоев боролся до конца не только с ядом, но и с теми, кто пытался ему помочь, не понимая этого. Да и лекарство, что ему вливали, явно не пришлось ему по вкусу — он то и дело изворачивался, выплевывая драгоценные капли угольной воды, которой оставалось все меньше и меньше.

Время тянулось бесконечной лентой, и Хюмашах начала отчаиваться. Последний раз они с Бюльбюлем заставили Зульфикара выпить угольной воды, но еще ни разу его не стошнило отравой. Услышав шаги у дверей, Хюмашах понадеялась на лекарей, но вместо них в комнату влетела запыхавшаяся Джаннет-хатун.

— Беда, Зульфикар-ага, беда! — затараторила было она. Увидев состояние Зульфикара, она всплеснула руками. — Ой, Аллах, да что же это такое? Что случилось, госпожа?

— Кто-то отравил еду Зульфикара-аги, — Хюмашах пыталась не отчаиваться, но страх и ожидание измотали ее, верить в лучшее становилось все труднее. — Я сделала все, что могла, но… Спасибо, Аллах, спасибо!

Ее радость вызвало то, чего они все так долго ждали. После длительной и мучительной агонии Зульфикар изогнулся дугой и перекатился на бок — его наконец-то стошнило. Организм начал очищаться. Хюмашах не смогла сдержать радостных слез вперемешку со смехом, Бюльбюль и Джаннет возблагодарили Аллаха и всех пророков его. В комнату наконец-то вбежали слуги, посланные за лекарем, и сам лекарь вместе с ними. Они занялись Зульфикаром, позволив Бюльбюлю и Джаннет чуть ли не под руки отвести от раненого Хюмашах.

— Госпожа, вы справились, храни вас Аллах, — ворковал вокруг нее Бюльбюль, обтирая ее испачканные углем и кровью руки влажной тряпкой. — Драгоценная вы наша, что бы мы делали без вас…

— Воистину, госпожа, вы нас от такой трагедии избавили, — согласилась Джаннет. — А ведь ужас что творится — не один хранитель покоев сегодня под раздачу попал…

— Кто еще? — Хюмашах, с трудом отведя взгляд от окруженного толпой людей Зульфикара, нахмурилась. — Говори, если хочешь, чтобы я помогла.

— Кесем-султан животом занемогла, над ней лекари вьются. Боюсь, ее тоже могли отравить, — Джаннет была бледна и испугана. — Я к Хаджи-аге пошла, он же теперь госпоже служит, а его схватили и повели на казнь. Я не знала, как ему еще помочь, вот и побежала к Зульфикару-аге в надежде, что он поможет мне Хаджи вызволить, а тут такое…

— Самое главное — мы смогли спасти хотя бы одну душу в этот ужасный день, — покачала головой Хюмашах. — Возвращайся к своей госпоже, Джаннет, и оберегай ее как зеницу ока. Мы не можем потерять ее.

Дважды просить Джаннет не нужно было — поклонившись госпоже, она мортирой вылетела из комнаты Зульфикара. Хюмашах хотела остаться, но лекарь настоятельно попросил ее уйти, чтобы спокойно закончить свое дело. Только обещав сообщить ей о состоянии Зульфикара первой, Бюльбюль смог увести госпожу обратно. Возвращаясь в свои покои, Хюмашах плакала. Снова. Страх потери снова вернулся в ее душу, крепко в нее вцепившись.

***

Все люди боятся. Даже те, кто думают, что им нечего бояться, и в особенности те, кто отвергают собственный страх. Хюмашах была из тех, кто сталкивался со страхом лицом к лицу, но больше самого страха ее пугала неизвестность. Неизвестность была самой страшной пыткой, тенью, следующей за ней по пятам и дышавшей ей в ухо. Ограничения, наложенные статусом и правилами, делали все только хуже — сидеть и ждать неизвестно чего было еще хуже, чем просто бояться. И если прочие страхи она могла отринуть, пережить, справиться с ними, то неизвестность оставалась для нее непобедимым противником.

Неизвестность, которую она переживала весь следующий день, была хуже всего. От лекарей не было никаких новостей, и сидеть в своих покоях было невыносимо. Ни одна прочая новость не смогла ее отвлечь или тронуть: ни поразительное спасение Хаджи-аги от палачей, ни ранение Мехмеда-гирея, которого она даже не знала.

К вечеру наконец-то пришла новость, которую она так ждала. Бюльбюль пришел к ней сразу же, как смог, и поспешил успокоить свою госпожу.

— Хорошие новости, — сказал он, и по лицу его нельзя было сказать, что он сильно рад этим новостям. — Хранитель покоев очнулся недавно. Лекари смогли вывести остатки яда, и скоро он поправится.

Хюмашах выдохнула: словно крепкая рука, наконец, ослабила свою хватку, которой сжимала ее сердце.

— Я пойду, навещу его, — сказала она, наконец, признавшись самой себе в том, что не сможет спать спокойно, пока не увидит Зульфикара. — Узнаю, не нужно ли чего.

— Но сейчас так поздно, госпожа, — Бюльбюль явно относился к этой затее, как и к хранителю покоев, если уж начистоту, с большим неодобрением. — Это могут неправильно истолковать…

— Об этом не нужно знать кому-то еще, Бюльбюль, — вздохнула Хюмашах, пересекая комнату широкими шагами. — Радуйся тому, что я согласна пойти в твоем сопровождении.

Бюльбюль, смирившийся с тем, что госпожа заимела слабость к недостойному, по его мнению, человеку, поклонился. Оставив прочих служанок в покоях госпожи, Хюмашах, сопровождаемая только евнухом, направилась к покоям Зульфикара. По пути она пыталась придумать причину прихода, которая могла бы показаться хоть немного убедительной, но в голову ничего так и не приходило. На полпути она, решив, что все это слишком глупо, чуть было не развернулась, но желание убедиться в хорошем самочувствии Зульфикара было сильнее чувства неловкости.

Оказавшись у дверей его покоев, Хюмашах дала себе несколько минут, чтобы собраться с силами. Еще никогда она не волновалась настолько сильно, и это чувство ей было в новинку. Наконец, решившись, она велела Бюльбюлю оставаться у дверей и вошла внутрь.

Зульфикара она увидела спящим на диване, с которого ее почему-то так и не перетащили на кровать. Он был бледен, тихое дыхание едва заставляло шевелиться его могучую грудь. Подойдя поближе, Хюмашах на миг залюбовалась им. Так и хотелось провести рукой по коротким светлым волосам на макушке, прилечь и прижаться щекой к крепкому плечу, уснуть рядом… 

Последняя мысль вогнала Хюмашах в краску. Решив, что она действительно сглупила, придя к Зульфикару, и что лучше дать ему отдохнуть, Хюмашах, аккуратно ступая, направилась к выходу. Задержалась она только у письменного стола неподалеку от дверей — ее взгляд привлекла открытая шкатулка, стоявшая на краю. В шкатулке лежал знакомый платок с вышитыми птицами, ее любимый платок, который она подарила Зульфикару в день их первой встречи. Вид аккуратно сложенного в шкатулке платка заставил ее улыбнуться: приятно было знать, что Зульфикар сохранил его как какую-то драгоценность в память об этом дне. Погрузившись в мысли об этом, Хюмашах не заметила, как заворочался и проснулся Зульфикар.

Открыв глаза, он не сразу понял, где находится. В горле было сухо, на языке и губах осел угольный осадок, от вкуса которого, как он подозревал, он еще не долго избавится. Грудь почему-то болела, а в желудке, казалось, началась буря. Ощущения, болезненные и неприятные, возникали то тут, то там, в самых разных частях тела, и Зульфикар тихо застонал и заворочался, пытаясь найти положение, в котором у него снова получилось бы уснуть. Поворачиваясь на бок, он увидел у своего письменного стола Хюмашах-султан да так и замер, не веря собственным глазам.

Из всех людей, которым он был небезразличен, и которых он считал своими друзьями во дворце, он ожидал увидеть кого угодно, кроме султанши. Хюмашах всегда была добра к нему, более того, она спасла его жизнь, и Зульфикар был до глубины души признателен ей за это. Но собственную слабость, вызванную отравлением, он считал не самым романтическим поводом для встречи. В конце концов, думал он, какая женщина, в особенности, знатная, захочет увидеть приглянувшегося ей мужчину в таком уязвимом и никчемном состоянии. Но то, что ее это, судя по всему, совершенно не смущало, раз уж она все равно пришла, тронуло Зульфикара. Приятно было знать, что кто-то настолько значимый для него был готов быть с ним не только в хорошие мгновения, но и в плохие.

— Госпожа? — решился он обратиться к Хюмашах. Приподнявшись на локтях, он попытался было сесть на диване, чтобы затем встать и поприветствовать ее должным образом, но Хюмашах, обернувшись, жестом велела ему не делать этого.

— Не вставай! — воскликнула она, в несколько шагов преодолев разделявшее их расстояние, и села рядом с ним на диван. Положив руки на его плечи, Хюмашах решительно уложила Зульфикара обратно. — Ты же только в себя пришел, сохрани тебе Аллах, тебе вредно тратить столько сил на лишние движения.

— Не люблю быть непочтительным,  — усмехнулся Зульфикар, позволяя ей устроить себя на диване поудобнее, подправить подушку и легкое одеяло.

— Оставь это публике, — улыбнулась ему Хюмашах, и эта улыбка согрела его сердце. — Сейчас ты у себя в покоях, можешь позволить себе куда больше. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, — Зульфикар улыбнулся ей в ответ. — Мне сказали, я смог выжить благодаря вам. Я обязан вам жизнью, госпожа.

— Я сделала то, что должна была, — Хюмашах смутилась: не любила она, когда ей кто-то был обязан, особенно, если это был человек, который ей нравился. — К тому же, я зашла к тебе по чистой случайности, и все это время я благодарю Аллаха за нее. Потерять тебя было бы ужасно для всех нас. Иншлаллах, ты скоро поправишься.

— Иншлаллах, — согласился Зульфикар.

Они помолчали немного. Хюмашах пыталась придумать новую тему для разговора, а Зульфикар все не мог перестать думать о том, как красиво блестят кудри госпожи в свете свечей и камина, и как приятен ему ее задумчивый взгляд. Он хотел было сделать ей комплимент, хотя бы попытаться, но горло окончательно пересохло, и он смог издать только хриплый, тяжелый кашель.

— Представляю, каково столько времени без воды провести, — сразу поняла в чем дело Хюмашах. — Сейчас, подожди.

Она наклонилась к кувшину на столе, чтобы наполнить водой из него стакан, и с разочарованием обнаружила, что тот пуст.

— На твоем месте я бы сослала в Старый дворец всех болванов, что плохо о тебе заботятся, — возмутилась она такому положению дел и повернулась к двери. — Бюльбюль! Бюльбюль!

Старый евнух не заставил себя ждать. Ужом он проскользнул в едва открывшиеся и закрывшиеся за ним двери.

— Чего изволите, госпожа? — поклонился он, мастерски проигнорировав Зульфикара. Не получив ответа, он слегка поднял голову, натолкнулся взглядом на суровый взгляд госпожи и, правильно его растолковав, поклонился еще раз, теперь уже хранителю покоев. — Как ваше самочувствие, Зульфикар-ага?

— Не жалуюсь, — хохотнул Зульфикар, которого позабавило это откровенно оскорбительное подобострастие евнуха, и снова закашлялся.

— Принеси воды, — строго сказала Хюмашах, указывая Бюльбюлю на кувшин. — И без фокусов.

— Да какие фокусы, госпожа, — «обиделся» Бюльбюль. — Сделаю все в лучшем виде! Для нашего-то хранителя покоев…

— Не надо в лучшем, просто принеси такой воды, какой принес бы мне. Поторопись, — Хюмашах позволила себе устало выдохнуть лишь когда за евнухом закрылись двери. Повернувшись к Зульфикару, она грустно улыбнулась. — Я знаю, Бюльбюль никому, кроме матушки и меня, спуску не дает, но даже для меня его выходки бывают чересчур. Но я не могу его винить, у моей валиде были слуги и похуже, — извиняющимся тоном сказала она. — Пожалуйста, не принимай его выпады близко к сердцу… Он лишь пытается меня защитить.

— Не извиняйтесь, госпожа, тем более, что я могу его понять, — Зульфикар постарался улыбнуться как можно более ободряющей улыбкой. — Ради близких пойдешь и не на такое.

— Это верно, — Хюмашах, наконец, решила спросить то, что ее давно интересовало. — Обо мне ты много уже знаешь, а я о тебе на самом-то деле почти ничего… Где твои близкие, Зульфикар? Где твоя семья? Кто о тебе заботится?

— У меня, госпожа, нет семьи, — как-то просто и спокойно ответил он, и то, как он это сказал, тронуло Хюмашах. — Становясь янычарами, мы теряем семьи, в которых родились, и их нам заменяет сам гарнизон. Переехав во дворец, я… думаю, я потерял и эту семью. Конечно, я вижусь с ними, но теперь я живу своей жизнью, а они живут своей. Новую семью, как понимаете, я так и не обрел. Получается, что пока что обо мне только вы и заботитесь, госпожа.

— В это так трудно поверить, Зульфикар, — тихо сказала Хюмашах. — Ты замечательный человек, ты столько для нас делаешь. Ты заслужил большего. Скажи, ты когда-нибудь думал завести собственную семью? Жениться на хорошей женщине, которая ухаживала бы тебя, ставила на ноги после долгой ночи на службе и тяжелой битвы…

Эти слова дались ей тяжело. Она с большим трудом могла представить Зульфикара с кем-то из корыстного желания быть рядом, но здравый смысл твердил ей: она не имеет права надеяться на новый брак после развода. Боясь испортить своим прошлым и связью с матерью человека, которого она успела полюбить, Хюмашах, скрепя сердце, была вынуждена признать, что лучше бы Зульфикару обрести семью, да поскорее, лишь бы она сама перестала надеяться на невозможное, тем более, что Зульфикар, как ей казалась, совершенно ей не интересовался. Но то, что он сказал следом, пусть и сделало все сложнее, но и обрадовало ее.

— Я думал, госпожа, — так же тихо ответил Зульфикар, отводя взгляд. — Есть женщина, что волнует мое сердце, и иногда я представляю, как мы оба были бы счастливы, вступи мы в брак. Но я не могу жениться на ней по множеству причин.

— Например? — спросила Хюмашах, чувствуя, как дрожат от волнения руки.

— Она замужем за нелюбимым человеком.

— Она может развестись.

— Она вскоре разведется, но дело не только в этом… Она принадлежит к знатному роду, когда как я — раб, простой слуга.

— Не говори так. Ты хранитель покоев и достойный мужчина, Зульфикар, любой здравомыслящий человек будет рад выдать за тебя свою дочь.

— Ее отец давно почил и явно бы не одобрил наш брак, — густо краснея, выдавил Зульфикар. — Ее племянник, глава семьи, быть может, позволил бы это, но все упирается только в одно…

— Что же?

— Захочет ли она сама вступить в брак со мной?

Хюмашах не успела ответить — вернулся Бюльбюль с водой.

— Почему так долго? — спросила она, кусая губы. Она с большим удовольствием отослала бы Бюльбюля и подробно бы описала Зульфикару свои мечты о том, какой жизнью они жили бы в браке, но понимала, что это было бы слишком странно.

— Простите, госпожа, — искренне извинился евнух, наполняя стакан водой. — Было трудно пройти незамеченным, сами понимаете, после последних событий повсюду стража…

— И то верно, — Хюмашах вздохнула и взяла стакан. Присев поближе к Зульфикару, она помогла ему приподняться и поднесла стакан к его губам.

Могучий воин осушил его в несколько больших глотков и удовлетворенно вздохнул. Еще дважды Бюльбюль и Хюмашах подавали ему воду, и каждый раз он благодарил их взглядом.

— Благодарю, мне гораздо легче, — сказал он, напившись, когда Хюмашах помогла ему снова улечься. — Даже вкус угля не кажется таким невыносимым, когда можешь вволю напиться.

— Это точно, — горько рассмеялась Хюмашах, которой было знакомо это чувство. — Кажется, будто этот вкус пропитал всю воду, что пьешь, и каждый кусочек еды, даже самой вкусной, иногда даже воздух кажется пропахшим углем… Со временем это проходит, и каждый глоток воды и каждый кусочек еды кажется благословением…

Забывшись, она погрузилась в тягостные воспоминания, о которых никому раньше не рассказывала, и не заметила, как Зульфикар и Бюльбюль, пораженные ее словами, переглянулись.

— Госпожа моя, — осторожно спросил Зульфикар, опасаясь ее расстроить, но не в силах удержаться, — вы описали это чувство так точно… Откуда вы его знаете?

Она посмотрела на него, лежащего, сверху вниз, и он был готов поклясться: он еще никогда не видел более печальных глаз, в которых плескалось бы столько скорби. Решив, что все испортил, он хотел было попытаться извиниться, свести все к глупой шутке, сказать хоть что-нибудь, лишь бы отвлечь ее, но откровение, последовавшее в следующую секунду, обескуражило его.

— Когда Хасан забрал меня в Каир, — сказала Хюмашах с тем же отрешенным выражением лица, с каким впервые рассказала ему о своем браке тогда, на лодке, — я думала, что смогу с ним ужиться, но ошиблась. Он решил, что я его собственность, и попытался сделать со мной то, чего я не хотела. Он почти преуспел, не вырвись я из его рук. Его оскорбленная гордыня придала ему сил, а вино, что он пил в тот день, заставило его забыть о границах дозволенного, и он закончил начатое. После такого я не хотела жить и приняла яд. Но Хасан не дал мне умереть. Он сам заливал мне в горло угольную воду и все твердил о том, что я не имею права умирать, ибо я заложница, отданная в его дом собственной матерью. Моя жизнь была залогом его положения. С тех пор он и пальцем меня не тронул, а когда он пошел по борделям, я была счастлива: лучше слыть обманутой женой, чем позволить ему прикасаться к себе. Но я до сих пор помню, как он смотрел на меня в тот миг, и я четко помню, что поклялась увидеть его смерть. Сейчас мне будет достаточно развода, но тогда… ох, как же я сильно ненавидела его тогда, и как же я благодарна ему сейчас за то, что дожила до этого момента и обрела вас обоих…

Она не смогла договорить: чувства, которые она подавляла все это время, нахлынули подобно волне в штормовой день, захлестнувшей ее с головой. Хюмашах снова разрыдалась, подобно маленькому ребенку. Бюльбюль бросился к ней и, опустившись на колени рядом, принялся утешать, утирая слезы, текущие по красивому лицу. Зульфикар же смог лишь дотянуться до ее руки и крепко сжимал ее до тех пор, пока Хюмашах не выплакала все слезы.

— Госпожа, мне очень жаль, что это произошло, — сказал Зульфикар, когда ей стало легче. — Этому подлецу еще отольется за всю ту боль, что он вам причинил, но не лейте слез по старой жизни, которой пришел конец. Ни Хасан-паша, ни его низкие деяния не заслужили, чтобы вы плакали из-за них. Вашим прекрасным глазам предстоит еще столько увидеть… Не тратьте их благословенный свет на прошлое.

— Зульфикар-ага прав, госпожа, — удивив Хюмашах, согласился Бюльбюль. — Вы — наше ясное солнце, и мы счастливы, что вы благословляете нас своим светом. Что мы можем сделать, чтобы вас утешить? Как нам вернуть радость в вашу душу и улыбку вашему ясному лику?

— Вы уже так много для меня сделали, — утерев слезы, сказала Хюмашах. Ей полегчало, когда она выговорилась, а ласковое обращение Зульфикара и Бюльбюля целебным бальзамом пролилось на ее израненное сердце. — Благодарю вас от всей души, вас обоих. Мне… гораздо легче.

— Слава Аллаху, — улыбнулся Бюльбюль.

Согласившись с ним, Зульфикар нехотя отпустил руку Хюмашах-султан прежде, чем евнух заметил его непристойный жест. Еще не хватало, чтобы он истолковал это превратно, решил Зульфикар, хоть ему и хотелось подержать мягкую, нежную руку в своей подольше.

Хюмашах же, взглянув на него, обратила внимание на его сонный, уставший вид и устыдилась — вместо того, чтобы дать Зульфикару отдохнуть, восстановиться, она снова вывалила на него свои проблемы. Конечно, его поддержка была очень приятна и необходима, но сейчас его здоровье было важнее.

— Уже поздно, Зульфикар, — сказала она, вздохнув. — Нам пора идти, пока меня не хватились, да и тебе пора отдыхать. Завтра… мне придется в последний раз навестить матушку, и без тебя эта поездка будет не такой приятной, как могла бы быть.

— Не волнуйтесь об этом, госпожа, — отмахнулся хранитель покоев. — Поезжайте. Вместо меня вас Искендер отвезет, как вернется с охоты вместе с повелителем. Он юноша надежный, я его всю его жизнь знаю. Ему можно доверять.

— Спасибо за твою заботу, — Хюмашах поднялась и расправила платье. — Поправляйся поскорее.

— Обязательно, — пообещал Зульфикар.

Наблюдая за тем, как Хюмашах покидает его покои, он думал об одном: что бы ответила Хюмашах, не помешай им Бюльбюль?

***

Ранним утром Хюмашах в сопровождении зашедшего за ней Искендера отправилась в Девичью башню. С собой она несла небольшую корзинку — Бюльбюль собрал госпоже хорошей еды, которой та давно уже не видела. Пока Искендер проверял содержимое корзинки на предмет записок и запрещенных вещей перед тем, как выйти, Бюльбюль вместе с чистым платком спрятал в рукаве Хюмашах маленькую записку.

— Это очень важное послание, — сказал он так, чтобы его услышала только Хюмашах. — От него зависит не только судьба нашей госпожи, но и всей страны. Прошу, передайте ее так, чтобы никто не увидел.

Хюмашах второпях кивнула — надо было успокоить слугу, которому она желала сохранить жизнь. Не говорить же ему, что Хюмашах не собиралась передавать записку матери, в самом же деле? Бюльбюль, к счастью, ничего не заподозрил и отправился выполнять прочие обязанности. Хюмашах же отправилась на пристань в компании Искендера.

Ровная водная гладь в тот день была непоколебима, а солнце пряталось за тучами, едва ползущими без помощи где-то запропастившихся ветров. Искендер, к счастью, молчал всю дорогу, непривыкший говорить на службе, а Хюмашах с ним говорить было не о чем, да и не хотелось особо. Вспомнив о записке, она полезла в рукав и, вытащив слегка помявшийся маленький свиток, развернула его. Содержание записки в первый миг привело ее в ужас, следом Хюмашах прошиб холодный пот. Из того, что написал Бюльбюль, выходило, что ее младший брат, крошка Яхья, маленький любимец Сафие-султан каким-то чудесным образом пережил страшную казнь. Более того, он вырос, ничего не зная о своей настоящей семье, и сейчас сидел перед ней, Хюмашах, названный именем Искендер.

Хюмашах подняла взгляд на юношу перед собой и всмотрелась в его лицо. Ей и раньше чудилось странное сходство Искендера с кем-то знакомым, да и видя его рядом с племянником она не раз думала — поразительно похожи эти двое, словно братья. Но было в его облике и характере и что-то чужое, незнакомое, непривычное. Чужое воспитание и пережитые тяготы наложили на его личность определенный отпечаток, стирая собой старую жизнь и воспоминания. Неудивительно, думала Хюмашах, рассматривая острые черты лица и черные волосы Искендера, что никто ни о чем не догадался раньше. Разве можно было решить, что приближенный к султану воин может оказаться его родным дядей?

Но правда ли это, спрашивала она себя, разрывая записку на мелкие кусочки и украдкой выбрасывая их в воду. Откуда Бюльбюлю знать, что вся эта история о выжившем Яхья правда? И, что более важно, стоит ли говорить об этом матери? Не даст ли это ей ложную надежду? А вдруг Искендер действительно окажется Яхья, их маленьким Яхья, чей звонкий смех когда-то раздавался под сводами Топкапы, а маленькие темные глаза с любовью взирали на старших братьев и сестер? Что тогда? Имеет ли она право подвергнуть его жизнь, которую он сохранил такой ценой, опасности, рассказав матери?

Чем ближе становилась Девичья башня, тем яснее становился для Хюмашах ответ на этот вопрос. Нет, решила она, ее мать не должна узнать об этом, особенно, если это правда. Сказать ей правду означало развязать новый виток кровопролитной войны. Новообретенный сын будет не только радостью Сафие на старости лет, но и ее оружием — конечно же, она захочет посадить его на трон. Хюмашах же, потерявшая столько близких, не хотела потерять еще и человека, который возможно был ее братом.

— Что-то серьезное? — спросил Искендер, увидев, как последние клочки бумаги падают в воду и, размокнув, опускаются в морскую глубину.

— Нет, всего лишь записка от повелителя с новостями о моем разводе, — отмахнулась Хюмашах. 

Отчасти это было правдой — недавно она действительно получила послание от повелителя на эту тему, но о том, что в утопленной ею записке был совершенно другой текст, Искендеру было знать необязательно. И его, к счастью, удовлетворил этот ответ, ибо оставшийся путь они проделали молча.

Разговор с матерью в этот раз был недолгим. Тщательно заучив имена нужных людей еще раз, Хюмашах уже было собиралась уйти, но Сафие задержала ее.

— Хюмашах, дорогая ты наша, — сказала она, влажными глазами всматриваясь в ее лицо. — Мы же можем рассчитывать на тебя?

— Конечно, можете, валиде, — кивнула Хюмашах. Скрывать, что ей не по себе от всей той лжи, которой она себя опутала, становилось все труднее, и обнаружение этого факта матерью оставалось лишь вопросом времени. — Вы во мне сомневаетесь?

— Нет, милая, что ты, мы всего лишь хотим напомнить тебе о твоем обещании, — Сафие запнулась и осмотрелась, словно вспомнив, что их могут подслушать. — Мы больше не можем здесь оставаться. Поскорее же отпиши нашим людям и вытащи нас отсюда! Мы слишком долго провели в этой темнице…

— Я делаю все, что могу, госпожа, — сказала Хюмашах. — Организовать то, что вы просите, в таких условиях очень трудно. Но я… выполню все, что обещала…

— Я понимаю, понимаю, — вздохнула Сафие.

Едва переставляя ноги, она вернулась на свою убогую постель и села, поджав ноющие от цепей лодыжки. На передачу от Бюльбюля Сафие даже не взглянула. Хюмашах смотрела на то, как ее мать погружается в омут собственных мыслей и чувствовала — Сафие постепенно в ней разочаровывается. И впервые это ощущение ее совершенно не расстроило. Даже не попрощавшись, Хюмашах ушла.

— Как наша валиде? — бросился к ней Бюльбюль, когда Хюмашах вернулась в свои покои. — Она обрадовалась записке?

Хюмашах ответила не сразу. Устроившись на любимом диване, она посмотрела на старого евнуха, столько лет служащего ей и ее матери, и поняла — так больше не может продолжаться.

— Она не видела записку, — сказала Хюмашах. — Я прочитала ее по пути и уничтожила. Моя мать не должна знать о ее содержимом.

— Почему же? — Бюльбюль был озадачен. — Госпожа, это чудо! Наш шехзаде жив! Подумайте же о том, как это вдохновит нашу госпожу, как это придаст ей сил дожить до освобождения…

— Это… не самое важное, — тихо сказала она. — Как Яхья удалось выжить, Бюльбюль?

Обрадованный ее вопросом, Бюльбюль поведал ей долгую историю спасения шехзаде, и все стало на свои места. Вот почему мать, приезжавшая на могилу ко всем своим детям, ни разу не поехала на могилу маленького Яхья — его в ней не было. Вот почему она иногда с надеждой смотрела на дверь — словно ждала, что он вот-вот войдет и обнимет ее, скажет, как долго ее искал и как сильно любит. Даже новость о том, что смерть все-таки настигла Яхья, не лишила Сафие надежды, и втайне она продолжала ждать и верить, пусть и не показывая этого.

— Теперь, зная правду, можете ли вы лишить ее надежды, госпожа? — спросил Бюльбюль. — Одумайтесь, госпожа! Это же брат ваш, как так можно… скрывать его существование от собственной матери?

— Я буду скрывать это, и ты будешь, — взволнованная его словами, Хюмашах поднялась на ноги и немного прошлась в попытке успокоиться. — Мы не будем рисковать его жизнью. Не для того ты спас его, Бюльбюль, чтобы моя мать втянула его в борьбу за власть. Не для того, чтобы она попыталась использовать его в своих грязных играх, не для того, чтобы он стал ее оружием. Сейчас, пока никто не знает, Яхья… в безопасности, и о его прошлом знаем только мы, пусть все так и остается. Это не только просьба, но и приказ. Не дай Аллах тебе его нарушить, Бюльбюль, и я не посмотрю на то, сколько ты для нас сделал, и со свету тебя сживу.

— Я понимаю, госпожа, — Бюльбюль, видимо, смирившийся с ее правотой, вздохнул и оставил эту тему. Но про то, с чем Хюмашах хотелось бы повременить, он не забыл. — Я не скажу госпоже правду, и шехзаде тоже не скажу. Однако… это обстоятельство не помешает вам исполнить обещание и вызволить Сафие-султан из тюрьмы?

— На самом-то деле, раз уж ты об этом заговорил, — Хюмашах смотрела ему в глаза и мечтала о том, чтобы этот разговор прошел легче. — Моя мать не должна покидать Девичью башню, независимо от того, хочет она этого или нет.

— Но как же это? — воскликнул Бюльбюль. Он выглядел напуганным, по его лицу было заметно, что он не может поверить в услышанное. — Разве вы не обещали спасти ее?

— Я сказала то, что она хотела услышать. Я не позволю ей покинуть темницу, не позволю и дальше разрушать чужие жизни во имя жажды власти, — она говорила твердо, уверенно, но каждое слово давалось тяжело. — Посуди сам, Бюльбюль — чью жизнь она еще не испортила? Ты знаешь, что я пережила из-за нее, ты знаешь, как пострадали от ее рук все, кто живут во дворце. Она посягала на жизнь повелителя, манипулировала им, использовала его и нас, и после этого ты все еще верен ей… Почему?

Бюльбюль не ответил — он открыл рот, но не нашел нужных слов. Он опустил голову, признавая правоту госпожи.

— Вот то-то же, Бюльбюль, — сказала Хюмашах, подойдя к нему и положив руки ему на плечи. Бюльбюль вздрогнул, непривыкший к такому обращению, и Хюмашах, понимая, что почти убедила его, продолжила. — Бюльбюль, ты со мной сколько я себя помню. Ты сделал для меня больше собственной матери, и я хочу позаботиться о тебе. Дай мне такую возможность. Ты знаешь, я держу свое слово, и я обещаю, что найду тебе хорошую должность, обеспечу всем необходимым и защищу тебя от любой угрозы. Прошу тебя, откажись от своего намерения служить моей матери и останься со мной. Пожалуйста, Бюльбюль!

— Я не знаю, — помолчав немного, сказал Бюльбюль. — Я не могу так сразу принять такое решение…

— Конечно, Бюльбюль, я понимаю, — ласково сказала Хюмашах, поглаживая его по плечам. — Думай столько, сколько нужно, но, умоляю, поспешных решений не делай. Обещай мне, что не попытаешься снова связаться с Сафие-султан, по крайней мере, пока не примешь решение.

— Обещаю, госпожа, — Бюльбюль, растроганный ее добротой, грустно улыбнулся и ушел — у него еще были обязанности, которые нужно было исполнять.

Вернулся он только вечером, чтобы поухаживать за госпожой и провести с ней время. Слыша о переполохе в гареме и совете, Хюмашах знала, что юркий евнух обязательно соберет для нее все самые свежие новости и сплетни

— Ужас, что творится, госпожа, — сетовал Бюльбюль, готовя ей кофе. — В страшное время живем — любой теперь может на плаху попасть… Как бы это все на нас не отразилось…

— Не отразится, — хмуро ответила Хюмашах. — Я больше не позволю себе такой же ошибки. Отныне я буду в курсе всего, что происходит в гареме. Кстати об этом. Ты разузнал о случившемся?

— Разузнал, конечно же, — Бюльбюль подал ей чашку с кофе. — Это было трудно даже для меня, но теперь мы все знаем. В этом ужасном спектакле главную роль сыграл Дервиш-паша. Он сговорился с покойным Рейханом-агой и с его помощью отравил лекарство вашего брата, покойного повелителя. Взойдя на престол, султан Ахмед-хан велел расследовать смерть отца и поручил своему лекарю проверить все лекарства, что давали ему незадолго до смерти. Но вскоре лекарь пропал — видимо, Дервиш-паша устранил его, чтобы повелитель не узнал от него правду. Потом он устранил Рейхана-агу и успокоился, решив, что никто не узнает о его хитром замысле. Однако, каким-то образом о его преступлении узнали Зульфикар-ага, Хаджи-ага и Мехмед-гирей. Все трое, как вы знаете, чудом избежали гибели. Это стало последней каплей для повелителя. Сегодня утром на заседании Дивана он появился в красном кафтане и лично пронзил сердце предателя.

— Благослови Аллах моего племянника, — вздохнула Хюмашах, медленно смакуя горячий, ароматный напиток. — Он справедлив и добр, можно ли желать лучшего правителя этой стране?

— Аминь, госпожа, — Бюльбюль явно знал больше, и ему не терпелось рассказать остальное. — Но не это самое удивительное. В деле Дервиша-паши каким-то образом оказались замешаны Хандан-султан и Кесем-султан. Деталей я пока не выяснил, но, возможно, именно Кесем раскрыла заговор великого визиря.

— Вот как, — пробормотала Хюмашах. — Понятно тогда, откуда все стало известно Зульфикару, Хаджи-аге и тому крымчанину — Кесем им рассказала. Вот от них и попытались избавиться. Метод, правда, мне покоя не дает — ядами и хитрыми нападениями обычно промышляют в гареме. Дервиш был умнее и выше этого. Остается только Хандан, такие методы ей подходят, однако, мотива ее я не понимаю. Она, конечно, повелителя не любила, но и травить его — уже слишком. Если только… О, Аллах, что это за шум?

За дверью, в коридоре, слышался топот множества ног, где-то кричали и слышался грохот. Хюмашах напряглась — в той стороне были покои валиде, которые заняла Хандан. Понадеявшись на то, что ее опасения беспочвенны, Хюмашах подорвалась с места и покинула свои покои. Ей нужно было убедиться в том, что Хандан, эта глупая мышь, не натворит дел и не ранит племянника еще больше. Ахмед уже потерял отца, брата и человека, заменившего ему отца, и Хюмашах не могла допустить, чтобы он потерял еще и мать.

К своему ужасу она опоздала. Растолкав столпившихся у дверей покоев валиде слуг, Хюмашах, следовавшая на голос кричащего в отчаянии Ахмеда, влетела в покои. Ахмед и Хандан обнаружились на полу — султан держал на руках подозрительно бездвижную мать, за его спиной металась испуганная Кесем.

— Тетушка! — вскричал Ахмед, увидев Хюмашах. — Умоляю… умоляю, помогите! Вы Зульфикара спасли, спасите и ее!

Рухнув рядом, Хюмашах поднесла руку к носу Хандан, но дыхания не почувствовала, как и движения ее груди, на которую опустила руку. Взяв Хандан за руки, Хюмашах подавила тяжкий вздох: ее пальцы уже остыли и начали коченеть. Хандан приняла очень сильный яд, настолько сильный, что ему хватило нескольких минут, чтобы забрать с собою ее последний вздох. Ее безжизненные глаза уставились в потолок, а выражение лица осталось таким же нелепым, каким было при жизни — оглупевшим, пустым и бессмысленным, словно она только после смерти осознала тяжесть совершенной ей ошибки, которую было не исправить.

— Мне очень жаль, повелитель, — прошептала Хюмашах, отстраняясь. — Мы не успели…

Ахмед снова закричал, но теперь его крик был бессловесным, полным боли, которую никому здесь было не понять. Хюмашах оттащила его в сторону и с помощью слуг увела в его покои. Усадив его на диван, Хюмашах крепко обняла Ахмеда, позволяя уткнуться себе в плечо и выплакаться.

— Как я буду без нее, тетя? — спрашивал Ахмед снова и снова. — Я шел сказать, что не злюсь, и что все будет в порядке… Почему она так поступила с собой?

Хюмашах даже не попыталась ответить на его вопросы: что бы она не сказала, пока что Ахмед не был готов это услышать. Она лишь продолжила обнимать его до тех пор, пока он не перестал плакать.

— Послушай, Ахмед, — сказала она, обхватив его лицо руками, когда он отстранился. — Я знаю, это невыносимо. Твоя жизнь больше не будет прежней. Каждый день ты будешь просыпаться с мыслью, что мог спасти важного для тебя человека, будь ты рядом или успей вовремя, и каждый день эта мысль будет причинять тебе боль. Я каждый день встаю с похожей мыслью о моей сестре Фахрие, каждый день думаю о том, что, останься я дома, уберегла бы ее от ошибок…

— Как вы это пережили? — Ахмед поднял на нее заплаканные глаза, и только сейчас Хюмашах с болью в сердце осознала, насколько же он юн. — Потерять столько братьев и сестру, отца… Как?

— Никак, — вздохнув, призналась Хюмашах. — От этой боли никуда не деться, и со временем я научилась с ней жить. Какое-то время я думала, что эта боль погубит меня, сведет в ту же могилу, что и всех, кого я потеряла, и почти позволила ей это. Но недавно я встретила человека, чей пример дал мне сил взять жизнь в свои руки, ради которого захотелось жить дальше, хоть я и не знаю, сможем ли мы быть вместе. Тебе, дорогой мой, повезло больше. Рядом с тобой Кесем, которая так тебя любит, и я знаю, как ты ее любишь, у вас прекрасные дети. Позволь себе жить ради них, и со временем тебе станет проще уживаться с этой болью.

— Не думаю, что смогу ее видеть в ближайшее время, — как-то слишком холодно сказал Ахмед, и почему-то его слова задели Хюмашах, хоть ей и никакого дела обычно до Кесем не было. — Это она довела мою валиде, шантажировала ее преступлением Дервиша-паши и его чувствами. Не влезь она не в свое дело — валиде была бы жива.

— Я не знаю, что между ними произошло, — сказала Хюмашах, поглаживая его по руке. — Но я точно знаю, что Кесем предана тебе, и что она никогда не замышляла ничего, что навредило бы тебе и твоей семье. Равно как и Хандан-султан. Да, сейчас тебе кажется иначе, но… не делай поспешных выводов. Поговори с Кесем, дай ей хотя бы один шанс объясниться.

— Умом я понимаю, что вы правы, — Ахмед, вздохнув, сдался, — но мое сердце пока не может это принять. Время все расставит на свои места… так обычно говорят, когда пытаются утешить, верно? — и он грустно усмехнулся.

— Верно, дорогой, — и сама Хюмашах не удержалась от грустной улыбки.

Обняв племянника в последний раз и поцеловав его в лоб, Хюмашах оставила его переживать одну из самых трудных ночей в его жизни. Поддержка, конечно, сыграет большую роль в его возвращение в мир живых, и Хюмашах искренне в это верила, но в то же время она понимала, что с самыми сильными демонами, терзающими изнутри, каждый борется в одиночку.