Хюмашах не могла вспомнить, когда в последний раз столь сильная обида терзала ее сердце. Быстрой изумрудно-шелковой тенью мчась по дворцовым коридорам, она сжимала руки в кулаки так крепко, что расцарапала ладони до крови. Ей до дрожи хотелось укрыться в безопасной гавани собственных покоев и не выходить из них до тех пор, пока эта буря эмоций не утихнет, не перестанет тихим штормовым шелестом исподтишка колоть сердце. Но судьба словно решила вмешаться в ход ее жизни, и без того хаотичный до крайности. На одном из поворотов ей встретился Хаджи-ага.

— Госпожа, — сказал он, поклонившись ей. — Как хорошо, что я вас нашел! Повелитель вас ждет!

— Это срочно? — спросила Хюмашах, чувствуя сильный соблазн отослать евнуха с его приглашением.

— Сами посудите, — Хаджи пожал плечами. — Повелитель ждет от вас какого-то отчета, сказал, вы поймете. Если вы пожелаете, я скажу, что вы не можете прийти…

Намек был ясен подобно небу хорошего солнечного дня. Хюмашах глубоко вдохнула и выдохнула, заталкивая свое раздражение куда подальше.

— Сопроводи меня, Хаджи-ага, — сказала она. Повернувшись к Бюльбюлю, она достала из-под накидки кинжал, что висел на поясе все это время, и передала его евнуху. — Отнеси это хранителю покоев и вернись в мои покои. Я ненадолго.

— Будет исполнено, — Бюльбюль резво спрятал кинжал у себя под халатом так, чтобы Хаджи не разглядел переданную ему вещь, поклонился и поспешил выполнить приказ.

Хюмашах же, сопровождаемая Хаджи, отправилась на встречу с повелителем. Ей повезло застать племянника в покоях, и уже через несколько мгновений Ахмед принял ее.

— Тетушка Хюмашах, — Ахмед выглядел немного уставшим, но его улыбка, предназначавшаяся любимой тетушке, была такой же ласковой и доброй, как и всегда, и это немного успокоило Хюмашах. — Как вы, моя госпожа? Все прошло хорошо?

— Хвала Аллаху, все прошло так, как я рассчитывала, — Хюмашах протянула Ахмеду свиток в золотом футляре. — Они так торопились принять наше условие, словно им в башмаки накидали горячих углей. Дело за малым — нанести последний, решающий удар Сафие-султан. И тогда мы с вами будем свободны.

— Аминь, тетушка, — отложив свиток, Ахмед немного помолчал, всматриваясь в лицо Хюмашах. — Вы кажетесь мне чем-то опечаленной. Что вас тревожит? Поделитесь со мной, и я обещаю, мы мигом все исправим.

— Причину моей печали, к моему сожалению, даже вам не по силам устранить, — грустно улыбнулась Хюмашах. — Да и своих дел у вас в достатке, вы же наш повелитель мира. Не забивайте моими проблемами свою светлую голову.

— Тетушка, — ласково сказал Ахмед, склонив голову набок, — какой толк в моем положении повелителя мира, если я не могу помочь дорогому мне человеку? Да и не вы ли учили меня не запирать в шкатулке моей души чувства, способные ее разрушить?

Хюмашах задумалась ненадолго. Она и правда когда-то сказала эти слова Ахмеду, но это было так давно, словно в прошлой жизни. Долгие годы она не вспоминала об этих словах, ибо ее душа разрушалась не от внутреннего напряжения, а от внешнего воздействия. Последние недели, что она жила в родном дворце, она имела полное право считать себя абсолютно счастливой, и ее душа была спокойна. Но обида, завладевшая ею сегодня, действительно разрушала ее изнутри. Конечно, ей было неприятно сомнение Зульфикара, но и сама она была хороша — отчитала верного хранителя покоев почем зря. Воистину, думала она, худшее в ней проявилось именно тогда, когда все было так хорошо.

— Я дурно обошлась с Зульфикаром-агой, — сказала она, стыдливо опустив взгляд. — Он был так заботлив, все волновался обо мне, а я… Я разозлилась на него, когда он снова обесценил себя, свои таланты, свое доброе сердце, все свои добрые дела, и наговорила ему гадостей. И теперь я мучаюсь от стыда и не знаю, как загладить свою вину перед ним.

Выслушав полную историю и пересказ их разговора, Ахмед задумался ненадолго.

— Мне кажется, вы оба были немного не правы в этой ситуации, — наконец, рассудил он. — Я согласен, что вы зря отчитали Зульфикара, но и ваши чувства могу понять. Зульфикар много сделал для меня, он один из немногих, кто искренне был верен мне с самого начала и ни разу не предал меня. Я тоже считаю, что он заслужил гораздо больше того, что имеет, но он и слышать ничего не хочет.

— Я все это знаю, Ахмед, — Хюмашах вздохнула. — Но что же мне делать? Как мне снова завоевать его доверие?

— Почему бы вам не извиниться и не сказать все как есть? — предложил Ахмед. — Зульфикар человек прямолинейный. Наверное, он потому и расстроился — ваше намерение укрепить и его, и ваши позиции показалось ему интригой, коих он не терпит. Если вы объяснитесь с ним и расскажете о том, что вас расстроило, он поймет. Обязательно поймет. В конце концов, вы хотели как лучше.

Обдумав слова племянника, Хюмашах с горечью поняла, что Ахмед подталкивает ее к решению, которое она и сама могла бы принять, но боялась не добиться успеха, исполняя его. Это был знак — она должна наступить на горло змее гордыни, обхватившей ее шею невидимым хвостом и вернуть потерянное доверие. В конце концов, не для того ли она проделала весь этот долгий путь — чтобы измениться, сбросить с себя проклятие тщеславия и властолюбия, шепоту которых иногда ей хотелось поддаться по примеру матери?

— Вы безусловно правы, — согласилась она. — Мне всего лишь нужно было немного уверенности, чтобы сделать первый шаг.

— Я рад, что вы обрели ее, госпожа, — Ахмед снова улыбнулся. Хюмашах хотела уже было откланяться, но племянник задержал ее. — Госпожа, подождите, есть кое-что еще, что я должен вам сказать. Памятуя о том, что вы хотели бы выйти замуж за какого-то человека, но постеснялись мне сказать его имя, я спросил об этом Зульфикара, считая, что вы могли сказать ему как своему хорошему другу во дворце. Однако, Зульфикар ничего об этом не знает. Если это не слишком личное... уж не он ли завладел вашим сердцем, госпожа?

Внутри у Хюмашах все оборвалось. Она так и знала, что рано или поздно их близость привлечет внимание, но она не рассчитывала на столь скорый разговор об этом с повелителем. Ей бы разобраться с матерью да казнь Хасана увидеть, убедиться, что он больше не посмеет помешать ее счастью, а там уж и о чувствах с Зульфикаром говорить. Она сама подставила их обоих — проговорилась повелителю об их недопонимании, обнажила любовь, которую силой заталкивала в самый дальний угол души, чтобы не навлечь ее существованием беды, не разрушить собственных планов, что должны были обеспечить им долгую и счастливую жизнь. Но с тем, что все стало известно, теперь уж ничего не поделать. Ахмед был слишком умен, проницателен и добр по отношению к ней, чтобы она могла себе позволить что-то скрывать. Он не меньше Зульфикара заслуживал честности.

— Я не думала, что это станет заметно так скоро, — вздохнула Хюмашах. — Надеялась успеть исполнить свой план в жизнь — освободиться от чужой власти над моей жизнью. Хотела защитить Зульфикара от проклятия, способного прийти в его жизнь из-за меня. Но сердцу не прикажешь. Я люблю Зульфикара-агу, это так. Но я не посмею просить устроить наш брак. Не раньше, чем Сафие-султан и Хасан будут наказаны за свои преступления. И… определенно не после того, как я поступила с ним сегодня. Боюсь, я испортила все. Даже если он простит меня, наши отношения не будут прежними.

— Пока не поговорите с ним — не узнаете, — Ахмед смотрел по-доброму и говорил так, словно что-то знал. — Я вот поговорил. И готов вас заверить — ваша любовь взаимна. Зульфикар любит вас, тетушка. Очень сильной, искренней любовью. Он не посмел попросить у меня вашей руки, ибо не был уверен, что вы ответите взаимностью, кроме того, для него важно ваше восстановление после развода. Это, как мне кажется, объясняет его волнение касательно ваших намерений. Теперь, когда вы знаете, я хочу спросить вас, тетушка. Если бы спустя положенный срок Зульфикар-ага попросил у меня вашей руки, позволили бы вы мне дать ему согласие на этот брак от вашего имени?

Хюмашах заплакала — но впервые ее слезы были слезами счастья. Конечно, она понимала, что Зульфикар что-то чувствует к ней, и постепенно готовилась к решающему разговору с ним и с племянником, от которого зависело бы решение об их браке. Однако, разговор с Ахмедом по непонятной причине страшил ее больше объяснений с Зульфикаром. Не так страшно остаться с разбитым сердцем, думала она, как полюбить взаимно, но не иметь возможности соединиться в законном браке. Она видела, как это бывает, ее собственная сестра, любившая взаимно, погибла из-за своей любви, наворотив при этом весьма опасных и серьезных дел. При всей своей любви к Фахрие Хюмашах не хотела кончить подобным образом. Да и не могла она не переживать о том, как воспримет племянник ее просьбу — как бы он не ценил Зульфикара, он мог не одобрить его как зятя династии.

То, что все ее опасения оказались напрасными, было большим облегчением, и невидимая цепь искупления, бывшая некогда цепью ненавистного ей долга, стала легче, уже гораздо свободнее окружая ее грудь. Хюмашах, продолжая плакать, поцеловала руки султана.

— Аллах сохрани тебя, Ахмед, — сказала она, утерев слезы. — Да, конечно, я соглашусь, если Зульфикар все еще будет этого желать. Я сделаю все, чтобы Зульфикар простил меня, однако, я пойму, если он по любой причине разлюбит меня. Ведь… любить кого-то нашего происхождения не только трудно, но и опасно. Его жизнь бесценна для меня, и, если мне потребуется прожить собственную без него, я смирюсь с этим. Лишь бы он жив был и доволен.

— Ох, госпожа моя, вы зря беспокоитесь, — заверил ее падишах. — Видели бы вы лицо Зульфикара, когда он говорил о вас, слышали бы вы его слова… Его любовь к вам очень сильна. Вы пройдете через это, и ваши отношения, Иншаллах, станут только крепче.

— Иншлаллах, — согласилась Хюмашах. — Я поступлю так, как должно, и найду способ объясниться с Зульфикаром. Буду честна с ним и больше не дам повода сомневаться в своих намерениях. Обещайте мне кое-что, повелитель, если вас это не затруднит.

— Что угодно, госпожа.

— Не говорите пока о нашем браке с Зульфикаром. Лучше уж я ему скажу правду, и если от кого он и отвернется, то пусть этим человеком буду я, — Хюмашах вздохнула. — Его верность слишком ценна, чтобы вы могли потерять ее из-за меня.

— Не беспокойтесь об этом, — отмахнулся Ахмед. — Зульфикар поймет нас обоих, я уверен в этом. А теперь ступайте же и помиритесь с ним.

Вдохновленная его напутствием, Хюмашах словно на крыльях вылетела из его покоев.

***

Бюльбюль долго переминался с ноги на ногу у дверей Зульфикара. Что-то мешало ему постучать и выполнить приказ госпожи — какое-то предчувствие словно удерживало его от, возможно, самой большой ошибки в его жизни.

Он вертел в руках злополучный кинжал, который его госпожа не выпускала из рук с того самого момента, как Зульфикар-ага подарил ей его, и думал — и как он упустил из внимания их глубокую привязанность друг к другу, их нежную влюбленность, о которой они не говорили и, возможно, даже не подозревали? То, как часто они искали встречи, то, какой заботой было пронизано их общение, не оставляло сомнений в том, какие чувства они питали. И теперь, понимая это, Бюльбюль, все еще смущенный их первой легкой ссорой, пытался решить — должен ли он стать Азраилом для их возможно будущего?

Ответ на этот вопрос нашелся сам собой. Дверь открылась изнутри, и Бюльбюль лицом к лицу столкнулся с Зульфикаром.

— Бюльбюль? Что такое? — удивился хранитель покоев. Он бросил взгляд на кинжал в руках евнуха и вздохнул. — Госпожа все еще обижена, да?

— Я не знаю, ага, — честно ответил Бюльбюль. — Не успели мы прийти во дворец, как госпожу к себе повелитель вызвал. Она велела мне отдать его вам, но… Есть у меня странное чувство, что она может пожалеть об этом своем приказе.

— Пожалеет или нет, наше дело — выполнять, — с горькой усмешкой сказал Зульфикар.

Он уже потянулся было за кинжалом, но звук шагов и голос, который он узнал бы среди тысячи других, остановили его:

— Зульфикар! Погоди!

Повернувшись, он увидел Хюмашах-султан, и сердце его пропустило удар. С ней произошло удивительное изменение: от обиды не осталось и следа, зеленые глаза излучали жизнь, счастье и что-то очень знакомое, нежное и тягучее, что Зульфикар про себя называл любовью, а улыбка, по-настоящему счастливая, освещала все вокруг. Такой он ее еще не видел, и именно такая она нравилась ему до умопомрачения. Ее походка была так легка и быстра, что, казалось, через пару мгновений она уже окажется в его объятиях, и Зульфикар почти потянулся к ней, да остановился в последний момент — для этого было еще рано. Но когда Хюмашах остановилась, Зульфикару вдруг показалось, что и она хотела сделать что-то — прикоснуться как-то, обнять, сделать что-то, что не просто даст ему слабую надежду, а окончательно свяжет их сердца неразрывной красной нитью. Это немного утешило его, и он склонился.

— Как хорошо, я успела! — госпожа слегка запыхалась, так она торопилась. — Слава Аллаху, Бюльбюль, ты не отдал моего кинжала. Ступай, подожди меня в покоях. Мне нужно поговорить с Зульфикаром-агой о личном.

Дважды Бюльбюля можно было не просить — поразительно бодро для человека своих лет и комплекции он оставил их одних в коридоре. Зульфикар же, смущенный и счастливый от слов госпожи, поспешил пригласить ее в собственные покои.

— Что-то случилось? — спросил он, стоило дверям за ними закрыться.

Он ждал какого угодно ответа. Выяснений отношений, разговоров на отвлеченные темы, приказов, в конце концов. Но небольшие ручки, опустившиеся на его плечи, и тепло прижавшегося к нему тела, оказались для него большой неожиданностью. Еще большей неожиданностью стал поцелуй в губы. Мягкий, как подушка, набитая множеством перьев, нежный и почти невесомый, как крыло случайно севшей на руку бабочки. Губы госпожи были теплыми и чуть полноватыми, и их уверенные прикосновения вовлекли Зульфикара в водоворот незнакомых доселе ощущений.

Он прикрыл глаза и попытался ответить на поцелуй. Руки его сами собой легли на талию и спину Хюмашах, прижимая ее крепче. В нос ударил запах розового масла, меда и чего-то острого, насыщенный и терпкий, и Зульфикар, одурманенный им, не удержался, разорвал поцелуй и, отстранившись на миг, позволил себе уткнуться носом в плечо Хюмашах, чтобы ощутить его лучше. Медные кудри защекотали кончик носа и уютно устроились под его щекой, лаская своей шелковой гладкостью. Одна из рук Хюмашах поднялась выше, к его затылку, и зарылась в его короткие волосы, массируя кончиками пальцев кожу.

— Дорогой мой, — прошептала Хюмашах так, тихо, что он едва расслышал ее голос в собственном тяжелом от удовольствия дыхании. — Бесценный мой Зульфикар. Почему ты молчал столько времени? Если бы я знала, я бы устроила все быстрее.

— О чем вы, госпожа? — спросил Зульфикар, с трудом заставив себя поднять голову и встретиться с Хюмашах взглядами.

Рука, ласкавшая его затылок, остановилась — Хюмашах ладонью провела от затылка к щеке и легонько, самыми кончиками пальцев, прикоснулась к его губам.

— Никаких титулов. Здесь и сейчас я просто Хюмашах, — сказала она и убрала руку. — Я говорила с повелителем. Он передал мне твое предложение и благословил нас на долгую и счастливую жизнь.

— И… ты примешь его? — сердце Зульфикара стучало так гулко и сильно, что ему казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди. В горле же словно застрял ком, мешавший говорить, и вопрос, который он так мечтал задать, прозвучал не так приятно, как мог бы. — Хюмашах, ты выйдешь за меня замуж?

— Да, — Хюмашах засмеялась самым счастливым и мелодичным смехом из всех, что ему когда-либо приходилось слышать. — Обещаю, Зульфикар. Как только я разрублю связь с прошлым, я стану твоей женой.

Зульфикар и сам не удержался от улыбки и счастливого смешка. С трудом выпустив Хюмашах из своих объятий, он взял ее за руки и подвел к дивану. Они сели рядом, держась за руки и рассматривая друг друга так, словно увиделись впервые.

— Прости меня за эту сцену у павильона, — сказала Хюмашах, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони Зульфикара. — Я должна была сразу рассказать тебе свой замысел, а не искать подвох в твоих словах.

— Ничего страшного, — Зульфикар добродушно улыбнулся в густые усы. — Я и сам хорош. Засомневался в себе и в тебе.

— Это меня и расстроило, — Хюмашах пододвинулась ближе. — Скажи, почему ты сомневаешься в себе? Ты сильный и талантливый воин с чистым сердцем, ты самый светлый и добрый человек из всех, кого я знаю. Мне так больно слышать, как ты обесцениваешь свою благородную личность и свои заслуги. Почему так, Зульфикар?

Зульфикар задумался. До недавнего времени он не замечал такого за собой, и слова Хюмашах вдруг открыли ему глаза: а ведь и правда, там, где другие пользовались возможностью улучшить свою жизнь, он топтался на одном месте, считая, что не заслуживает большего.

— Я никогда не думал об этом, — честно сказал он. — Но, возможно, дело в том, что я слишком много повидал за свою жизнь. Слишком много пережил на поле боя, отчего стал жить одним днем, не рассчитывая на что-то. Слишком много видел пашей, чьи амбиции сделали их алчность чрезмерной, видел, как их казнили, иногда и сам был их палачом. Умереть такой смертью для меня так же позорно, как умереть смертью дезертира, казненного по приказу высшего совета. В конце концов… ну не люблю я интриги. Не люблю лжи, манипуляций, недомолвок, не люблю, когда меня хитростью вынуждают что-то делать. Может быть, дело в этом. В стремлении не пасть жертвой собственных амбиций или чужих интриг…

— Зульфикар, — выдохнула Хюмашах, Она притянула его к себе и расцеловала в лоб и щеки. — Обещаю: никто не посмеет втянуть тебя в интриги против твоей воли или казнить, если ты позволишь мне стать барьером между тобой и миром политики и интриг.

— Ты говоришь так, будто не откажешься от этого мира, — заметил с укором Зульфикар. — Не собиралась ли ты оставить его в прошлом, как лишишь Сафие-султан ее власти?

— Собиралась. И хочу это сделать, — Хюмашах горько усмехнулась. — Но кто знает, сколько недель пройдет до дня нашей свадьбы, до нашего переезда хотя бы в другой дворец… Моя бы воля — я бы в другой город уехала вместе с тобой, но я знаю, ты этого не захочешь. Ты так любишь свою службу, да и повелитель нуждается в тебе… Я не могу лишить тебя любимого дела, но, боюсь, мы не сможем избежать интриг, если останемся здесь. Вот я и думаю — сможем ли мы, даже прилагая все усилия, защититься?

— Сможем, — Зульфикар говорил твердо, уверенно, и его слова успокоили остатки бури в душе Хюмашах, — если будем действовать на благо династии и не позволим смущать наши души. Я знаю тебя, Хюмашах. Ты все это время противостояла соблазну поддаться влиянию матери и превратиться в ее подобие, так не позволяй же ее наследию и примеру смущать тебя и дальше. Обещай мне.

Смотря в его открытое, благородное лицо, Хюмашах задалась вопросом — чем она заслужила такое благословение? Этот человек был воплощением света, которого ей так не хватало в жизни, и если ради его любви, ради возможности быть рядом с ним она должна измениться — что ж, пусть будет так, тем более, что изменения пойдут ей только на пользу.

— Обещаю, — сказала она. — Обещаю, Зульфикар. Я буду сопротивляться этому соблазну и не позволю ему встать между нами.

— Вот и славно, — улыбнувшись, Зульфикар поцеловал ее ладони. Обернувшись к окну, он заметил, как опустилось солнце, и вздохнул. — Мне нужно возвращаться к службе. Прости меня.

— Не извиняйся, — ласково улыбнулась она ему. — Я знаю, как это для тебя важно. У нас с тобой еще много времени впереди.

На прощание Зульфикар крепко обнял ее и поцеловал в лоб, заправил за ухо мешающую прядь волос. Они расстались в коридоре — Зульфикар твердым шагом пошел по делам, Хюмашах же с небольшим сожалением направилась к своим покоям. Но сожаление вскоре испарилось — радость была сильнее. Она окрыляла, вызывала желание чуть ли не прыгать, исцеляла душу и согревала сердце. Хюмашах еще никогда не чувствовала себя настолько счастливой.

Войдя в собственную комнату, она обвела ее искрящимся счастьем взглядом — впервые все вокруг казалось таким красивым. Елизавета, лениво потянувшись, встала со своей большой подушки и подошла к ней, потерлась о ее ноги. Подхватив кошку на руки, Хюмашах подняла ее и раскрутила, весело смеясь.

— Ах, Елизавета, — сказала она, остановившись и прижав озадаченную кошку к груди. — Скорее бы все сбылось!

Двери в ее покои снова открылись и закрылись, пропустив внутрь Бюльбюля.

— Госпожа! Вы уже вернулись! — воскликнул он. — Как хорошо! Сияние вашей улыбки греет мою душу. Что я могу сделать для вас?

Довольное лицо Бюльбюля напомнило Хюмашах о последних препятствиях. О матери, запертой в темнице, и Хасане, спешившем в столицу с намерением вернуть утерянное расположение. Она обязана решительным жестом разрубить последнюю ниточку, связывавшую ее с ними, и она сделает это.

— Собирайся, — сказала Хюмашах, отпустив Елизавету. — Ты поедешь со мной в Девичью башню. Пора нам попрощаться с тем, что осталось от Сафие-султан.

***

Вода, окрашенная закатным багрянцем, была похожа на кровь. Хюмашах не могла отделаться от этой мысли всю дорогу до башни. Лодка, на которой они плыли в этот раз, была другой. Грубо сделанная и низкая, она была больше и вместила не только Хюмашах, охранника Искендера и гребца, но и Бюльбюля, которого госпожа пожелала взять с собой.

— Что там у вас? — спросил Искендер, кивнув на корзинку на коленях у Бюльбюля, которую он не успел проверить в этот раз.

— Последний ужин моей матери, — сказала Хюмашах, решив, что Искендер должен об этом знать. Как никак, это последний день его дежурства в этой холодной, одинокой башне. — Приказ повелителя.

Она достала из мешочка на поясе сложенную в несколько раз грамоту, написанную Ахмедом в день, когда они заговорили об этом, и протянула ее Искендеру. Охранник развернул ее и при свете фонаря, что они взяли с собой в лодку, внимательно прочитал.

— Столько лет Сафие-султан избегала заслуженного наказания, стольких со свету сжила, — задумчиво сказал Искендер, вернув грамоту Хюмашах. — Сам султан Ахмед не решился казнить ее. Вы же за какие-то несколько недель добились справедливости. Какой же силой воли нужно обладать, чтобы отказаться от члена своей семьи.

— Единственное доброе дело, которое эта женщина совершила в своей жизни — произвела на свет меня, моих братьев и сестер, — Хюмашах горько улыбнулась. — Все остальное, что она делала якобы ради нас, было нужно в первую очередь ей, и совершенное ею преступление лишь доказывает это. Та, что пошла против моей семьи, не имеет права зваться ее частью. Даже если это моя собственная мать.

Искендер, явно думавший иначе, ничего не сказал, видимо, уважая ее чувства. В молчании они проделали оставшийся путь, сошли на берег и прошли в башню.

Каменное строение встретило Хюмашах холодным воздухом, пробирающим до костей. Она выдохнула, и бледное облачко пара вырвалось из ее рта. Сейчас этот холод казался ей могильным, словно тень, забирающая души, шла по коридору следом за ней. Роль вестника смерти не нравилась Хюмашах, но это недовольство мигом забылось, стоило ей с корзинкой в руках войти в камеру, пропахшую влажной плесенью, морем, немытым телом и отходами.

Женщина, бросившаяся ей навстречу, была похожа на обтянутый кожей скелет. Ее светлые глаза были похожи на блеклую рыбину в тусклом свете пары факелов, а лицо, покрытое морщинами, было бледно.

— Хюмашах, — прошелестела она своими слабыми губами, пытаясь нащупать под плащом руки Хюмашах. — Дорогая Хюмашах. Тебя так долго не было. Встретилась ли ты с нашими людьми? Когда мы покинем это проклятое место?

— Я встретилась с этими людьми, — твердо сказала Хюмашах, делая шаг назад, лишь бы не дать Сафие дотронуться до себя. — И обещание тоже выполнила. Только вот обещание, на которое вы так рассчитывали, не имеет ничего общего с моим. Сегодня, госпожа, наша последняя встреча. И последний день вашей грешной жизни.

— Что ты такое говоришь? — в ужасе залепетала Сафие, пытаясь подойти ближе. Забыв про цепь, она сделала слишком большой шаг и, не удержавшись, обессиленно рухнула на холодный каменный пол. — Хюмашах, доченька… Неужто повелитель… все же отдал приказ о нашей казни?

— Приказ о вашей казни действительно отдан, — Хюмашах смотрела на эту женщину и не чувствовала к ней ничего, кроме отвращения. Она снова достала грамоту и, развернув ее, дала прочитать Сафие.

— Я, султан Ахмед-хан, приказываю казнить валиде Сафие-султан за организацию заговора, покушение на членов правящей династии и взятничество, — медленно, почти по буквам прочитала Сафие, явно не веря в то, что написано. — Как это? Хюмашах, что это значит? Что ему напела эта Кесем о нас? Откуда вдруг такое решение? Не взялось же оно из ниоткуда…

— Вы правы, решение повелителя действительно неслучайно. Но не Кесем нашептала ему, — присев, Хюмашах цепко схватила Сафие за подбородок и с наслаждением призналась, — а я. Вы больше ничто. У вас не осталось союзников — все они, даже Бюльбюль, отреклись от вас ради меня и повелителя. У вас не осталось денег — ваши тайники были разграблены. У вас не осталось никого, кто любил бы вас достаточно, чтобы оправдать ваше преступление. Убедившись в этом, я пришла к повелителю и сказала: справедливо ли то, что вы все еще живете на этом свете? Справедливо ли сохранять жизнь взяточнице, когда воры по закону лишаются рук, а лжецы — языков? Справедливо ли в конце концов то, что вы, покусившаяся на жизнь нашего повелителя, все еще живы? Нет, несправедливо. Я говорила вам: изменитесь, валиде, искренне раскайтесь. Но нет. Вы не только пропустили мои слова мимо ушей, но и признались, что гордитесь собственными недостатками и грехами. Этим вы подписали собственный приговор, я — лишь скромный его исполнитель.

— Ты лжешь, — прошептала Сафие, слабыми руками цепляясь за ее руки. — Ты лжешь, Хюмашах. Ты не могла меня предать… Ты моя дочь… Ты бы не посмела.

— О, нет, еще как посмела, — рассмеялась Хюмашах. Оттолкнув мать резким движением, Хюмашах выпрямилась. — На рассвете придут палачи. Если вы действительно не изменились — вы не станете их дожидаться.

Сорвав с руки кольцо с ядом, Хюмашах кинула его на пол, аккурат под колени Сафие, поставила корзинку на край убогой постели и постучала в дверь. Искендер выпустил ее из камеры.

— Не хочешь попрощаться? — спросила Хюмашах у Бюльбюля, кивнув на дверь.

— Нет, — Бюльбюль сплюнул. — Мне нечего ей сказать. Пусть Азраил заберет ее.

Искендер окинул их удивленным взглядом и тихо отодвинул заслонку на двери. Из камеры послышался какой-то шум — словно мешок упал на каменный пол. Прерывистое дыхание Сафие становилось все громче и громче и вскоре перешло в крик.

— Отойди, Искендер, — тихо приказала Хюмашах, удивив своим желанием даже саму себя. — Я хочу это увидеть. Хочу убедиться, что ее конец наступил.

Через прямоугольную заслонку она посмотрела на женщину, которую когда-то считала матерью и любила до умопомрачения. Наблюдая за тем, как она бьется в предсмертных конвульсиях с пеной на губах и помутневшим от безумия взглядом, Хюмашах уже ничего к ней не чувствовала. Даже жалости или отвращения она не могла отыскать в глубинах собственной души. И когда Сафие, скорчившись, замерла, изогнулась дугой и испустила последний вздох, Хюмашах ощутила облегчение. Невидимая цепь груза ответственности, преступлений, совершенных ей ради матери, и боли разрушилась. Она освободилась. Развернувшись, Хюмашах пошла прочь.

— Вы хотите, чтобы ее похоронили с почестями? — поинтересовался Искендер, проводив их с Бюльбюлем на улицу.

— Нет, — сказала Хюмашах прежде, чем сесть в лодку. — Она и памятной таблички недостойна. Ее похоронят как обычную рабыню, коей она всегда и была.

Искендер поклонился ей. Он остался на пристани, когда они отплыли, и, провожая взглядом удаляющуюся к настоящей земле лодку, думал: не хотел бы он быть сыном женщины, которую не захочет достойно похоронить ее собственная дочь.

***

Повинуясь приказу Хюмашах Бюльбюль отправился в покои повелителя доложить о смерти Сафие-султан. Его сразу пропустили. Пройдя по коридору, Бюльбюль вошел в султанские покои, пустые в этот прохладный вечер. Ветер, проникавший с открытого балкона, трепал легкую тюль, зазывая пойти за собой, выйти на улицу и подышать, и Бюльбюль последовал на его зов. Повелителя он нашел на балконе в компании Зульфикара-аги за обсуждением выплаты жалования.

— Повелитель, — сказал он, застыв в поклоне.

— Бюльбюль? — удивился султан. — Что тебя привело в столь поздний час?

— Я исполняю поручение Хюмашах-султан, — Бюльбюль выпрямился и сглотнул, пытаясь подобрать нужные слова. Что бы он не говорил, как бы себя не убеждал, смерть Сафие-султан все-таки потрясла его, и он не знал, как правильно об этом доложить. — Госпожа привела ваш указ в исполнение. Лично. Сафие-султан отдала Аллаху душу на закате этого дня.

В повисшей после его слов тишине было слышно, как шелестят кроны деревьев под балконом, как играет ветер с тюлью и шторами, как трещит огонь в факелах, освещающих все вокруг. Султан смотрел на него, принесшего весть, с четко различимым облегчением, Зульфикар же с каким-то ужасом, словно не мог поверить в услышанное.

— Кто может подтвердить ее смерть? — спросил Ахмед. — Кто видел ее тело?

— Мы все видели, — Бюльбюль, которого Хюмашах все-таки заставила взглянуть в оконце перед уходом, поежился. — Я, Искендер, охранник из башни, и… Хюмашах-султан. Госпожа… наблюдала за тем, как Сафие-султан приняла яд и умерла от него. Как вы и приказали, она будет похоронена как простая рабыня — без памятных табличек, в общей могиле.

— Вот и хорошо, — Ахмед выдохнул и оглянулся на ничего не понимающего Зульфикара, затем спросил самое главное. — Как Хюмашах-султан перенесла это?

— На удивление спокойно, — с горькой улыбкой сказал евнух. — Ни единой слезы не проронила. Сейчас она у себя в покоях. Ей приготовили успокаивающий отвар, и я заставил ее выпить. Госпожа отдыхает, но не может уснуть. Если позволите, я вернусь к ней как можно скорее. Не хочу оставлять ее одну.

— Конечно, возвращайся скорее. Передай ей мои искренние соболезнования, скажи ей, как сильно я люблю ее и восхищаюсь тем, что она сделала, — сняв с пальцев один из перстней, Ахмед передал его Бюльбюлю, видимо, в благодарность за заботу о госпоже.

— Повелитель, если позволите, — справившись с чувствами, сказал Зульфикар, когда евнух, поцеловав руку султану, принял его дар, — я навещу госпожу. Мое сердце разрывается от мысли, что она одна в такой час…

Бюльбюль удивленно вытаращился на Зульфикара. Спрашивать о подобном повелителя было очень смело даже для него, кроме того, это было неожиданно. Их любовь могла быть сколько угодно очевидной, но проявлять ее так открыто было еще рано по мнению Бюльбюля. Однако, он не стал возмущаться или протестовать, ибо знал, как Зульфикар любит его госпожу, и как сама госпожа его любит, и он верил, что его присутствие может быть лучшим утешением для Хюмашах в такой день. Но решение пока что зависело только от султана, и Бюльбюль молился о том, чтобы повелитель позволил это.

— Конечно, Зульфикар, — Ахмед грустно улыбнулся, и Бюльбюль возликовал про себя. — Побудь с ней столько, сколько нужно. Если кому и удастся утешить нашу дорогую госпожу, то только тебе и Бюльбюлю. На завтра вы оба освобождаетесь от своих прочих обязанностей. Без вас мы один день уж как-нибудь да переживем.

— Благодарю, государь, — Зульфикара не нужно было просить дважды. Поклонившись, он вместе с Бюльбюлем покинул покои падишаха.

Половину дороги они проделали в молчании. Быстро вышагивая по длинным коридорам, Зульфикар сжимал кулаки, чувствуя странную волну гнева и боли в груди. Он знал, каким дьяволом была Сафие-султан, ненавидел ее за реки крови, пролитые по ее воле, и за всю боль, что по ее вине пережила его любимая Хюмашах. Но то, что Хюмашах сама ее отравит и будет наблюдать за ее смертью, представлялось ему невозможным, не укладывалось в голове. В какой-то момент чаша его терпения была переполнена. Резко остановившись в одном из коридоров, он повернулся к едва поспевавшему за ним Бюльбюлю и, схватив его за плечи, встряхнул.

— Что все это значит, Бюльбюль? — прорычал он. — Как это понимать — госпожа наблюдала за смертью Сафие-султан? Почему она вообще оказалась там в момент смерти собственной матери?

— Госпожа… видимо, планировала это с самого начала, — пробормотал Бюльбюль, трясясь от ужаса, что ему внушал хранитель покоев в таком состоянии. — Я слышал, как она говорила с покойной валиде, и готов поклясться — она хотела смерти Сафие-султан больше любого из тех, кому та навредила. Когда Сафие-султан испустила последний вздох, Хюмашах-султан вздохнула с таким облегчением, словно только сейчас она ожила и смогла дышать полной грудью. Я еще никогда не видел такого живого блеска в ее глазах.

— Поверить не могу, — Зульфикар отпустил Бюльбюля и провел рукой по лицу. — Как повелитель допустил это? Он же и не помышлял о таком…

— Видимо, помышлял, но решиться не мог, — Бюльбюль пожал плечами. — Посудите сами, ага, он не смог казнить ее даже после восстания последнего, неудивительно, что у него и раньше на нее рука не поднималась. Наверное, боль госпожи и ее обида к Сафие-султан дала ему сил издать наконец-то этот приказ…

— Радует меня лишь одно, — сурово сказал Зульфикар. — Сафие-султан больше не причинит нашей Хюмашах вред.

Развернувшись, он пошел уже было дальше, но теперь его остановил уже Бюльбюль.

— Прошу меня простить, но я не могу не спросить вас, — он посмотрел Зульфикару прямо в глаза, что было немного забавно с его низким ростом. — Вы любите госпожу, ведь так?

— Люблю, — Зульфикар произнес это твердо, и его сердце откликнулось сильным, бодрым стуком на его слова. — И что с того?

— То, что ваши чувства взаимны, — не стал ходить вокруг да около Бюльбюль.

— Я знаю об этом. Если это все, о чем ты хотел поговорить…

— Вы знаете? Откуда?

— Оттуда, Бюльбюль, — Зульфикар поджал губы, раздумывая, стоит ли ему говорить, и все-таки решил, что будет не лишним, — что сегодня я сделал госпоже предложение о браке, и она приняла его.

— Машаллах! — вскричал Бюльбюль, и Зульфикар был вынужден заткнуть ему рот рукой, пока на его крик не сбежался весь дворец. Когда Бюльбюль немного успокоился, Зульфикар отпустил его, и евнух заговорил уже тише. — Зульфикар, ты ума лишился — госпожу замуж звать без разрешения повелителя? Ты не пойми меня неправильно, но как же вы поженитесь, если султан наш это не позволит?

— Я знаю, потому и спросил благословения султана прежде, чем говорить об этом с госпожой, — усмехнулся Зульфикар, решив, что о том, как все было на самом деле, Бюльбюлю знать необязательно. — Думаешь, я бы стал госпожу обнадеживать почем зря?

— Нет, конечно, — Бюльбюль расслабился и улыбнулся ему по-доброму. — Простите мне мои сомнения, Зульфикар-ага. Госпожа — мое сокровище, единственное, что у меня осталось. Ее счастье для меня, как и для вас, важнее всего.

— Я знаю, Бюльбюль, — Зульфикар похлопал его по спине сильной рукой, чуть не опрокинув несчастного наземь. — Ладно, достаточно разговоров. Пойдем уже. Мне не по себе от мысли, что Хюмашах одна там сидит.

Они продолжили свой путь, и вскоре Бюльбюль распахнул перед Зульфикаром двери покоев Хюмашах.

Хюмашах они нашли за низеньким столиком напротив камина. Она сидела на подушках и смотрела на огонь, поглаживая уютно устроившуюся на ее коленях Елизавету.

— Госпожа, — окликнул ее Бюльбюль. — Я могу что-то для вас сделать?

— Если только помочь переодеться, — устало сказала Хюмашах, даже не обернувшись на его голос. — Я не могу больше выносить тяжесть этих украшений.

— В таком случае, мне стоит выйти, — смутившись, сказал Зульфикар и уже было направился к двери. Но Хюмашах, услышав его голос, обернулась и подскочила, согнав с коленей недовольно мяукнувшую кошку.

— Зульфикар, подожди, — сказала она. Подойдя к нему, Хюмашах расцеловала его в обе щеки, не смутившись присутствия Бюльбюля, и отстранилась. — Не уходи. Просто отвернись, пока я буду переодеваться.

— Да как можно, — возмутился евнух. — Пусть и правда выйдет, а потом, как мы с девушками закончим, вернется.

— Бюльбюль, я не в настроении с тобой спорить, — устало произнесла Хюмашах, и ее голос был достаточно тверд, чтобы Бюльбюль отказался от мысли перечить ей дальше. — Если тебя беспокоят приличия, вели принести ширму.

Этот компромисс с большим трудом устроил Бюльбюля. Служанки принесли ширму и помогли госпоже сменить платье, сняли большую часть украшений. Все это время Зульфикар простоял спиной к ширме и с улыбкой наблюдал, как Елизавета играет с краем его халата. Взяв белоснежную красавицу на руки, Зульфикар почесал ее пушистый живот и усмехнулся на ее попытку слегка прикусить его грубый палец. Забавные эти существа, кошки, подумал он, играя с ней. Такие свободолюбивые, но достаточно любопытные, чтобы уживаться с людьми. Елизавета понравилась ему — ей, к счастью, не передалось ни капли грубого и хищного нрава ее первой хозяйки, так что она осталась просто кошкой. Игривой, ласковой и умиротворяюще-теплой.

— Достаточно, девушки, дальше я сам управлюсь, — сказал Бюльбюль за его спиной. — Уберите вещи и ступайте. И ширму уберите тоже. Вот так.

Послышались шаги, скрип петель открывавшихся и закрывавшихся шкафов. Следом скрипнули уже двери. Служанки вместе с ширмой ушли, оставив их втроем.

— Хранитель покоев, — позвал его Бюльбюль. — Вы можете повернуться.

Зульфикар, не отпуская привыкшую к нему кошку, обернулся и увидел Хюмашах сидящей на диванчике и Бюльбюля, разбиравшего ее такую простую на вид прическу. Хюмашах сменила тяжелое, богатое на вышивку светло-зеленое платье на лавандовое домашнее, простое и легкое, и ее простой и домашний облик наполнил теплом и светом душу Зульфикара.

— Иди ко мне, — сказала она, протягивая к нему руки, и Зульфикар с большим наслаждением откликнулся на ее зов. Он сел так близко, как это было возможно, и Хюмашах погладила его по плечу. — Я рада, что ты пришел. Я скучала.

— И я очень скучал, — тепло улыбнулся Зульфикар. Елизавета, недовольная тем, что он перестал ее чесать, выскользнула из его рук и, обиженно мявкнув, ушла куда-то по своим кошачьим делам. Зульфикар же, пользуясь возможностью, взял одну из рук Хюмашах в свою. — Как ты себя чувствуешь?

— Уставшей. Но и довольной. Наконец-то все это закончилось, — улыбка Хюмашах потускнела. — Наверное, теперь я кажусь тебе ужасным человеком.

— Почему ты так решила?

— Для многих дико слышать то, что смерть матери совершенно меня не трогает, и что я даже рада этому, — почти прошептала Хюмашах. — Но это правда. Для меня ее смерть была освобождением. И я пойму… если этого будет достаточно, чтобы отвернуться от меня.

— Драгоценная моя, — растрогавшись, Зульфикар поцеловал ее руку. — Нет такой причины в этом грешном мире, что заставит меня от тебя отвернуться. Ты — мое самое большое сокровище. Как я могу с тобой расстаться?

Хюмашах слабо улыбнулась и откинула голову назад, позволяя Бюльбюлю закончить и вытащить из ее волос последние шпильки, на которых держалось ее головное украшение из насыщенных изумрудов и алмазов. Взглянув на все эти украшения, Зульфикар покачал головой.

— И как ты терпишь всю эту кучу иголок на своей голове, — поразился он, взяв одну из них и уколовшись об ее конец. — Подумать только! Столько мучений, и ради чего?

— Чтобы быть красивой, — как нечто само собой разумеющееся сказала Хюмашах и пододвинулась ближе.

— Дай зеркало, Бюльбюль, — попросил Зульфикар. Приняв его из рук евнуха, Зульфикар поднес его так, чтобы они с Хюмашах могли видеть в нем ее лицо. — Посмотри. Что ты в нем видишь?

— Себя.

— И какой ты себя видишь?

— Не знаю, — Хюмашах пожала плечами. — Я просто вижу себя. Если ты хочешь узнать, считаю ли я себя красивой, скажу так… Иногда считаю, но в такие моменты во мне говорит тщеславие. Проходя по гарему, я вижу других девушек и думаю, что, будь я одной из них, я была бы самой красивой. Но потом я стыжусь этих мыслей. Ведь если подумать… я вполне обычная.

— Для кого-то, не разбирающегося в красоте, разве что, — свободной рукой Зульфикар погладил Хюмашах по щеке и подбородку. — Посмотри на свой овал лица. Он гармоничный и очень изящный. Посмотри на свой милый носик. Я еще никогда не видел ни одного ему подобного. Посмотри на свои ясные глаза, на их цвет, с которым не сравниться свежим листьям и морской воде. Посмотри на свои чудесные кудри. Когда я увидел их в первый раз, то подумал: как красиво они развеваются при ходьбе. Как боевое знамя.

— Милый Зульфикар, — Хюмашах впервые за последние часы искренне засмеялась и поцеловала его в щеку. — Мне приятно слышать твои слова. Только прошу, не повторяй их слишком часто, чтобы я не поддалась на зов тщеславия и не возгордилась.

— Ладно уж, — усмехнулся Зульфикар. Он отложил зеркало и приобнял освободившейся рукой Хюмашах за плечи, позволяя ей удобнее устроиться рядом.

Хюмашах положила голову ему на плечо. На их колени запрыгнула Елизавета и, потоптавшись на одном месте, перешла на большие колени Зульфикара и удобно устроилась на них. Бюльбюль, убравший украшения госпожи, колдовал у камина с маленьким чайником и чашками. Все происходящее, уютное и комфортное, создало у Зульфикара ощущение дома. Поцеловав Хюмашах в лоб, Зульфикар вздохнул и вдруг предложил ей.

— Почему бы тебе не попробовать прически попроще, — он кивнул ей на один из ящичков с украшениями, куда Бюльбюль убрал острые и тяжелые шпильки, украшенные жемчужинами, — без этих орудий пыток? Просто перевязывать волосы или оставлять распущенными? Эти штуки такие острые, что ими можно человека убить, а ты их часами носишь в прическе.

— Думаешь, мне пойдет без них? — спросила Хюмашах не сколько из тщеславия, сколько из интереса. Ответ Зульфикара действительно был важен для нее.

— Здесь, скорее, речь о благоразумии, — Зульфикар вздохнул. — Тебе пойдет все, что угодно, но стоит ли так себя мучить, когда можно этого не делать? Посуди сама. Ты сэкономишь столько времени на переодевании, не будешь рисковать пораниться, в конце концов.

— А еще голова будет болеть меньше, — добавил Бюльбюль, подавая им кружки с горячим травяным отваром. — Рано или поздно все начинают жаловаться на это. Все эти украшения такие красивые, но они сильно давят. От этого устают быстрее, страдают мигренями. Так что в словах Зульфикара-аги есть смысл.

— Так что же ты мне раньше об этом не говорил? — Хюмашах усмехнулась, принимая из его рук чашку. — Столько лет меня одеваешь и ни разу не обмолвился.

— Повода не было как-то, — пожал евнух плечами. — Да и как тут скажешь… Все привыкли так делать, не станешь — многого лишишься. Да и как себя радовать в четырех стенах, если не украшениями и побрякушками?

— Подумать только, — удивилась Хюмашах. — Когда-то в гареме гордились хорошими успехами в учебе и музыке, а какие устраивались поэтические вечера и спектакли! Помню, Фатьма как-то раз поставила эпизоды из жизни Хюррем-султан и дала мне ее роль только из-за моих волос. Как мы все смеялись над моими пародиями! Маленькие Фахрие и Михримах поспорили из-за роли Михримах-султан прямо во время спектакля, и матушке пришлось все закончить. Только у нас такое могло случиться. До сих пор не могу забыть, как пели девушки на праздниках, как танцевали! Нынешние выступления им и в подметки не годятся. Надо будет обучить нескольких особо талантливых девушек и попробовать что-нибудь поставить с ними.

Воспоминание о матери бросило тень на лицо Хюмашах, но она быстро вернула ему прежнее выражение.

— Надо будет, — согласился Зульфикар, надеясь, что сможет отвлечь Хюмашах разговором. Это помогло — она отвлеклась и посмотрела на него с интересом. — Думаю, это будет не только приятно, но и полезно. И девушек займем, и повелителя порадуем. Я поговорю с падишахом, думаю, ему понравится эта идея. Как он выберет новую управляющую гаремом, так и заживем.

Они поговорили еще немного о том, кого могут выбрать управляющей, хотя все прекрасно понимали, что ею станет Кесем. Выпили немного за упокой всех жертв Сафие-султан. О случившемся они больше не заговорили, ни в тот день, ни в следующие. Не видели смысла: все, что было связано с Сафие, было главой, о существовании которой хотелось забыть. Да и зачем было о ней вспоминать, когда хотелось создавать новые, совместные и счастливые воспоминания?

Расставаясь на ночь, чтобы провести вместе следующий день, они оба чувствовали себя гораздо более счастливыми, чем раньше. Будущее казалось определенным и безоблачным, преграды остались в прошлом, а настоящее приносило лишь удовольствия. Засыпая в разных комнатах, Хюмашах и Зульфикар предвкушали день, когда смогут заснуть в одной.