Свадьба оказалась скорее выматывающим событием, чем волнительным. Соблюдение всех традиций и ритуалов, долгие и шумные гуляния, и дружеские праздники, гостей на которых оказалось порядком больше, чем ожидалось поначалу, шли всего лишь три дня, но в день перехода невесты из прежнего дома в дом жениха Хюмашах показалось, что все это длится больше недели. Она ехала на породистом жеребце, скрытая паланкином и сопровождаемая слугами, раздававшими деньги и подарки столпившимся людям, и потела под слоями одежды, украшения, которые обычно не тревожили ее, сейчас, казалось, заключили в себе всю тяжесть мира. Утешало ее только одно — осталось лишь доехать, пережить последний праздник, на котором будут только члены семьи и самые близкие гости, и после этого она наконец-то сможет остаться наедине с Зульфикаром в новом качестве. Ради этого Хюмашах была готова стерпеть этот долгий путь.

В это же время перед Зульфикаром стояла менее сложная, но не менее важная задача. Он лично встречал гостей, выехавших вперед. Первыми он встретил Ахмеда и Кесем-султан.

— Добро пожаловать, повелитель, — сказал он, поклонившись. — Кесем-султан.

— Поздравляем, Зульфикар, — Ахмед улыбнулся. — Добро пожаловать в семью.

— Мы очень рады за тебя, — Кесем, казалось, говорила искренне, но в ее глазах Зульфикар с удивлением и едва ощутимой обидой заметил легкий налет равнодушия. — Приятно знать, что самый верный воин династии обрел семью. Пусть Аллах будет милостив к вам и пошлет вам здоровых и счастливых детей.

— Аминь, госпожа, — из вежливости улыбнулся Зульфикар, решив не говорить, что о детях думать еще рановато.

За ними приехали Халиме-султан с Дильрубой и Мустафой, которого ради такого случая Ахмед позволил вывезти из дворца вместе с матерью под неусыпным наблюдением следовавших на расстоянии стражей и слуг.

— Поздравляю, Зульфикар-ага, — Халиме присела перед ним в книксене, и юная Дильруба последовала примеру матери. — И, раз уж выдался случай… Хочу от всей души поблагодарить тебя за то, что ты спас моих детей от Сафие-султан. Аллах послал тебя и Хюмашах-султан, благодаря вам мои дети живы и могут видеться со мной.

— Не стоит благодарности, госпожа, — Зульфикар, совершенно не ожидавший услышать это от Халиме, смущенно улыбнулся. — Я сделал то, что на моем месте сделал бы любой порядочный человек. И я искренне рад, что у вас, Дильрубы-султан и шехзаде Мустафы все в порядке.

Немного грустно улыбнувшись ему, Халиме и ее дети вошли во дворец. Зульфикар же посмотрел на следующих направлявшихся к нему гостей и вздохнул, чувствуя, как потеют от волнения ладони. Настала очередь сестер Хюмашах.

Айше-султан, с которой у них было что-то вроде нейтралитета, больше похожего на прогулку по острию ножа, шла первой. Она была похожа на злобного лебедя-трубача в своем бордовом платье с черной вышивкой и высокой прической, того и гляди схватит клювом то, что ей нужно. За ней шла Фатьма-султан и ее дочери, вся в бежево-лазурном, и вместе с малышками, двумя девочками-погодками, похожими на нее как две капли воды, она напоминала утку, степенно, но мирно выгуливающую свой крошечный златоперый выводок. Разговорившись с ними как-то в коридорах дворца, Зульфикар решил, что, возможно, они с этой султаншей смогут стать хорошими друзьями, так как имелось у них в характерах много общего. Наконец, Михримах-султан, выбравшая серый наряд, вышитый белым бисером, с восторгом рассматривающая все, что ей встречалось, смеялась и щебетала подобно маленькому, бодрому воробушку. Эта султанша казалась ему самой веселой и искренней, и насчет ее мнения Зульфикар волновался больше всего.

— Добро пожаловать, Айше-султан, Фатьма-султан, Зейнеп-султан и Назлы-султан, Михримах-султан, — Зульфикар по очереди поприветствовал каждую из сестер и даже девочек.

— Рада, наконец, познакомиться с тобою лично, — Айше-султан смерила его оценивающим взглядом и чуть нахмурилась, явно оставшись чем-то недовольной. Из всех сестер она была похожа на свою мать сильнее всего не только внешностью, но и манерами. — Люди о тебе много судачат.

— Может и так, — подколка Айше-султан его совершенно не задела. Зульфикар лишь усмехнулся. — Но пусть каждый составит свое мнение сам.

Айше кивнула, видимо, удовлетворенная этим ответом, и пошла вперед.

— Поздравляю, Зульфикар-ага, — сказала Фатьма-султан так тихо, что Зульфикар ее едва расслышал. — И прошу прощения за мою сестру. Ей по душе только ее сын.

— Не переживайте обо мне, — ей Зульфикар улыбнулся уже теплее. — Если бы я переживал о каждом сказанном в мой адрес слове, то не дожил бы до этого дня.

Она вместе с девочками присела перед ним в книксене и только после этого отправилась вслед за остальными гостями, во дворец.

— Зульфикар-ага! — воскликнула Михримах-султан, подойдя к нему. Вместо книксена она схватила одну из рук Зульфикара и потрясла ее в энергичном рукопожатии. — Я так рада, наконец, познакомиться с медведем моей сестры!

— С кем? — Зульфикар удивился ее словам так сильно, что даже не отреагировал на ее фривольный жест.

— Ой! Я проболталась! Простите! — оглянувшись, Михримах-султан с заговорщицким видом поведала ему. — Но по секрету — Хюмашах иногда называет вас своим милым медведем, которого она так и мечтает обнять! Только обещайте, что не скажете ей! Обещаете?

Эти слова обрадовали и рассмешили Зульфикара до слез.

— Обещаю, — отсмеявшись, сказал он.

Удовлетворенная этим Михримах подмигнула ему и пошла дальше. На этом с гостями со стороны невесты было закончено, и наступила очередь гостей со стороны жениха. Их было порядком меньше, и каждого Зульфикар был искренне рад видеть.

Первым шел Куюджу Мурад-паша. Они не были особо близки, но Зульфикар искренне уважал его. Настолько, что попросил его быть представителем и заключить брак от его имени. Мурад-паша с должным уважением и знанием сделал все необходимое, и Зульфикар был благодарен ему за это.

— Здравствуй, Зульфикар-ага, — сказал Мурад-паша с нарочитой медленной слабостью подойдя к нему. — Поздравляю тебя. Ты теперь женатый человек, в совет войдешь скоро. Хорошее достижение для человека твоего склада характера. Если позволишь, я дам тебе совет.

— Пожалуйста, Мурад-паша.

— Обычно я советую противоположное, — Мурад-паша немного скосился на него. — Но ты у нас человек исключительный, поэтому мой совет тебе таков: если нельзя достигнуть всего, то не следует отказываться от части. Ты долгие годы отказывал себе в том, что заслужил, и теперь наверстал это. В будущем тебя ждет еще много испытаний, твоя личность еще не раз подвергнется проверкам и урокам. Но все они будут бесполезны, если ты не позволишь судьбе вознаградить себя за успешное их усвоение. Вот таков мой совет.

— Благодарю, Мурад-паша, — Зульфикар улыбнулся ему. — И за совет, и за помощь со свадьбой.

— Не стоит благодарности. Это была честь для меня.

На этом их обмен приветствиями можно было считать оконченным. Крякнув, Мурад-паша пошел дальше, а к Зульфикару подошел ожидавший в стороне Мехмед Гирей. Назвать крымчанина другом или хотя бы товарищем Зульфикар пока еще не мог, но и посторонним его не считал. В конце концов, трудно было считать посторонним кого-то, с кем бок о бок сражался с предателями.

— Зульфикар-ага, поздравляю вас, — поклонился Мехмед. — Я очень рад, что вы с Хюмашах-султан обрели счастье. Приятно видеть, что хоть кому-то из нас это удалось.

Его глаза потемнели от горя, которое он пока не смог пережить до конца, и Зульфикар склонил голову, давая Мехмеду время собраться с силами.

— Благодарю, Мехмед Гирей, — сказал он, когда понял, что Мехмед вынырнул из собственных раздумий в реальный мир. — Я рад, что ты смог прийти на наш праздник.

Снова слегка склонившись перед ним, Мехмед Гирей поспешил пойти вперед и догнать ожидавшего его в стороне Мурада-пашу.

Последними гостями Зульфикара были Али, единственный ага янычар, который все еще считал его своим другом, и Искендер, который после смерти Сафие-султан ждал нового назначения.

— Зульфикар! — Али-ага, радостно улыбаясь, похлопал Зульфикарам по плечам. — Посмотри на себя! Должность получил при султане, семьей обзавелся, скоро пашой станешь. Можно ли желать большего?

— Я доволен тем, что имею, — вид Али, доброго друга, вызвал у Зульфикара радостную улыбку. — Рад, что вы оба смогли прийти.

— Это большая честь присутствовать на вашем празднике, — сказал Искендер, и сухость и краткость его ответа никак не отобразила его искренней радости. За время, проведенное на поле боя, он возмужал и посерьезнел, от юношеской наивности не осталось и следа.

Вместе с ними Зульфикар пошел по дорожке, ведущей ко входу во дворец. Высаженные вдоль дорожки розовые кусты едва покачивались от слабых порывов ветра, источая приятный запах.

— Хороший дворец, — сказал Али-ага, окинув здание с бежевыми стенами, деревянными резными рамами окон и черепичной крышей внимательным взглядом. — Красивый, но скромный. Похож на своего владельца.

— Спасибо, — усмехнулся Зульфикар. — Хюмашах-султан обставляла его с большим удовольствием и хорошим вкусом. Мне очень понравилось то, что получилось в итоге. Думаю, я смогу назвать это место своим домом.

— Если не секрет, Зульфикар, — Али-ага ухватился за это и задал вопрос, который, видимо, многих волновал, — как так получилось, что ты женишься на близкой родственнице повелителя? Таков был приказ?

— Нет, наш брак доброволен, — этот вопрос оставил небольшой осадок в душе Зульфикара. Ему вдруг показалось, что Али, которого он считал своим хорошим другом, пришел не для того, чтобы разделить радость этого дня, а только чтобы удовлетворить свое любопытство и посмотреть, в кого превратился человек, с которым он некогда воевал бок о бок. — Я люблю госпожу, а она любит меня. Ты что же, думаешь, я бы женился иначе?

— Нет, что ты, — смутился Али. — Но ты же понимаешь… Госпожа это… госпожа, а ты это ты.

— Не нахожу ни единой причины, по которой человек вроде меня не может жениться на любимой женщине, неважно, госпожа она по крови или простая женщина, — сказал Зульфикар, с трудом сдерживая гнев. Дружеская любовь к Али уступила место обиде и печали: неприятно было осознавать, что человек, которого он считал братом, сейчас смотрел на него другими глазами. — Сам запомни и скажи это всем во мне сомневающимся: я все тот же Зульфикар, каким меня знают. С теми, кто ищет в моих поступках подвох или злой умысел, я дел иметь не желаю.

— Да что ты такое говоришь? — пробормотал Али, и смущение его полностью обнажило прежние сомнения, которые тот пытался скрыть. — Ни у кого и мыслей таких не было…

— Вот и славно, — решив, что достаточно с Али выговоров, Зульфикар сменил гнев на милость и похлопал его по плечу.

Они вошли во дворец и первым делом омыли руки и лица водой, поданной слугами, насухо вытерли их. Освежившись и избавившись от уличной пыли, тонким, но ощутимым слоем остававшимся на них, Зульфикар и его спутники вошли в комнату, где собрались гости-мужчины и маленький Мустафа, женщины, как знал Зульфикар, ждали невесту в соседней комнате.

Ещё час потребовался Хюмашах и сопровождавшей ее процессии, чтобы добраться до Айналы Кавак. Узнав об их появлении, мужчины подошли к окнам, чтобы хоть мельком взглянуть на паланкин невесты.

— Храни Аллах Хюмашах-султан, — сказал Мурад-паша. — Я слышал, все дочери покойного повелителя одарены в той или иной степени. Однако ни одна из них не обладает столь редким сочетанием красоты, ума, благоразумия и отваги, какими Всевышний наградил ее.

— Поберегитесь, Мурад-паша, — со смехом сказал Ахмед. — Как бы ваши слова до других султанш не дошли.

— Мне нечего бояться, повелитель, — Мурад-паша усмехнулся со свойственным ему равнодушием. — Я готов ответить за каждое свое слово перед достойными людьми и Аллахом.

— Я незнаком с госпожой, но слышал о ней удивительные вещи, — заметил Мехмед Гирей. — Говорят, будто полк янычар готов вступиться за нее, ежели кто ее посмеет обидеть, и что в одночасье сумела она отвадить всех союзников матери от желания той служить. Наконец, говорят, что это благодаря ей Сафие-султан больше никому не навредит. Правда ли хоть что-то из того, что я слышал?

Зульфикар, недовольный вопросом крымчанина, бросил мрачный взгляд на Искендера — подумал, уж не он ли распустил слухи. Но бывший подопечный спокойно выдержал его взгляд и едва заметно качнул головой: нет, не он.

— Все так, — опередив Зульфикара ответил Ахмед. — Хюмашах-султан действительно совершила все это, и, должен признать, я рад иметь такую умную и способную союзницу на своей стороне.

— Почему мы не можем посмотреть на тетушку? — спросил Мустафа, вытягивающий шею в попытке рассмотреть паланкин.

— Таковы традиции, Мустафа, — Ахмед потрепал брата по макушке и усмехнулся.

— Когда Дильруба будет выходить замуж, мне можно будет посмотреть? — Мустафа повернулся к нему и радостно улыбнулся.

— Мне жаль, Бельчонок, но нет, — усмехнулся Ахмед.

Наконец, слуги, держащие паланкин, ушли. Гостям начали подавать еду, и пока на мужской половине продолжались разговоры о политике, походах и всем подобном, на женской половине приветствовали невесту.

— Наконец-то я добралась, — выдохнула Хюмашах, совершив омовение и поднявшись в комнату. Ее усадили во главе стола и помогли снять часть украшений, и теперь она смогла хоть немного расслабиться. — Я уж успела забыть, каково это — столько времени ехать в жарком паланкине. Но это стоило того. Я наконец-то могу сказать, что приехала домой!

— И это удивительно, — жеманно поджимая губы, сказала Айше. — Такая скромная свадьба и такой простой дом… под стать жене министра средней руки, но никак не дочери султана.

— Айше, дорогая, трудно устроить свадьбу, что превзошла бы любую из твоих, — Хюмашах, совершенно не обиженная, улыбнулась. — Зная, что роскошь твоих свадеб была нужна тебе только для компенсации твоей неудовлетворенности женихами, я даже и пытаться не стала. В конце концов, я слишком люблю своего мужа, чтобы подвергать его подобному испытанию роскошью.

Фыркнув, Айше поднялась с подушки у большого столика, за которым сидели взрослые, и пересела на дальний угол дивана. Хюмашах не стала ее возвращать, Фатьма и Михримах, привыкшие к таким перепалкам, но не испытывавшие от них никакого удовольствия, тоже не расстроились. Халиме к этой сцене осталась равнодушна, чего нельзя было сказать о Кесем.

— Впервые вижу подобные отношения между сестрами, — удивилась Кесем. — Прошу прощения за бестактность, но неужели Айше-султан совершенно не рада?

— Ни капельки, — Хюмашах усмехнулась. — Айше не выносит всех, чья жизнь сложилась лучше ее собственной. С другой стороны, можно ли ее в этом винить…

— Винить, быть может, и нельзя, но подвергнуть сомнению ее позицию не имеющей права выбора госпожи вполне себе можно, — внезапно вклинилась в разговор Халиме. — Она была близка с покойным повелителем и имела на него достаточное влияние, чтобы хотя бы во второй раз выйти замуж по любви или хотя бы из взаимного уважения к избраннику, тем более, что подходящие претенденты были. Госпоже было достаточно одно лишь слово сказать, и Мехмед-хан устроил бы все в лучшем виде, однако, она предпочла плыть по течению.

— Все так, — согласилась с ней Хюмашах. — В этом вся Айше. Она считает, что может стоять на обоих берегах реки одновременно: не выходить за рамки правил, но и иметь больше других. Из-за этого она много потеряла. Умасливала брата ради незначительных подарков и назначений, но в критический момент пасовала, не доводила дело до конца. А ведь поступай она наоборот, такое бы влияние она обрела, но нет. Ей больше по нраву язвить, подражать матери и отравлять жизнь всем вокруг из нелепой зависти.

— Мне так обидно, что она холодна с нами, — пожаловалась Михримах. — Она ведь не всегда такой была.

— Михримах, золото мое, — Фатьма погладила сестру по плечу. — Ты единственная, кто о ней хорошо думает, но лишь потому, что ты всегда была ее любимицей. И то это время прошло. Она как приехала к тебе даже не подошла, не поздравила тебя с малышом, слова доброго тебе не сказала. Не обижайся на нее, оставь это. Пустое. Хочет она сама по себе быть — Аллаха ради. Пусть только себя надеждой на то, что ее мнение для кого-то значение имеет, не тешит.

— Фатьма права, Михримах, — Хюмашах кивнула и тоже ласково потрепала сестру по щеке. — Если бы Айше действительно хотела сохранить отношения, она сидела бы сейчас с нами. Вместо этого она решила быть сама по себе. Не огорчайся почем зря, оно того не стоит.

Михримах вздохнула, явно не до конца соглашаясь с их словами, но и перечить тоже не стала.

Какое-то время они молчали, угощаясь едой и напитками. Хюмашах не очень хотелось говорить — ее мысли были совсем о другом. Она чувствовала себя очень уставшей и мечтала, чтобы этот праздник быстрее закончился. Конечно, гости не собирались задерживаться до самого вечера, но и уходить так скоро было бы невежливо.

— Тетушка Хюмашах, — когда первый и основной голод был утолен, к столу взрослых подошла Дильруба. — Поздравляю вас! Спасибо, что позволили мне приехать и уговорили повелителя дать нам увидеться с Мустафой.

— Спасибо, Дильруба, — Хюмашах улыбнулась и притянула девочку к себе, усаживая ее рядом. — Садись со мной, моя красавица. Ты совсем уж взрослая становишься, скоро ростом меня догонишь.

— Я бы тоже замуж скорее выйти хотела, — беспечно сказала девочка. — Да только матушка говорит, что рано — для этого я еще недостаточно взрослая. Как так может быть?

Бросив взгляд на Халиме и Фатьму и Михримах, слушавших их разговор, Хюмашах увидела, как на их лицах пролегли тени печали. Халиме явно понимала, что шансов устроить счастливый брак для Дильрубы у нее немного, сестры же явно думали о том, как несправедливо с ними обошлись, подбирая им женихов.

— О, Дильруба, — вздохнула Хюмашах. — Думаю, твоя матушка права. Как твоему брату еще нужно вырасти, чтобы начать ходить в походы вместе с повелителем, тебе нужно подрасти, чтобы выйти замуж. Кроме того, свадьба и замужняя жизнь не всегда такая, какой ее представляешь поначалу. Ты поймешь это со временем, а пока позволь себе наслаждаться своими мечтами.

Дильруба не успела сказать что-то еще — к ним подошли дочери Фатьмы, и за столом завязался новый разговор. Хюмашах участвовала в нем, но впоследствии она не могла толком вспомнить ни единого слова из произнесенных или услышанных ею почти что до самого конца семейного праздника. Снова четко осознавать происходящее она смогла лишь когда дежурившие в коридоре слуги громко предупредили о приходе повелителя. Все поспешили встать и склониться. Двери открылись, пропуская Ахмеда и Мустафу, крепко держащегося за его руку, в комнату.

— Тетушка, — сказал он, подойдя к Хюмашах. Выпрямившаяся Хюмашах увидела на лице Ахмеда теплую улыбку. — Для меня большая радость стать свидетелем вашего счастья. Пусть Аллах благословит ваш брак счастьем, миром и спокойствием. Примите мой подарок в знак моей любви и уважения к вам.

Он отпустил руку Мустафы и взял из открытой шкатулки, расторопно поданной слугой, какое-то украшение. В следующую секунду изящный браслет из золота, казавшийся тяжелым из-за металла и нескольких крупных камней в нем, украсил левую руку Хюмашах.

— А это, — сказал Ахмед, когда ему подали еще что-то, — подарок, который передал вам Зульфикар-ага.

Аккуратно, чтобы не испортить прически Хюмашах, Ахмед надел ей на шею кулон. Рассмотрев подарки и поняв, что их дарители подбирали их с большой любовью и мыслями о ней, Хюмашах прослезилась.

— Благодарю, повелитель, — она присела в книксене в ту же секунду, как утерла слезы. — Благодарю за то, что вы позволили моей мечте воплотиться в жизнь.

На этом праздник можно было считать завершенным. Обменявшись вежливыми фразами с Ахмедом и остальными гостями и получив от них много хороших пожеланий, Хюмашах наблюдала, как они покидают комнату, и снова чувствовала странное волнение. Впереди ее ждал самый желанный миг, но вместо радостного предвкушения, с которым она ждала его раньше, сейчас ее живот скрутило тугой спиралью тревоги и напряжения. Старые страхи вернулись, злобным шепотом напоминая ей о пережитом ужасе и отравляя надежду на счастье и удовольствие. Эти странные чувства, к счастью, рассеялись так же внезапно и быстро, как и появились, стоило пришедшему за ней Бюльбюлю окликнуть ее.

— Хюмашах-султан, — сказал он, поклонившись. — Пока Зульфикар-ага провожает гостей, вам стоит пойти в хамам. Вы, наверное, утомились после долгой дороги и праздника. Кроме того, самое важное еще впереди, нужно подготовиться.

— Ты прав, — сглотнув тяжелый ком, Хюмашах поспешила покинуть гостиную.

К моменту, как она закончила полное омовение в хамаме, насухо вытерлась, переоделась в белое с шалью платье и не без помощи слуг пришла в спальню, чтобы закончить последние приготовления, небо за окнами полностью стемнело. Пока служанки приводили в порядок комнату, зажигали свечи и благовония и расставляли тарелки со сладостями, Хюмашах прочитала пару молитв. Одну обычную, что читают невесты, а другую от себя, и это помогло ей справиться с волнением. Взирая на комнату сквозь белую ткань, Хюмашах ждала Зульфикара и сжимала одну руку в другой в теперь уже радостном нетерпении.

Наконец послышался скрип двери и шаги. Знакомой, легко отличимой поступью Зульфикар вошел в спальню и остановился в середине комнаты, служанок при его появлении как ветром выдуло из спальни. Дверь скрипнула в последний раз, и в комнате установилась тишина. Они остались вдвоем.

***

Все, что было между отъездом гостей и его приходом к дверям спальни, выпало из памяти Зульфикара. Он не запомнил ни то, как проводил гостей, ни как ходил в хамам и молился после этого — все эти мгновения пролетели стремительнее молнии, несущейся к земле. Четкость восприятия вернулась к нему, когда он увидел перед собой дверь спальни, а весь мир словно сжался до ее резных ручек. Зульфикар долго отгонял прочь волнение, но оно возвращалось. Наконец, решив, что ничего другого ему уже не остается, Зульфикар открыл дверь и шагнул внутрь.

Порхавшие по комнате подобно мотылькам служанки, увидев его, мигом оставили все, что делали, и покинули спальню, плотно закрыв за собою дверь. В спальне остались лишь Зульфикар и Хюмашах, облаченная в белое. Чувствуя, как от волнения подрагивают пальцы, Зульфикар подошел к ней и, подняв за край, убрал с ее головы перламутровую шелковую шаль. Хюмашах подняла голову, и в ее красивых зеленых глазах Зульфикар увидел слезы.

— Хюмашах, драгоценная моя, — сказал он, погладив ее ладонью по щеке. — Почему ты плачешь?

— От любви к тебе, — всхлипнув, Хюмашах потянулась к нему и вовлекла в поцелуй.

И все исчезло, стоило их губам соприкоснуться. Остались только они. Ничто больше не имело значения, кроме тепла губ и дыхания, бархатной нежности кожи, самого поцелуя, что оказался слаще меда и насыщеннее молока, которым по традиции жениху пристало угощать невесту. Прижав руками Хюмашах к себе, Зульфикар чувствовал, как гулко стучит в ее груди сердце, и его собственное откликалось таким же сильным биением. Они бы так и продолжили этот поцелуй, да воздуха в какой-то момент перестало хватать. Отстранившись, Зульфикар выдохнул. Он продолжал обнимать Хюмашах и смотрел в ее лицо, наслаждаясь его счастливым выражением.

— Я люблю тебя, Хюмашах, — он впервые сказал эти слова вслух, и их оказалось достаточно, чтобы заставить ее снова заплакать от счастья. — Люблю с самого первого дня нашей встречи. И я обещаю, что никогда не пожертвую нашей семьей, даже если от меня это будет требовать долг. С сегодняшнего дня я буду больше думать о себе, о тебе и о нас. Ты мне веришь?

— Хороший ты мой, — наконец перестав плакать, сказала Хюмашах. — Конечно, я тебе верю. И я счастлива это слышать.

Зульфикар улыбнулся. Отстранившись, он за руку подвел Хюмашах к столику с молоком и сладостями и помог ей сесть.

— Как прошел твой день? — спросила Хюмашах, когда он сел рядом с ней и позволил ей прижаться к собственному плечу. — Ты доволен им?

— Не пойми меня неправильно, но я рад, что он подошел к концу, — Зульфикар засмеялся и обнял Хюмашах, прижимая ее еще ближе. — Этот праздник длился всего три дня, но устал я от него так, словно бы он месяц продолжался. Я рад, что могу сейчас сидеть здесь вот так, с тобой.

Он потянулся к тарелке с лукумом и, взяв кусочек, угостил им Хюмашах. С лукавой улыбкой она съела сладость, не упустив возможность прихватить мягкими губами кончик его пальца. Это заставило улыбнуться и Зульфикара. Поцеловав ее в макушку, он продолжил угощать ее сладостями до тех пор, пока Хюмашах не перехватила инициативу.

— Это все, конечно, очень вкусно, — сказала она, высвободившись из его объятий, забравшись на его колени так, чтобы сидеть лицом к лицу, и взяла в руки тарелку с остатками лукума. — Но еще вкуснее есть что-то вместе. Теперь твоя очередь.

Это пришлось Зульфикару по душе. Он добросовестно съел каждую сладость, которой его угощала Хюмашах, наслаждаясь их тесной близостью. Когда сладости были съедены, а подслащенное молоко выпито, они оба поняли — пришло время самого главного, того, о чем они так долго волновались.

— Хюмашах, дорогая, — прошептал Зульфикар, которого их близость сейчас больше смущала, чем радовала, снова обняв Хюмашах. Он чувствовал прилив энергии, непривычной для него, но пока что смущение было сильнее. — Ты же понимаешь… что я не посмею сделать ничего, чего бы ты не хотела?

— Конечно, понимаю, — мягко сказала Хюмашах, целуя его. Милое выражение лица Зульфикара успокоило ее и прогнало всякое волнение. — И точно так же хочу поступить с тобой. Я думаю… у нас все получится.

Она втянула его в новый поцелуй, и теперь он был более насыщенным, тягучим и долгим. Это уже был не один из тех милых и мягких поцелуев, что у них был раньше. Сейчас в их поцелуе появилась страсть, подогреваемая уже телесным влечением. Чувствуя, что не может больше сдерживаться, Хюмашах, не разрывая поцелуя, потянулась к пуговицам кафтана Зульфикара и принялась их расстегивать. Преодолев это препятствие, Хюмашах добралась до тонкой рубашки, что была под кафтаном, и немного разочарованно вздохнула.

— Как много, оказывается, на мужчинах одежды, — пробормотала она, разорвав поцелуй и усмехнувшись, и Зульфикар усмехнулся ей в ответ. Их лбы продолжали соприкасаться, и Хюмашах чувствовала его прерывистое дыхание. — Поможешь мне?

— С удовольствием, — поцелуй помог Зульфикару справиться с волнением, а действия Хюмашах усилили жар, пылавший во всем его теле.

Поднявшись с подушек, они проворно помогли друг другу снять одежду, и с каждым новым ее предметом, оказывавшимся на полу, их желание крепло. На загорелой крепкой груди Зульфикара, освобожденной и от рубашки, Хюмашах увидела множество шрамов, больших и маленьких, и их количество на миг остудило ее пыл, напоминая о тяжелых битвах, в которых он побывал. Она провела рукой снизу вверх, от живота к ключице, прежде, чем прижаться к ней, и с наслаждением ощутила, как содрогается эта могучая грудь от удовлетворенного вдоха.

Когда с плеч Хюмашах сползло платье, которое Зульфикар помог ей расстегнуть на спине, и женщина осталась лишь в тонкой полупрозрачной сорочке, Зульфикар с трудом удержался, чтобы не сорвать ее, настолько вид ее красивого, нежного тела пришелся ему по душе. Наконец, избавившись от одежды, они приникли друг к другу, их губы снова слились в поцелуе. Ощущая шелковую гладкость горячей кожи Хюмашах, Зульфикар с наслаждением простонал в любимые губы и погладил кончиками пальцев изгиб ее сильной спины, задержавшись в мягкой ложбинке над ягодицами. Он, продолжая обнимать Хюмашах и целовать ее, повел ее за собой, к кровати. Вместе они опустились на мягкие простыни — Хюмашах оседлала бедра Зульфикара, продолжая целовать его и позволяя его рукам изучать свое тело. Когда поцелуя им стало недостаточно, Зульфикар разорвал его и аккуратно перевернулся на бок, чтобы следом нависнуть над распластавшейся на простынях Хюмашах.

— Ты готова? — спросил Зульфикар, поглаживая кончиками пальцев ее ключицы прежде, чем спуститься ими к груди и приласкать чувствительные ореолы сосков.

Хюмашах, сделав глубокий вдох, кивнула, позволила Зульфикару раздвинуть ее бедра так, чтобы он смог ближе к ней прижаться. Она думала, что он сразу войдет в нее, но вместо этого Зульфикар прижался губами к ее шее, прокладывая жаркими поцелуями путь к груди и возвращаясь к ее лицу. Руки Зульфикара, ласкавшие ее грудь, и место, которое, как ей раньше казалось, вообще невозможно ласкать подобным образом, разрушили ее самоконтроль, и Хюмашах отдалась наслаждению. Запрокинув голову, она застонала. Звук ее голоса вызвал у Зульфикара мягкую усмешку — он был рад, что его старания доставили Хюмашах удовольствие.

Еще лучше стало, когда Хюмашах начала дарить ему ответную ласку. Приподнявшись, одной рукой она обняла его за шею и обхватила мочку его уха губами, зарылась кончиками пальцев в короткие волосы, массируя голову, отчего по всему телу Зульфикара пошла приятная дрожь. Вторая ее рука опустилась к эпицентру его желания, и от ее прикосновения к нему Зульфикар забыл как дышать.

— Что же ты творишь, — прошептал он, чувствуя, как ее рука ласкает самые чувствительные участки. И как она сумела их угадать?

— Что-то, что тебе очень-очень нравится, — выдохнула Хюмашах, обдав его ухо горячим, прерывистым от наслаждения дыханием. Ее рука, продолжая ласкать, направила желание Зульфикара к источнику собственного. — Давай же. Прошу!

Просить дважды ей не пришлось — Зульфикар аккуратно и неторопливо двинул бедрами и замер, давая ей возможность привыкнуть к ощущению заполненности и наслаждаясь тем, как она обхватывала его.

— Ну что же ты, — взмолилась женщина несколько невыносимо-медленных и мимолетно-быстрых одновременно мгновений спустя. — Продолжай.

Новый глубокий толчок вызвал у нее глубокий стон. Прижимаясь к нему и продолжая обнимать его рукой за шею, Хюмашах против воли выгнулась дугой от наслаждения. Воспользовавшись этой возможностью, Зульфикар одной из рук перехватил ее под спиной и поднял с постели, усаживая на своих коленях. Они все еще были лицом к лицу, но ощущения изменились, стали ярче и глубже. Теперь у Хюмашах появилось преимущество в виде возможности двигаться самостоятельно, и она не преминула ею воспользоваться.

На миг их взгляды, наполненные любовью и желанием, пересеклись, и то, какими они увидели друг друга в отражении собственных глаз, было последней осмысленной вещью, которую они запомнили. Все, что происходило дальше, осталось в их воспоминаниях жаром желания, влагой скатывающихся по коже капель пота, запахом медных кудрей Хюмашах и силой рук Зульфикара, в которых он удерживал извивающееся от удовольствия гибкое тело любимой. Последний и самый сильный всплеск удовольствия, заставивший содрогнуться и пробравший дрожью тонких мурашек, остался в их памяти отправной точкой, пристанью, с которой лодка их брака пустилась в путь по морю семейной жизни.

Жизнь в подтвержденном браке началась для них с еще одного обмена взглядами. Они лежали на боку и смотрели друг на друга, словно пытаясь понять, остались ли они теми же людьми, какими были с утра, или же переродились подобно жар-птицам, сгоревшим в пламени плотского удовольствия, разожженного на любовном костре, в совершенно новых людей. На поверхности светло-голубых глаз Зульфикара Хюмашах увидела осознание: он совершенно не жалел, что столько лет был один, ибо сейчас, оказавшись с правильным человеком, он понял, что ничего не потерял, иначе бы все, что произошло между ними, не ощущалось бы правильным. Сам же Зульфикар видел в глубинах зеленого моря ее глаз счастье и восторг, за которыми скрывалось едва заметное приятное удивление — старый, неприятный опыт рассыпался прахом под новым, приятным, о котором раньше она не могла и мечтать.

Их разгоряченная кожа, прикрытая тонкими простынями, остывала, и едва ощутимая раньше прохлада, морским воздухом проникавшая в комнату, заставила их продрогнуть. Хюмашах, не слишком любившая мерзнуть, подползла к Зульфикару и прижалась к нему.

— Я люблю тебя, Хюмашах, — прошептал Зульфикар, прижимая ее к себе и наслаждаясь шелковой гладкостью ее кожи и ее застенчивым, мягким теплом. — И уже не могу представить, как жил раньше… Без тебя.

— Я понимаю, — Хюмашах улыбнулась и поцеловала его в плечо, на котором до этого покоилась ее голова. — Я и сама до конца не понимаю, жила ли я до этой ночи. Словно бы все предыдущие годы были сном, кошмаром, от которого я не могла проснуться, пока твой взгляд в день нашей первой встречи не разбудил меня.

— Ты так хорошо думаешь о том дне, — Зульфикар усмехнулся. — Я же помню то, каким нелепым тогда показал себя. Это ж надо, засмотреться и пораниться на твоих глазах.

— Но посуди сам, какой это был комплимент, — погладив его по щеке, Хюмашах немного мечтательно вздохнула. — На меня часто смотрели с восхищением и влюбленностью, не заглядывая дальше моей внешности или моего титула, но еще никто, кроме тебя, не смотрел на меня как на личность. Я помню, как мы смотрели тогда друг на друга, почти как сейчас, и чувствовала интерес. Мне хотелось узнать, как глубоко ты заглянул в мою душу. Что ты увидел во мне тогда?

— Знаешь, я и сам до конца понять не могу, — Зульфикар не смог сдержать смеха, когда увидел, как удивилась его словам Хюмашах. — Конечно, сначала меня привлекла твоя красота. Но потом ты заговорила со мной, и у меня впервые в жизни возникло ощущение, что со мной говорят как со мной. Не как со слугой, рабом или кем угодно еще, кем меня обычно видят. А с тем, кто я есть. Я знаю, это звучит странно, но я не знаю, как объяснить лучше.

— Я думаю, я понимаю, — сказала Хюмашах, поглаживая кончиком пальца один из шрамов на груди Зульфикара. — Теперь понимаю.

— Я рад, — мягко улыбнулся Зульфикар. То, что она понимала его, как бы путано он не изъяснялся, было в его глазах одним из лучших ее качеств.

Они замолчали, наслаждаясь близостью и возможностью просто быть рядом. За окном пронзительно закричали чайки, и их крики смешались с грозными раскатами морских волн, бьющихся о скалистый берег, шелестом деревьев, растущих вокруг дома, и слабым потрескиванием углей.

— Давай сходим в хамам? — предложила Хюмашах. Как ни приятно было лежать рядом, еще приятнее это было бы без лишнего слоя пота на коже и непривычных, не совсем комфортных ощущений ниже живота. — Смоем с себя все лишнее…

— С тобой куда угодно, — Зульфикар с усмешкой поцеловал ее в макушку прежде, чем встать.

Откинув простынь, он поднялся и помог Хюмашах, немного неуверенно державшейся на ногах после всего, что они делали, встать и одеться, после оделся сам. Вместе они дошли до хамама, совершили омовение и вернулись в комнату, устроились как можно удобнее в кровати, белье на которой слуги предусмотрительно сменили за время их отсутствия. Вымотанные долгим днем и страстной ночью, они готовы были провалиться в сон с минуты на минуту.

— Я счастлива, Зульфикар, — тихо сказала Хюмашах прежде, чем позволить сну накинуть на нее свою волшебную вуаль. — И я очень тебя люблю.

Вместо ответа Зульфикар поцеловал ее в лоб и крепче прижал к себе. Они оба заснули под тихую колыбельную залива, и еще никогда их сон не был таким умиротворенным и крепким, как их в первую совместную ночь.