Почти весь следующий месяц они провели вместе. На службе Зульфикара пока не ждали — чтобы отблагодарить его за все деяния и угодить тетушке Ахмед приказал ему не появляться в совете и провести эти недели за отдыхом. Сначала это показалось ему, непривыкшему сидеть без дела, непосильной задачей, но Хюмашах вскоре нашла способ привлечь его к занятию, которое он ни за что бы не нашел интересным раньше.

— Что это тут у тебя? — спросил Зульфикар, вернувшись домой после поездки за оружием на базар и обнаружив Хюмашах сидящей на полу в окружении множества коробок и ящиков в их любимой гостиной.

— Привезли мои вещи из Каира, — ответила она, сосредоточенно рассматривая содержимое одного из ящиков. — Камни и украшения, атласы и картины, милые безделушки и, конечно же, книги! Ах, как я скучала по ним! Теперь наша домашняя библиотека кажется мне идеально завершенной.

— У нас что, есть библиотека? — за этот шутливый вопрос в него полетела маленькая подушечка, и Зульфикар, ловко от нее увернувшись, рассмеялся.

— Теперь есть, — улыбнувшись, сказала Хюмашах. Зульфикар сел на свободный от вещей участок дивана, и она погладила его по руке. — И я очень надеюсь на то, что она будет радовать не только меня, но и тебя.

— Оставь это, — отмахнулся Зульфикар. — Книги и вот это вот все… не для меня.

— Почему?

— Потому что я не верю, что могу из них что-то узнать. Сама посуди — кто научит тебя лучше самой жизни.

— Отчасти я согласна с тобой, — Хюмашах кивнула. — Однако, есть много того, чему ты никогда не научишься сам. Кроме того, книгам необязательно тебя чему-то учить. Они могут просто усмирять и направлять душу, как это делает наш священный Коран, или вызывать самые разные чувства. Например, стихи! О, знал бы ты, как я их люблю…

Улыбнувшись ее энтузиазму, Зульфикар достал первую попавшуюся книжку из одной из коробок и повертел ее в руках, открыл и пролистал. Слова на бумаге были на незнакомом ему языке.

— Странно, — нахмурился он, показывая Хюмашах книжку. — Она не на нашем языке…

— Это итальянский, язык матери, — мельком взглянув на обложку сказала Хюмашах. — Она гордилась тем, что научила нас ему, мной она гордилась особенно. Мол, на нем я заговорила раньше, чем на родном.

— Хорошо, наверное, знать два языка, — пробормотал Зульфикар, отложив книжку.

— Если бы только два, — Хюмашах усмехнулась. — Я бегло говорю также на арабском, урду, фарси, немного понимаю по-английски и мечтаю заговорить на пушту. Может быть, я выучу еще какой-нибудь язык… Если не решу заняться философией или поэзией или не углублюсь в политику.

— Но для чего тебе все это? Столько знаний нужно где-то применять.

— Понимаю, кажется, что я занимаюсь этим всем из праздного безделья. Однако, не имей я этих знаний, я бы ни за что не смогла лишить Сафие-султан власти, не освободилась бы из-под ее контроля. Это все, — обвела рукой лежащие повсюду книги и прочие прекрасные вещи Хюмашах, — мой способ стать кем-то хотя бы в собственных глазах и добиться чего-то в жизни. А еще я верю, что книги и знания для всех. Особенно для таких умных, талантливых людей, как ты, Зульфикар. Ты просто не давал себе шанса.

— Может и так, — Зульфикар с горькой усмешкой согласился. — Но сейчас уже поздно что-то менять. Я упустил слишком много времени.

— А вот и нет! Иди-ка ко мне! — сказала Хюмашах, освобождая рядом с собой место, чтобы Зульфикар смог сесть рядом.

Когда он оказался подле нее, Хюмашах ласково поцеловала его, после чего обратила его внимание на еще одну маленькую книжицу в ящике, что держала на коленях.

— Смотри, что у меня тут есть, — она достала книжку и вложила ее в руки Зульфикара. — Это мемуары одного из сыновей Барбароссы. Я чудом сохранила эту вещицу целой — от нее хотели избавиться как от свидетельства падения шехзаде Мустафы, сына моего великого предка Сулеймана. Но помимо казни шехзаде эти мемуары рассказывают очень много о битвах на море и на суше, тактике, политике. Это очень интересно и поучительно. Если хочешь, я дам ее тебе, а ты почитаешь в свободное время.

— Ты правда думаешь, я смогу почерпнуть что-то оттуда? — не скрывая сомнения и скепсиса спросил Зульфикар, вертя в руках книжку. — Я же не семи пядей во лбу…

— Бесценный мой, — Хюмашах поцеловала его в уголок губ. — Ты сможешь. Ты очень умный, просто у тебя не было такой же возможности учиться, как у меня. И я готова помочь тебе. Только скажи, и я все сделаю. Найду интересные книги, свитки, на любую тему, какую захочешь изучить. Более того, я хочу учиться вместе с тобой. Представь, как здорово будет! Заниматься чем-то подобным вместе.

Зульфикар задумался. Его немного пугало это предложение. Он действительно думал, что знания, книги и учеба были чем-то недоступным для него, и никогда не считал себя достаточно умным хотя бы для того, чтобы попробовать. В дворцовой школе он звезд с неба не хватал и откровенно стыдился этого, со дня, как закончил ее, он ни разу не притронулся к книгам. Долгие годы его устраивало такое положение дел. Писать, читать и считать он умел, что еще было нужно для хорошей жизни? И только сейчас он задумался: быть может, это одна из тех вещей, в которых он зря себя ограничивал, считая, что не заслуживает или не достоин большего? В конце концов, он всегда может бросить то, что окажется не для него, так почему бы и не попробовать?

— Давай попробуем, — вздохнув, согласился он. — Только не жди от меня многого. И не говори, что я не предупреждал, если не получится.

Первой наградой за принятое решение стал для него счастливый взгляд Хюмашах. Она расцеловала его в качестве благодарности и крепко сжала его руку, и Зульфикар впервые обрадовался тому, что решился на это.

— Надеюсь, ты не забыла, что и мне есть чему тебя поучить, — Зульфикар улыбнулся ее озадаченному виду. — Не ты ли упросила меня учить тебя драться? Кроме того, я знаю, что у нас есть небольшая конюшня. Хочу выезжать с тобой на конные прогулки.

— С тобой я готова на все, — Хюмашах мягко улыбнулась. — Особенно если мы говорим об уроках обращения с клинком. Что до поездок… Мне нравятся лошади. Чудесные создания. Однако, хорошей наездницей я бы себя не назвала.

— Отличный, выходит, повод поучиться, — усмехнулся Зульфикар, обнимая ее.

И с этого дня их жизнь стала еще более насыщенной. По утрам они тренировались рядом со скалами, сражаясь на клинках. Успехи Хюмашах были поводом для гордости Зульфикара. С каждым днем ее сила крепла, навыки улучшались, позволяя ей продержаться в серьезном бою против Зульфикара все дольше. После они завтракали и отдыхали в гостиной. Хюмашах развлекала Зульфикара стихами или романами прежде, чем заняться серьезной учебой. Переходя к ней, они теряли счет времени и отвлекались только когда за ними приходили слуги позвать на обед.

К своему удивлению, Зульфикар нашел учебу интересной. Они с большим наслаждением читали мемуары знаменитых правителей и политиков прошлого, сравнивая то, что узнавали оттуда, с тем, чему сами стали свидетелями, изучали атласы и карты, листали трактаты о растениях, животных и строении людей. Выезжая вечером на прогулки по побережью или в ближайший лес, они частенько останавливались, чтобы рассмотреть интересное растение или поднять с песка ракушку, для которой находилось потом место в доме.

Они много говорили и узнавали новое не только о мире вокруг, но и самих себе, лучше узнавали друг друга. Не расставались они и по ночам. Зульфикар даже не собирался всерьез рассматривать возможность делить постель с Хюмашах раз в четыре дня и проводил с ней каждую ночь. Для них время, когда можно было дарить друг другу ласку и проявлять любовь без всяких слов, одними прикосновениями, было не менее приятным, чем все часы, когда они говорили без умолку. И так за прогулками и тренировками, учебой, отдыхом и ласками месяц пролетел как один день.

— Я буду скучать по тому, как мы жили, — сказал Зульфикар утром своего первого дня в качестве члена совета. Одетый с иголочки в новую, хорошую и красивую одежду, подготовленную для него Бюльбюлем, он завтракал с Хюмашах, стараясь не показывать, как он хочется остаться. — Проводить все свое время с тобой… истинное счастье.

— Я знаю, Зульфикар. Я и сама хотела бы не расставаться, — Хюмашах, расстроенная не меньше него, поглаживала его по руке. — Но посмотри на это с другой стороны. У пашей из совета обычно много времени на себя. Особенно у тех, кто живет в столице.

— До тех пор, пока не надо идти в поход, — Зульфикар вздохнул и чуть ли не впервые в жизни отнесся к этой идеи без радости. Уйти в поход и оставить ради этого Хюмашах теперь казалось ему кощунством. — Но ладно уж… Что поделать.

После завтрака Хюмашах прошлась с Зульфикаром до конюшни, чтобы оттянуть момент прощания. Провожая его взглядом до тех пор, пока его крепкая, узнаваемая фигура, не скрылась за поворотом, Хюмашах пыталась выкинуть из головы его слова о гипотетическом походе и надеялась, что еще не скоро им придется расстаться.

***

Через несколько месяцев после свадьбы Хюмашах и Зульфикара гарем султана пополнился двумя членами семьи — маленькими детьми. Одной из них была крошка Айше, первая принцесса, подаренная Кесем султану Ахмеду. Ее появление ознаменовалось большим праздником и несколькими маленькими семейными, а ее милое маленькое личико приводило всех, кому повезло ее увидеть, в неизменный восторг. Ахмед и Кесем были безмерно счастливы и уже грезили счастливым будущим, ожидавшим их дочь.

Появление же султанзаде Хамида, сына умершей Айше-султан, на фоне праздников и прочих дел прошло незамеченным. Хамид в целом словно был невидимкой для окружающих. Никогда не знавший своего отца и лишившийся матери в шесть лет, мальчик был вынужден проделать долгий путь. Несколько месяцев кочевал он по дворцам своих младших тетушек по матери, где для него не нашлось места и достаточного количества любви.

Фатьма-султан, занятая собственными детьми, игнорировала его существование до тех пор, пока не смогла уговорить младшую сестру взять мальчика к себе. Михримах-султан, лелеявшая надежду хорошо позаботиться о сыне старшей сестры, которую она в глубине души продолжала считать хорошей, с радостью согласилась, но вскоре горько пожалела. Уставший от предательств и положения игрушки, передаваемой из рук в руки, крохотный малыш превратился в сущего беса, портившего вещи и наотрез отказывавшегося слушаться. Таким он оказался в Топкапы, куда его отправила отчаявшаяся Михримах-султан.

Там он прожил еще несколько недель, все еще никому не интересный и ненужный. Любви Кесем хватило только на одного чужого ребенка, ее сердце ни разу не дрогнуло при виде Хамида. Халиме была слишком озабочена судьбой Мустафы, но иногда она проводила с маленьким Хамидом время и даже брала его собой на встречи с сыном. Ко всеобщему удивлению, мальчик стал первым настоящим другом Мустафы. Его страхи и болезнь отступали в присутствии ребенка, чья душа была такой же невинной, как его собственная. Но это общение не могло заменить Хамиду семью, в которой он так нуждался. Несмотря на множество слуг и девушек из гарема, готовых ему услужить или желавших приласкать его, несмотря на многочисленные вещи, которыми его одаривали, чтобы он не скучал, Хамид потихоньку угасал. Он бы зачах и отдал Аллаху душу, не обрати на него внимание Зульфикар.

Они встретились как-то раз в саду. Зульфикар шел к повелителю с докладом по какому-то порученному ему делу и столкнулся с мальчиком, в очередной раз убежавшим от слуг. Стоя у клумбы с прекрасными розами, Хамид хлестал их игрушечным деревянным мечом с таким остервеневшим и суровым взглядом, что Зульфикару, заметившему его, стало не по себе — словно бы не ребенка, игравшего так жестоко по незнанию, он увидел перед собой, а взрослого с огрубевшей душой, всеми покинутого и обиженного на весь мир.

— Что же вы делаете, султанзаде? — возмутился Зульфикар, подойдя к нему. — Зачем рубите эти чудесные розы?

— Они меня ранили, — сквозь крепко сжатые зубы пробормотал Хамид, не прекращая своего жестокого занятия. — Я им мщу.

Остановился он лишь когда Зульфикар присел перед ним на корточки и развернул к себе за плечи. Зульфикар взял в свою могучую руку одну из рук мальчика, которую тот крепко сжимал, и увидел на маленькой детской ладони глубокие царапины, оставленные шипами роз.

— Зачем же вы их тронули, у них же шипы, — вздохнул Зульфикар. — Неудивительно, что вы поранились. Пойдемте.

Он поднялся и за руку подвел Хамида к ближайшему фонтану, смочил найденный за пазухой платок и промыл им царапины мальчика. Наблюдая за мальчиком, Зульфикар вспомнил его нелегкую историю и вдруг подумал — он явно понимал больше, чем было положено ему по возрасту, и в его душе было много обиды, которую он выплескивал на что попало, и которая разрушала его изнутри. Для крохотного малыша это по мнению Зульфикара была непосильная ноша.

— На кого вы сердитесь, султанзаде? — спросил он, поглаживая маленькую детскую ручку.

Хамид смотрел на него недоверчиво, исподлобья, словно считал, его, взрослого и похожего на медведя, таким же предателем, зачем-то решившимся втереться в его доверие. Но то, что Зульфикар обратил на него внимание и отнесся к нему серьезно, почему-то не оставило его равнодушным.

— На всех, — всхлипнул вдруг он, и теперь он уже стал похож на настоящего маленького шестилетнего мальчика, каким он и был. — На всех вокруг.

— Почему же?

— Никто меня здесь не любит. Я совсем один, и мне очень страшно… Я хочу к маме… Но она у Аллаха… Почему она меня с собой не забрала?

Такой философский вопрос из уст ребенка смутил на миг Зульфикара. Однако, понимая, что все гораздо проще, чем кажется, он попытался ответить.

— Знаете, султанзаде… Иногда что-то происходит просто потому что должно произойти. И что-то из этого… иногда совершенно от нас не зависит. Иногда… люди, которых мы любим, оставляют нас только потому, что настал их час.

— Мне все равно, — продолжал всхлипывать Хамид. — Я не хочу оставаться один.

— Но вы ведь не один, — попытался утешить его Зульфикар. — У вас столько тетушек и дядюшек…

— Я никому из них не нужен. Они все прогнали меня прочь.

Эти слова острым лезвием прошлись по сердцу Зульфикара. Он пытался подобрать слова, способные убедить мальчика в обратном, но так и не смог ничего придумать. Он даже не успел попытаться утешить Хамида — из-за кустов выбежали служанки, искавшие мальчика.

— Султанзаде, вот вы где! — воскликнула одна из них. — Не пугайте нас так больше! Мы вас уже обыскались.

Игнорируя его слезы и печальный вид, служанки извинились перед Зульфикаром и поспешили увести мальчика в его комнату. Эта встреча врезалась в память сурового паши, и он то и дело прокручивал ее в голове, обдумывая увиденное то так, то сяк, и пытаясь найти способ поддержать мальчика. Но решение нашлось только одно, и оно сильно смущало Зульфикара. Зная, как нужно этому мальчику хорошее воспитание, уверенность в завтрашнем дне и любовь, он понимал, что получить это маленький Хамид сможет только в семье. Единственной семьей, что могла бы его принять, была их с Хюмашах семья, но, зная, какие сложные были отношения между Хюмашах и покойной Айше-султан, Зульфикар боялся, что она не согласится, и даже не решался заговорить с ней об этом.

Вернувшись домой, он не проронил ни слова, погруженный в собственные мысли.

— Ты так задумчив, — сказала Хюмашах за ужином. Присев поближе, она обняла Зульфикара за плечи. — Что-то случилось?

— Нет, ничего особенного, — Зульфикар вздохнул. Он хотел было умолчать о том, что не давало ему покоя, даже попытаться забыть об этом, но груз переживаний за беззащитного ребенка все продолжал давить на сердце. Понимая, что иначе его не сбросить, Зульфикар был вынужден признаться. — Я всего лишь столкнулся с султанзаде Хамидом в дворцовом саду и все никак не могу выкинуть нашу встречу из головы.

— Хамида перевезли в Топкапы? — Хюмашах была искренне удивлена. — Подумать только! Я совсем недавно виделась с Михримах, а она не то, что мне его не показала, но и словом не обмолвилась о том, что отослала его! Подумать только, почему мне никто не сказал?

— Не знаю, но, кажется, я понимаю, почему Михримах-султан с ним не справилась, — Зульфикар обнял ее за плечи и на миг зарылся носом в ее густые волосы, которые она ради него собирала в простые прически без лишних украшений. — В саду я застал его ломающим цветы с таким видом, будто бы он на поле боя жестоко рубит своих врагов. После встречи с повелителем я слуг расспросил. Никто им не занимается, Хюмашах, никому и дела до него нет. Он месяц переезжал с места на место, пока не попал в Топкапы. Вот уже три недели, как он тут живет, и единственная, кто иногда общается с ним, это Халиме-султан, шехзаде Мустафа — его единственный друг во дворце. Представь себе, женщина, которую считают предательницей и интриганкой, и ее блаженный сын заботятся о нем больше, чем кто-либо.

— Храни Аллах Халиме и Мустафу, — вздохнула Хюмашах. — Мне жаль Хамида. Лучше бы его сразу отвезли в Топкапы. Так бы не пришлось никому его подобно игрушке передавать из рук в руки. Конечно, жизнь в гареме далека от семейной жизни, к которой он привык, но и преданным он бы себя тоже не чувствовал.

— Даже шехзаде Мустафа, несмотря на жестокие ограничения, живет лучше, — ворчливо сказал Зульфикар. — У него есть семья, которая любит и заботится о нем.

— Ты хочешь что-то мне предложить? — спросила Хюмашах, чувствуя, что Зульфикар стесняется что-то сказать ей.

— Скорее спросить, — Зульфикар замешкался. — Но я пойму, если ты откажешь. Я подумал… почему бы нам не взять султанзаде Хамида в наш дом и не воспитать его как своего сына?

Удивленная его вопросом Хюмашах отстранилась, но лишь затем, чтобы повернуться к мужу лицом и забраться на его сильные колени.

— Как же это? — удивилась она, обхватывая его лицо ладонями. — Я всегда считала… что ты хочешь своих детей…

Она чудом не сказала о своем страхе беременности и родов и о том, как его предложение пришлось кстати. Услышав историю маленького племянника, пришедшегося повсюду ни к месту, Хюмашах и сама о подобном подумала. Пусть и то, что это был ребенок нелюбимой ее сестры, не приводило ее в восторг, да и страх не справиться с воспитанием малыша и привычка думать, что она не так уж и хочет детей, все еще были достаточно сильны, но сейчас речь была не о ней и даже не о маленьком Хамиде. Сейчас речь шла о желании Зульфикара.

— До сих пор понять не могу, почему всем так кажется, — расхохотался Зульфикар на ее слова. — Дорогая, я полжизни воспитывал юношей. Десятки, если не сотни моих воспитанников стали янычарами и погибли на моих глазах. Я слишком любил их и оттого устал их терять, хоть они даже не были моими сыновьями. После такого мысль завести собственного ребенка меня надолго покинула.

— Это звучит ужасно. Даже представить не могу, как тяжело тебе это далось, — Хюмашах вздохнула и мягко поцеловала Зульфикара, чтобы отвлечь его от печали и тоски по тем, кого он потерял. — Но я все еще не до конца понимаю, что изменилось, когда ты встретился с Хамидом.

— Я и сам до конца понять не могу, — Зульфикар грустно улыбнулся. — Я смотрел на него и почему-то чувствовал, что могу его понять. Он еще такой маленький, но в нем уже столько гнева. Когда-то… и я был таким.

— Что это значит?

Зульфикар замолк ненадолго, собираясь с силами. Он еще никому не рассказывал своей истории, и теперь, смотря в глаза Хюмашах, полные любви и ласки, он чувствовал, что может сделать это. И он рассказал ей обо всем. О том, как много гнева было в его душе, когда, соблюдая девширме, воины пришли на его землю и забрали его и еще несколько десятков мальчиков. Ему тогда едва исполнилось восемь. Он был старшим ребенком в семье, где кроме него было еще три мальчика, на него возлагали большие надежды как на будущего кормильца, но заплатить кровавый налог было важнее. Сидя в углу повозки, отправившейся в путь, он смотрел на удаляющиеся от него родные дома и чувствовал, как крепнет в его душе обида на родителей, так легко расставшихся с ним, и ненависть к захватчикам, что забрали его.

Попав в Стамбул и оказавшись приписанным к полку, Зульфикар получил новое имя. Началась муштра, строгая и безжалостная, и Зульфикар выдержал ее. Более того, он обернул то, чему его научили, себе на пользу. Каждая тренировка была для него возможностью выплеснуть копившийся в нем гнев. Он мутузил своих противников с большим удовольствием и с еще большим удовольствием переходил черту дозволенного, отправляя противников в лазарет. Его наказывали. Не только за излишнее усердие на тренировках, но и за драки вне учебы. Еще не было до него настолько же буйного ученика. Его бы выгнали прочь или казнили за очередную излишне жестокую драку, если бы однажды на тренировку с ним не вышел ага его роты. Этот человек был суровым и серьезным, и даже Зульфикар, пребывая в относительном спокойствии, не решался перечить ему. Но в тот день его гнев снова вышел из-под контроля, и он, шестнадцатилетний юнец, смело выступил против аги.

Три раза ага побеждал его, ловко опрокидывая наземь, и все три раза Зульфикар поднимался. Сражавшийся настоящим клинком, он ни разу не ранил агу из-за недостатка опыта и умения, когда как ага ни разу его не ранил благодаря своему мастерству. Лишь на четвертый раз, когда Зульфикар попытался напасть, острый край клинка аги сильно оцарапал ему щеку и висок, и Зульфикар, ослепленный болью, был вынужден отступить, не опуская при этом клинка. Даже с телесной раной он, непрерывно страдавший от ран душевных, не собирался сдаваться.

— Откуда такая жестокость, Зульфикар? — спросил его ага, видя, что он все еще готов продолжать. — Что тебя так сильно злит, что ты готов выйти на бой с противником, превосходящим тебя по силе, без всякой на то нужды?

Зульфикар тогда не ответил — он не знал тогда слов, какими можно было бы объяснить его чувства, да и признаться в том, что ненавидит все это — гарнизон, муштру, риск погибнуть в походе за страну, которую тогда он еще не любил, — он еще был не готов. Он лишь поднял свой взгляд на агу и посмотрел ему в глаза. И ага, взрослый, мудрый и повидавший сотни таких же юнцов, как он, все понял.

— Послушай меня, — сказал он, убрав клинок в ножны и подойдя к Зульфикару. — Я знаю, что ты чувствуешь. Каждый человек в этом гарнизоне знает. Нас всех забрали. Так же, как и тебя. Нам всем было больно, но мы позволили нашим ранам излечиться и продолжили жить.

— Вы смирились, — прорычал Зульфикар. — Вы смирились с тем, что вас всего лишили. Я не хочу мириться.

— Тебе придется, — твердо сказал ага, и Зульфикар, снова взглянув в его глаза, понял, что это не приказ, а констатация факта. — Ты смиришься и собственными руками создашь себя заново. Ты получил уникальный шанс, Зульфикар. Шанс чего-то добиться, кем-то стать.

— Толку-то мне с этого шанса, если я умру в бою за страну, которой я не принадлежу.

— Ты ей не принадлежишь лишь потому, что пока сам этого не хочешь. Но стоит захотеть и сделать что-то, чтобы принять свое положение, извлечь из него пользу, и все изменится. Подумай об этом.

И вот так, оставив озадаченного его словами парня обдумывать услышанное, ага ушел по своим делам. Конечно, Зульфикар был наказан за непочтительность и заперт в погребе после того, как ему обработали рану. Но впервые после этого он никому не отомстил. Не ввязался в драку, не переусердствовал на тренировке, никаким образом не саботировал учебу. В ту ночь, что он провел в погребе, Зульфикар попробовал посмотреть на свое положение с другой стороны.

— Конечно, боль не сразу ушла, — усмехнулся он, вспоминая эти времена. — Потребовалось время, чтобы смириться с тем, что я больше никогда не вернусь домой. Но когда я понял, что даже в гарнизоне есть люди, которым есть до меня дело, мне стало легче. Тот ага заменил мне отца в тот самый день, когда отнесся ко мне всерьез. Он воспитал меня и помог стать тем, кем я являюсь сейчас. Напоминанием тому служит этот шрам.

— Спасибо, что рассказал мне об этом, — прошептала Хюмашах, ласково поглаживая шрам, тянувшийся от левой брови к щеке по виску. Поцеловав его в висок, она грустно улыбнулась. — Кажется, теперь я понимаю. Ты словно увидел себя в Хамиде и почувствовал, что можешь ему помочь? Сделать для него то же, что сделали для тебя?

— Думаю, да, — подумав, согласился Зульфикар. — У меня есть чувство, будто никто в целом свете не может понять его так, как понимаю я. И я не могу перестать думать о том, что с ним будет, если я не решусь воплотить эту мысль в жизнь. Что будет, если я оставлю его и дальше жить так…

Всматриваясь в его задумчивое лицо, Хюмашах и сама думала о том же. Слова Зульфикара заставили ее пересмотреть свое отношение к мальчику, до которого раньше не было дела даже ей. Она вдруг подумала: может ли быть так, что Хамид пришел в этот мир не только для того, чтобы дать Зульфикару возможность стать для него таким же хорошим отцом, каким для него был воспитатель, но и помочь ей справиться со страхом быть матерью? Или если не матерью, то хотя бы кем-то, с кем Хамид станет достаточно близок для того, чтобы хотеть жить дальше, и благодаря кому он не будет разрушать сам себя и мир вокруг?

— Единственное, что меня беспокоит, — вздохнула она, — это то, справлюсь ли я с воспитанием ребенка…

— То есть, обо мне ты не переживаешь? — усмехнулся Зульфикар.

— Милый, трудно представить себе более заботливого, доброго и строгого человека, чем ты, — Хюмашах улыбнулась. — Ты будешь идеальным отцом. Если кто и будет в нашей семье плохим родителем, то это определенно я. Я… совершенно не тот человек, к которому стоило бы спокойно подпустить ребенка… Я даже собственных детей иметь боюсь, что уж тут о воспитании неродного говорить…

— Не говори ерунды, — Зульфикар слегка нахмурился, прижимая ее к себе. — Да, мне тоже было бы страшно узнать, что у нас будет ребенок, врать не буду. Не потому, что я не хочу… Скорее, потому, что я боюсь. Я боюсь быть отцом. Боюсь не справиться. Боюсь стать равнодушным к долгожданному ребенку. Но в то же время мне кажется, что мы оба справимся. Ты и я. Уж не знаю, будут ли у нас свои дети, но одно я знаю точно. Я бы очень сильно пожалел, если бы не спросил тебя о Хамиде.

— И ты бы точно пожалел, не возьми мы его к нам, — кивнула Хюмашах. — Но, к лучшему это или худшему, уж об этом жалеть не придется никому из нас. Я думаю… мы можем попробовать.

— Бесценная ты моя, — растроганный Зульфикар расцеловал ее на радостях. — Ты даже не представляешь, каким счастливым меня сделала. Хотел бы я и сам понимать, чему так радуюсь, но я действительно рад…

— Подожди, не так быстро. У меня есть одно условие.

— Какое же?

— Давай не будем торопиться, — Хюмашах задумалась, подбирая слова. — Для начала нам стоит поближе узнать Хамида и дать ему узнать нас. Нельзя в очередной раз вот так резко заставить его жить в новом окружении с новыми людьми, которых он даже не знает. Кроме того, нам надо учитывать не только его нужды, но и желания, иначе чем мы будем лучше всех, кто передавал его друг другу как игрушку. Я уж молчу про то, что нужно будет подготовить для него одну из комнат и поговорить о нем с повелителем.

— Понимаю, — Зульфикар кивнул. — Думаю, мы так и поступим. Поезжай завтра со мной во дворец, я устрою встречу с повелителем после заседания Дивана. Если повелитель позволит, мы будем навещать Хамида какое-то время, проводить с ним время. Если он привыкнет к нам достаточно и захочет стать частью нашей семьи, то он ею станет, даст Аллах.

Улыбнувшись, он поцеловал Хюмашах и обнял ее. Его жизнь почему-то начала нравиться ему еще больше прежнего.