Как и ожидал Искендер, за ним вскоре послали. Рукийе-султан ждала его в покоях валиде, взволнованная, но тщательно пытающаяся это скрыть. По ее правую руку стояла спокойная, как и всегда, Элиф-хатун, по левую трясся от страха бледный и растерявший всю свою напускную вальяжность Явуз. Рядом с ним стоял Хаджи, все эти недели прислуживавший Рукийе-султан. Он улыбался краем губ, но, увидев, Искендера, подавил свою усмешку, чтобы не выдать себя ненароком.

— Хранитель покоев, я рада снова тебя видеть, — сказала Рукийе-султан. — Но повод, боюсь, в этот раз весьма пренеприятный. Сегодня ты помогал Явузу привезти вещи, и сейчас, разобрав их, я обнаружила серьезную пропажу. Скажи мне честно… ты видел, что в сундуках?

— Видел, госпожа, — честно ответил ей Искендер. — Явуз-ага показал мне, когда проверял, все ли на месте.

— Вот оно как, — госпожа бросила взгляд на еще более побледневшего Явуза. — Ты что-нибудь трогал?

— Нет, госпожа, я только смотрел.

— Неправда! — воскликнул Явуз. — Когда меня отвлек разговором капитан корабля, я попросил Искендера-агу закрыть сундуки. Должно быть, хранитель покоев взял что-то…

— Если вы верите словам Явуза-аги, осмотрите меня и мои вещи, — Искендер пожал плечами. — Я не против. Мне нечего скрывать, ибо я ничего не крал.

— Это хорошая идея, — сказала Элиф. — Осмотрим не только комнату хранителя покоев, но и Явуза. Если понадобится, и прочие помещения гарема. Весь дворец осматривать будем до тех пор, пока не найдем пропажу.

Рукийе-султан задумалась ненадолго. Она внимательно всмотрелась в открытое и честное лицо Искендера, сохранявшего абсолютную невозмутимость, после чего перевела взгляд на трясущегося Явуза.

— Пусть будет так, — согласилась она и поднялась. — Пойдемте. Начнем с комнаты хранителя покоев.

Искендер отвел их в свои покои. Под тщательным контролем Рукийе Элиф и Хаджи осмотрели все вещи Искендера. Они внимательно осмотрели все шкафы, перевернули его постель, все подушки, диванные и декоративные, заглянули во все ящички его маленького столика, приподняли ковры в поисках тайников. Но ничего в его комнате они так и не нашли.

— Госпожа, хранитель покоев сказал правду, — констатировала факт Элиф-хатун, когда они закончили. — Он ничего не брал.

Брови Рукийе изогнулись, словно демонстрируя ее удивление. Справившись со своими чувствами, она кивнула им на двери, и все вместе они отправились в комнату Явуза. Даже Рукийе пошла с ними. Для нее это было слишком важно, чтобы оставлять такие вещи слугам. Оказавшись в комнате евнуха, Рукийе, Искендер и еще более испуганный Явуз внимательно наблюдали за тем, как осматривают Элиф и Хаджи его комнату. Видя, что ничего пока что не нашлось, Явуз позволил себе расслабиться, и к моменту, когда они добрались до его стола, он почти полностью успокоился.

Не найдя ничего в нижних ящиках, Хаджи подергал ручку четвертого и нахмурился.

— Этот ящик заперт, — сказал он. — Явуз-ага, потрудись его открыть.

Явуз хотел было попытаться увильнуть, не желая показывать свои личные вещи, но, натолкнувшись на жесткий взгляд Рукийе, он был вынужден повиноваться. С некоторым трудом он отпер замок ящика ключом и потянул ручку на себя. То, что он и Хаджи увидели в его ящике, заставило его снова побледнеть и испугаться.

— Госпожа, пропавшие вещи нашлись, — сказал Хаджи. — Вот они, здесь.

Он достал их и подошел к Рукийе-султан показать находку. Убедившись, что все это действительно ее вещи, Рукийе нахмурилась.

— Госпожа, помилуйте, — Явуз опустился на колени. — Я клянусь, это не я! Я не успел бы… спрятать вещи…

— Ой ли, — возразила стоявшая в стороне Элиф. — А куда ты вышел сразу же, как привел к госпоже слуг с сундуками? За это время ты мог бы с легкостью спрятать тут вещи.

Эти слова перечеркнули для Явуза все возможности оправдаться. Он трясся, смотря на Рукийе-султан. Госпожа же смотрела на него и раздумывала. Наконец она что-то решила и повернулась к Искендеру.

— Мне очень жаль, что я обвинила тебя в том, чего ты не совершал, хранитель покоев, — признала она. — Я прошу у тебя прощения.

— Ничего страшного, госпожа, — усмехнулся Искендер. — Я бы на вашем месте тоже так подумал.

Эти слова заставили Рукийе усмехнуться тоже. Но ее усмешка пропала, стоило ей снова повернуться к Явузу.

— Кинь этого вора в темницу, — приказала Рукийе Искендеру. — И держи его там до тех пор, пока я не решу, что с ним делать.

Дважды просить Искендера не пришлось. Он подошел к Явузу и с легкостью поднял этого громоздкого человека, чей рост превышал его собственный, на ноги, потащил его за собой. Явуз, полностью растерявший былую уверенность и внешнюю жестокость, настолько сильно сбило его с толку происходящее, безропотно повиновался. Искендер дотащил его до темницы и, когда стражи открыли для него одну из камер, втолкнул Явуза внутрь.

Наблюдая за тем, как холеный мужчина забивается в угол едва освещенной холодной камеры с земляным полом, Искендер чувствовал к нему лишь одно отвращение. В этом человеке он не нашел никакой жестокости, о которой столько слышал. Все это было напускное, лишь жалкий образ, который Явуз годами создавал с помощью чувства собственной значимости. В действительности же Явуз был жалким до невозможности человеком, манерным, эгоцентричным и жадным до денег и власти. Рано или поздно, думал Искендер, Явуз действительно бы украл что-то и у Рукийе точно так же, как с ее подачи крал у ее матери. Ему всего лишь не повезло перейти дорогу Искендеру и его товарищам. И все, что он получит за это, будет заслуженно. Оставив его, Искендер ушел.

На выходе из темницы он столкнулся с Кесем-султан.

— Я иду сделать ему предложение, — сказала она. — Если он согласится, я добьюсь его высылки в Старый дворец. Пусть искупит свою вину перед Шемсирухсар. Если откажется… то пусть гниет здесь.

Искендер кивнул, соглашаясь с этим, и ушел, оставляя Кесем разбираться с Явузом. Теперь, когда с ним было покончено, и Хаджи, который, как понял хранитель покоев, должен занять его место, он, Искендер, может заняться письмами.

Несколько часов ожидания и службы закончились для него приятно. Вернувшись в свои покои, Искендер обнаружил на своем столике несколько футляров с письмами. Футляры, что его удивило, принадлежали Рукийе-султан. Как Халиме-султан, пославшей кого-то подложить их, удалось раздобыть нужные футляры, осталось для него приятной загадкой, которую необязательно было разгадывать. Спрятав футляры среди своих вещей, чтобы случайный посетитель их не обнаружил, Искендер поужинал и лег спать. Сон пришел быстро, и к моменту пробуждения хранитель покоев отлично отдохнул.

Началась обычная рутина. Убедившись, что никому пока что не нужна его помощь, Искендер отправил письма и освободился как раз к очередному заседанию Дивана. Повелитель, которого он встретил у его дверей, вдруг впервые обратил на него искреннее внимание.

— Ты выглядишь довольным, Искендер, — отметил Ахмед, пока они шли к залу заседаний. — Никак девушку хорошую нашел? Скоро ли нам ждать твоей свадьбы?

Искендер смутился. На ум почему-то пришла Эсма, прогуливающаяся с детьми госпожи в саду Айналы Кавак, и расплывчатый образ Кесем, смотрящий на него укоризненно, но никаких прежних ответных чувств почти не вызывавший. Это наваждение вскоре пропало, и Искендер смог ответить повелителю улыбкой.

— Уж не знаю, к сожалению ли, к счастью ли, — сказал он, — но пока что мое сердце еще свободно. Не этому я радуюсь, повелитель. А хорошему дню.

Эти слова понравились Ахмеду. Он улыбнулся и пошел вперед. Искендер следовал за ним на расстоянии нескольких шагов, и в голове его пульсировала мысль: скоро власть Рукийе-султан над повелителем кончится. Скоро все вернется на круги своя.

***

— Зульфикар, меня кое-что беспокоит, — сказала Хюмашах за обедом.

— Что же? — улыбнулся ей Зульфикар, подняв взгляд от наполненной едой тарелки.

— Ты уже несколько недель очень странно себя ведешь, — Хюмашах, внимательно наблюдая за ним, заметила, как быстро сменилось выражение лица мужа. — Стал очень задумчив, скрытен. Ходишь с виноватым видом, словно боишься мне что-то сказать… Это меня очень тревожит.

— Не думай об этом, — Зульфикар, чувствуя, как быстро бьется его взволнованное сердце, снова попытался улыбнуться и коснулся рукой щеки Хюмашах, погладил ее. — Это всего лишь дела службы. С тех пор, как участились пожары, у нас много забот, и я чувствую себя ужасно виноватым за то, что не могу помочь решить эту проблему. Только и всего.

Он смотрел в лицо Хюмашах с надеждой, что эта на самом-то правдивая причина лишь некоторых его волнений удовлетворит жену и поможет ему скрыть истинную. И, на его счастье, его честный взгляд, полный любви и тихой усталости, смог убедить Хюмашах. Женщина улыбнулась и потянулась обнять его за плечи.

— Душа моя, — сказала она, целуя Зульфикара в край губ. — Ты слишком себя изводишь. Думаю, мне придется попросить племянника дать тебе отдохнуть в скором времени. Ты же не спишь почти в последние дни. Так и захворать недолго.

— Я крепче, чем кажусь, — усмехнулся он, отвечая на ее поцелуй.

Эта сладкая нега, развеявшая его страхи, продлилась недолго. Служанки, дежурившие снаружи, открыли двери в гостиную и впустили внутрь Бюльбюля.

— Паша, госпожа, — сказал он, когда его хозяева выпрямились, не выпуская друг друга из объятий. — Мне жаль вас тревожить, но дело срочное. Хранитель покоев Искендер прислал весть из Топкапы. Повелитель в сопровождении Кесем-султан выехал в Айналы Кавак и скоро будет здесь.

— Ахмед приедет? — искренне удивилась Хюмашах. — Я, конечно, рада, но и удивлена. С приезда Рукийе-султан я его почти не видела. Надеюсь, ничего не случилось.

Она встала, чтобы пересесть на диван и позволить слугам убрать стол с едой, раз уж обед можно было считать законченным. Но Зульфикар, поднявшийся следом, сесть рядом не торопился. Он сразу понял, в чем дело, и сейчас сомневался — стоит ли ему сказать Хюмашах обо всем?

— Зульфикар? — окликнула его Хюмашах. — О чем ты задумался?

— Да так, ни о чем.

Его странный тон не остался незамеченным для Хюмашах, но, чувствуя, что скоро все узнает, женщина решила не давить на мужа. Она лишь с улыбкой протянула ему руку, прося сесть рядом, и Зульфикар, расслабившийся немного, с тихой радостью ответил на ее просьбу.

Ждать пришлось не очень-то и долго. Не успели Хюмашах и Зульфикар заняться детьми, которых привели с обеда в детской, как двери открылись. Под объявление Бюльбюля в гостиную вошли Ахмед и его любимица Кесем.

— Тетушка, — несмотря на свое волнение, но уже явно другого рода, Ахмед был искренне рад ее видеть. Он поспешил обнять Хюмашах, и, отстранившись, заглянул ей в глаза немного виноватым взглядом. — Простите мне мой внезапный приезд.

— Не стоит извиняться, — Хюмашах искренне улыбнулась, усаживая его рядом. — Какой бы ни была причина твоего приезда, я рада, что она привела тебя к нам в гости.

Понимая, что племянник явно намеревается поговорить о личном, Хюмашах поцеловала детей и кивнула слугам увести их. Когда взрослые остались одни, Ахмед переглянулся с Кесем, вздохнул и заговорил.

— Причина нашей встречи, тетушка, весьма серьезная, — признал он. — Во-первых, я должен попросить вас кое о чем. Выслушав все, что я скажу следом, пожалуйста, не сердитесь на Зульфикара. Он знал обо всем, что я сам узнал только сегодня, и молчал только чтобы защитить вас и свою семью, и я не имею права злиться на него и о том же прошу и вас.

— Мне незачем сердиться, — с искренним удивлением ответила Хюмашах. — Я не верю, что Зульфикар совершил что-то настолько ужасное, чтобы я могла испытать такие чувства. Что бы не произошло, я уверена — если ради защиты династии и своей семьи Зульфикару пришлось что-то скрыть от меня, значит, так было нужно.

Эти слова вызвали единодушный вздох облегчения у молчавшего Зульфикара, Ахмеда и, что особо удивило Хюмашах, даже Кесем. Кроме того, это явно всех успокоило. Убедившись, что все в порядке, Ахмед посерьезнел и принялся излагать суть дела.

— Как я узнал сегодня, тетушка, наши с вами любимые люди раскрыли серьезное преступление, совершавшееся прямо у меня под носом, — сказал он. — И, что самое ужасное, совершалось оно руками той, от кого это меньше всего ожидалось — Рукийе-султан.

В первый миг Хюмашах показалось, что она ослышалась. Но переведя взгляд с Ахмеда на Зульфикара и Кесем, смотревших с некой мрачной отрешенностью, Хюмашах поняла, что это действительно так. Рукийе, несчастная вдова, которой она казалась всем раньше, сумела провернуть как за спиной повелителя, так и за ее, Хюмашах, считавшей, что она в курсе всех интриг, спиной, нечто такое, что даже Зульфикар оказался вовлечен в раскрытие ее лжи.

— В это очень трудно поверить, повелитель, — покачала головой Хюмашах. — Не скажу, что между нами с Рукийе всегда были хорошие отношения, однако, они и плохими не были. Я видела, что она завидует мне и моим сестрам, что, быть может, даже недолюбливает нас, но никогда не придавала этому особого значения. Даже сама немного ей завидовала… У Рукийе была любящая мать, она сразу вышла за любимого… Слышать такое о ней немного дико для меня.

— К сожалению, это правда, госпожа, — тихо вклинилась в разговор Кесем. — Поначалу она проявила себя хорошей управительницей, установившей справедливый порядок. Но это не помешало ей выгнать хорошую девушку из дворца, запретить Халиме-султан общаться с любимым сыном в обход повелителя, ложно обвинить хранителя покоев Искендера в краже и распустить слухи о вас и людях, вхожих в ваш дом. Кроме того… боюсь, Рукийе-султан затевала что-то вроде заговора.

— Заговора? — это все для Хюмашах было уже чересчур. Она сжала руку, которой ее поглаживал племянник, в своей. — Что же ей было нужно, и как она хотела достичь желаемого?

— Из писем, которые по ошибке попали к Искендеру, выходило так, что Рукийе-султан годами подкупала знатных людей по всей империи, надеясь в нужное время использовать их власть, чтобы посадить на трон ребенка от какой-нибудь родившей от меня наложницы в ту же минуту, как избавится от меня, — Ахмед говорил с такой невыразимой скорбью, болью и обидой, что у Хюмашах заболело сердце за него. — И, что самое ужасное, она подкупала их деньгами, украденными у собственной матери! Подумать только! Все эти годы несчастная Шемсирухсар-султан жила в нищете в Старом дворце, а я ничего не знал об этом!

— Это звучит ужасно, — согласилась Хюмашах, вытирая слезы с уголков глаз. — И как хорошо, что этот ужасный замысел вовремя раскрылся.

— Аминь, госпожа, — кивнул Ахмед. Он перевел взгляд на Кесем и Зульфикара и тепло улыбнулся. — Благодаря Кесем, Зульфикару, Искендеру и, как ни странно, Халиме-султан. Объединившись во благо нашей династии, они доказали мне свою преданность и открыли мне глаза на важную истину: ближе вас всех у меня никого нет. Осознав это, я хочу извиниться перед всеми вами.

— За что, повелитель? — искренне удивился Зульфикар. — Это наш долг — заботиться о вашем благополучии… Вам не за что извиняться…

— Зульфикар, наш бесценный воин, даже султаны порою поступают неправильно, — Ахмед тепло ему улыбнулся. — Все эти недели вы все были встревожены, а я, слепо доверившись Рукийе-султан, даже не подумал поинтересоваться вашими делами. Из-за меня мой брат страдал в разлуке с матерью, любимая женщина столкнулась с пренебрежением к ее проблемам, а самые верные люди стали целью сплетен, чуть не стоивших им отношений, или были ложно в чем-то обвинены. Будь я внимательнее по отношению к вам, ничего бы этого не произошло. Поэтому я приношу вам всем мои искренние извинения и надеюсь, что однажды вы найдете силы меня простить.

— Повелитель, если вы позволите мне сказать за всех, — Хюмашах улыбалась, довольная тем, что тревожившая ее загадка наконец-то разгадана. — Полагаю, никто из нас не уйдет обиженным, зная, что женщина, виноватая больше вашего, будет наказана. Как вы хотите с ней поступить?

Ахмед задумался. Наблюдая за сменой выражений на его лице, Хюмашах видела всю его внутреннюю борьбу. Он снова хотел выбрать близкую родственницу, простить ей ее поступок, дать шанс исправиться. Однако, ее, Хюмашах, пример многому научил Ахмеда, и он, скрепя сердце, смог принять тяжелое решение.

— Рукийе-султан будет лишена всех своих средств и казнена, — сказал он. — Мне было бы все равно, питай она ненависть только ко мне. Но когда в ее присутствии наши близкие предъявили доказательства ее вины, Рукийе-султан раскричалась о том, как ненавидит их всех. И я, слушая ее, понял, что эта женщина живет одной только ненавистью, отравляющей жизнь всех вокруг. Это должно прекратиться.

— Что же будет с ее слугами? — спросила Кесем. — Явузом-агой, что отправился в Старый дворец, и Элиф-хатун?

— Полагаю, во дворце может остаться только Элиф-хатун, — сказал Ахмед, подумав еще немного. — Допросив ее, я понял, что бедная женщина была обманута маской Рукийе-султан вместе с нами. Явуз-ага же… жалкий лицемер и вор. Его удавят вместе с его госпожой.

— Раз уж мы заговорили о Халиме-султан, маленьком шехзаде и Шемсирухсар, — Кесем запнулась, словно не зная, как это сказать. — Проявите ли вы к ним милость, повелитель? Позволите ли Халиме-султан видеть сына? И как поступите с несчастной Шемсирухсар?

— С Халиме-султан все очень легко решить, — Ахмед улыбнулся. — Конечно, она снова начнет ходить к Мустафе. Что до Шемсирухсар… боюсь, не знаю. Я обязательно навещу ее и спрошу, чего бы ей хотелось, и обязательно верну ей все ее средства. Но мне хочется вернуть ее во дворец и окружить заботой в последние годы ее жизни.

— Когда я увидела ее, мое сердце преисполнилось болью, — призналась Кесем. — Эта женщина почти не видит и боится каждого упоминания родной дочери, а ее заветная мечта — побывать у моря и подышать соленым воздухом… Можно ли это как-то устроить, повелитель?

— Можно, — сказала Хюмашах. — Ахмед, позволь перевезти Шемсирухсар сюда, в Айналы Кавак.

— Из Старого дворца да сюда? — удивился султан. — Почему вы предлагаете это, госпожа?

— Потому что мне очень больно знать о том, что женщина, которую я помню как одну из своих любимых нянюшек и как любимицу отца, живет подобным образом, — Хюмашах тяжело вздохнула. — И я чувствую что-то вроде ответственности перед ней. Это по воле моей матери Шемсирухсар стала наложницей, и вот, к чему это все привело. Я хочу как-то исправить случившееся. Пусть Шемсирухсар переедет сюда, повелитель. Пусть она подышит морским воздухом, пообщается с Кесем как с заботливой дочерью, какой так и не имела, а с всеми нашими детьми — как с любимыми внуками. Дай Аллах, это придаст ей сил.

— Госпожа хорошо придумала, — улыбнулась Кесем. — Жизнь в хорошем, тихом доме с хорошими людьми и свежим воздухом обязательно исцелит сердце Шемсирухсар, успокоит его. Эта несчастная женщина так слаба и измучена тяготами жизни… Будь я ею, я бы хотела прожить последние дни в подобном месте и в окружении таких людей.

Эти слова растопили сердце не только Ахмеда, но и Зульфикара и Хюмашах. На миг Хюмашах даже показалось, что она готова окончательно простить Кесем и впустить ее в свою жизнь как подругу, но воспоминание о болящем от отравы животе и страхе за ребенка отрезвило ее. Забыв о мнении Кесем, Хюмашах терпеливо дожидалась вердикта Ахмеда.

— Что скажешь, Зульфикар? — спросил Ахмед прежде, чем принять окончательное решение. — Позволишь ли ты как хозяин дома появиться в нем новой жительнице?

— Почту за честь, повелитель, — искренне улыбнулся Зульфикар. — И смею надеяться, что госпожа Шемсирухсар позволит мне полюбить ее как мать, которую я давно потерял.

— Вот и славно, — Ахмед, улыбнувшись, встал. — Поступим именно так. Я распоряжусь о переезде Шемсирухсар в Айналы Кавак как только вы будете готовы встретить ее.

На этом основная часть их встречи была закончена. Они недолго поговорили, поделившись друг с другом тем, чем не смогли поделиться за время этой странной разлуки. Оставляя Айналы Кавак, Ахмед и Кесем чувствовали себя прекрасно, словно с их плеч свалилась тяжкая ноша. Хюмашах же, оставшись наедине с мужем, смотрела на него смешливым взглядом. Зульфикар, неспособный поднять глаз от стыда за то, что молчал все это время, переминался с ноги на ногу на том месте, где стоял почти весь разговор в присутствии повелителя.

— Иди же ко мне, — не выдержала наконец Хюмашах, протянув к нему руки, и Зульфикар, счастливо выдохнув, сел рядом, позволил себя обнять. Хюмашах поцеловала его в щеку и, отстранившись, нахмурилась. — Зульфикар, ты все еще встревожен? Почему?

— Мне очень стыдно, что я скрывал от тебя все эти слухи, заговор и то, что я… влез в интригу, хотя с тебя взял обещание не делать так, — признался он, закрыв глаза. — Прости меня, Хюмашах. Мне очень жаль. Я был так зол из-за этой ситуации и хотел оградить тебя от своих чувств.

— Зульфикар, бесценный мой, — Хюмашах погладила его по плечу. — Тебе не о чем тревожиться. Я доверяю тебе. Если ты решил, что есть что-то, о чем мне не нужно знать, значит, ты чувствовал, что так правильно. И ты был прав. Мне не стоило знать о том, что замышляла Рукийе, ибо я не смогла бы остаться в стороне. И, боюсь, я поступила бы с ней гораздо более жестоко, чем повелитель.

— Мне трудно в это поверить.

— И это удивительно. В конце концов, моя собственная мать умерла от моей руки. Думаешь, я пожалела бы сестру, пусть и сводную?

— Пожалела бы, — удивив ее, сказал Зульфикар. — Ты знаешь, каково это — жить в ненависти к тем, кому ты была безразлична долгие годы. Преодолев это, ты не допустила бы смерти Рукийе. Для нее жизнь была бы гораздо более жестоким наказанием, чем смерть, и освободиться она смогла бы лишь раскаявшись в своем преступлении.

— Ты прав, — подумав, согласилась с ним Хюмашах. — Но освободиться ей не суждено.

Она немного печально улыбнулась, прижимаясь щекой к плечу Зульфикара. Всматриваясь в лицо любимой, Зульфикар вдруг задался вопросом: почему Хюмашах так спокойно отнеслась к тому, что он скрыл от нее нечто подобное, когда как еще недавно ее волновала причина его тревоги?

— Хюмашах, дорогая, — решился он спросить. — Почему ты так легко приняла тот факт, что я хранил от тебя в секрете нечто серьезное?

Теперь задумалась уже Хюмашах. Она подняла голову и посмотрела в глаза Зульфикара, полные новой тревоги и подозрения, которое он от себя старательно отгонял. На миг ей захотелось рассказать ему свою самую главную тайну, которую она хранила с самого своего приезда в Стамбул. Но что-то ее удерживало. Не то страх, что Зульфикар пойдет с этой правдой к Кесем или Ахмеду, не то почти болезненный ужас перед возможностью расставания из-за этой тайны. Однако, не ответить на этот вопрос ложью она не могла.

— Потому что я знаю, как это — хранить в секрете правду, от которой нужно защитить моих любимых, — честно и тихо сказала она.

Зульфикар, пораженный ее словами, отстранился и нахмурился.

— Хюмашах, — выдохнул он, — неужто ты скрываешь от меня нечто серьезное и ужасное?

Хюмашах снова задумалась, балансируя на острии невидимого клинка. Стоять на нем было болезненно — необходимость скрывать что-то столько времени причиняла ей боль и сильно выматывала, иногда даже проявлялась жуткими кошмарами о том, как все выходит наружу и разрушает ее жизнь. Однако, шаг в любую из сторон был бы еще больнее.

— Нет, вовсе нет, — улыбнулась Хюмашах, и ее улыбка рассеяла тревогу Зульфикара. — Это всего лишь что-то, что касается другого человека, и что я не имею права рассказывать. Ничего серьезного. Думаю, однажды этот человек расскажет тебе сам.

Эти слова окончательно успокоили Зульфикара. Снова поцеловав жену, он тепло улыбнулся. Жизнь снова вернулась в колею.

***

Последним желанием Рукийе-султан, ко всеобщему удивлению, было встретиться с Хюмашах. Спускаясь в дворцовую темницу, Хюмашах дрожала от холода и поражалась тому, как в таком теплом дворце могло быть место, гораздо более холодное, чем Девичья башня. Камеры здесь были гораздо более убогими, чем в башне, они пахли земляным полом, догоревшими факелами и отходами. Рукийе сидела в одной из дальних камер. Напротив нее еще недавно был заперт Явуз, которого удавили в тот же день поутру. Рукийе же ожидала свою «гостью».

Интуитивно чувствуя, что их разговор лучше никому не слышать, Хюмашах отослала стражу подальше, с трудом убедив воинов, что сможет защититься, и, положив руку на рукоять кинжала за поясом, вошла в камеру. За дверью остались дежурить Бюльбюль и Абдулла, которого по просьбе Зульфикара султан отправил присматривать за госпожой.

— Ты не представляешь, как я была удивлена твоему желанию встретиться, — сказала Хюмашах, разглядывая грязное и бледное лицо осунувшейся за время заключения Рукийе. — Со дня своего приезда ты ни разу не заговорила со мной, не приехала посмотреть на моих детей, а теперь хочешь поговорить перед смертью… Совершенно на тебя не похоже.

— А на тебя не похоже предательство династии, — засмеялась ей в ответ Рукийе. — Я знаю твою самую страшную тайну, Хюмашах. Я знаю, что ты хочешь посадить на трон своего выжившего брата, и что ради этого ты спрятала его за пазухой у Ахмеда, этого глупого ребенка.

Не смогла удержаться от смеха и Хюмашах, и это так удивило Рукийе, что та замолкла.

— Аллах помоги, — воскликнула Хюмашах, отсмеявшись. — В жизни не слышала большей чепухи. Рукийе, золотая моя, ты, должно быть, лишилась рассудка в этой холодной камере, и я не могу тебя винить. Я и сама тронулась бы умом, оказавшись здесь. Но чего я точно не смогла бы сделать, так это посадить на трон своего брата, ибо все мои братья мертвы.

— Да что ты? — голос Рукийе так и сочился ехидным ядом. — И ты ничего не знаешь о том, что твой младший брат, шехзаде Яхья, каким-то чудом выжил и оказался в Топкапы под новым именем? Хочешь, я назову это новое имя, чтобы твои шавки за стеной услышали это и донесли на тебя?

Рыжевато-алое пламя в факеле вздрогнуло, отбросив желтую тень на лицо Хюмашах, и женщина порадовалась этому — иначе Рукийе заметила бы ее бледность.

— Я ничего не знаю о человеке, о котором ты говоришь, — твердым голосом сказала Хюмашах. — Яхья мертв, и ты оскорбляешь его память, утверждая, что он мог выжить. Я не намерена это больше слушать.

— Нет, ты дослушаешь, и все остальные услышат, — закричала Рукийе. Она поднялась на ноги с земли и бросилась на Хюмашах, схватила ее за плечи. — На спине у этого человека родимое пятно с левой стороны, а в своей комнате он прячет рубашку-оберег! На ней написаны имена его родителей и его собственное имя, что он скрывает! Сейчас его зовут… Искендер!

Последние звуки имени потонули в крике боли. С трудом выхватив из ножен кинжал, Хюмашах резко вырвалась из рук Рукийе и, не осознавая, что делает, полоснула по шее сестре. Рана оказалась глубокой, и Рукийе, схватившись за горло пальцами, через которые хлестала кровь, осела на землю с ужасным хрипом. Последний вздох она издала лишь откинувшись на спину, и такой ее увидели вбежавшие на крик Бюльбюль, Абдулла и услышавшие издалека шум стражники.

— Что произошло, госпожа? — спросил один из стражников.

— Эта сумасшедшая напала на меня, — с трудом смогла выдавить Хюмашах, смотря на свои окровавленные руки, сжимающие клинок. — Я попыталась защититься… я не хотела…

Слуги поспешили вывести ее из камеры наверх и отвести в пустующие покои повелителя, куда тот просил ее после зайти. Послали за самим султаном и Зульфикаром.

Пока они шли, Хюмашах пыталась прийти в себя, унять трясущиеся руки, отмытые слугами от крови, и перестать плакать. В этот день она впервые по-настоящему убила человека. Лично, собственными руками. Но плакала она не потому, что чувствовала вину — ей было совершенно не жаль Рукийе, — а потому, что она совершила ужасный грех убийства. Эта мимолетная жестокость, пусть и проснувшаяся только затем, чтобы помочь ей защитить себя и Искендера, ужасала Хюмашах. Она не могла не думать — если она так легко смогла лишить кого-то жизни, значит ли это, что, что ее сердце достаточно огрубело и зачерствело для этого? Кем она в таком случае станет в будущем?

— Госпожа, позвольте вам кое-что сказать, — на колено перед ней опустился Абдулла, чье сердце разрывалось при виде состояния госпожи. Хюмашах, продолжая плакать, кивнула, и Абдулла договорил. — Я знаю, что вы чувствуете. Когда закончился мой первый и единственный бой, я долго вспоминал во снах лица тех, кого пронзил клинком, и чувствовал себя ужасно. Иногда я просыпался в кошмарах, в которых от моей руки погибают мои близкие, и думал, что больше никогда не буду прежним. Но никто не винил меня за то, что я сделал. И я сам перестал, когда понял, что так было нужно. Иногда… врага нужно остановить клинком, чтобы он не пришел в твой дом и не разрушил его.

— Но Рукийе не была моим врагом…

— Однако, она сделала вам много зла в прошлом и хотела сделать это снова, — возразил Абдулла. — Она хотела разрушить вашу жизнь и попытаться разрушить жизнь Искендера. Вы защищали и себя, и его.

Эти слова помогли Хюмашах. Они пробудили ее здравый смысл, немного спасовавший от ее внутреннего разлада, и сейчас, приходя в себя, Хюмашах поняла: Абдулла прав. Не убей Хюмашах сестру в тот же миг, Рукийе рано или поздно умерла бы. Так уж ли важно, от веревки палача или яда, посланного, чтобы убить ее раньше, чем она пустит ядовитый слух, если она все равно умерла и унесла этот секрет с собой в могилу?

— Абдулла, ты должен пообещать мне кое-что, — сказала поуспокоившаяся Хюмашах, улучив мгновение, когда рядом с ней и ее близкими слугами никого не осталось.

— Все, что угодно, если вас это утешит, — пообещал Абдулла, переглянувшись с Бюльбюлем.

— Ты никогда и ни за что не передашь мой разговор с Рукийе, — тихо прошептала Хюмашах так, чтобы ее услышали только Абдулла и Бюльбюль. — Никому. Ни при каких обстоятельствах. Даже если повелитель и Зульфикар будут пытать тебя, ты никому не скажешь.

— Зачем же мне говорить об этом, если вы сами опровергли эту ложь, — начал было Абдулла, но потом он осекся.

Смотря в глаза Хюмашах, он все понял. Паззл в его голове сложился окончательно, превратившись в осознание всей серьезности ситуации. И когда в покои вошли Ахмед, Зульфикар и Искендер, которого они взяли с собой, Абдулла с честью выдержал проверку на верность, сохранив этот секрет. Он ничем не выдал себя, и Хюмашах искренне возблагодарила Аллаха за него. 

В итоге все закончилось хорошо для них. Рукийе похоронили в тюрбе ее отца, пусть и без особых почестей. Шемсирухсар, которой сообщили об этом, не проронила ни единой слезинки о дочери и с благодарностью согласилась переехать в Айналы Кавак. Познакомившись с ней поближе, все полюбили эту тихую, спокойную и немного ехидную женщину, узнавшую только их голоса. Она полюбила гулять под руку с Зульфикаром на побережье, слушать, как Хюмашах читает детям, и как поет им же Кесем. С Ахмедом ей было приятно вспомнить многих людей из их общего прошлого, юноша же был рад узнать о том, как все было устроено до его рождения. 

Понравились Шемсирухсар и слуги. Бюльбюль прислуживал ей с большим уважением, за что женщина благодарила его теплыми воспоминаниями о Сафие-султан, которую тот в глубине души продолжал помнить как одну из самых великих валиде. Ехидные перепалки с Джаннет же доставляли им обеим и всем, кому доводилась их слышать, большое удовольствие, а мягкие руки Эсмы, способные избавить ее от мигреней, Шемсирухсар расхваливала на все лады. С Искендером они почти не общались - опасаясь, что женщина каким-то образом прознает о его секрете, Хюмашах старалась реже подпускать их друг к другу, - а вот Абдуллу Шемсирухсар баловала как своего взрослого внука наравне с внуками маленькими. И все были этим довольны.

Секрет Искендера продолжал храниться уже не только Хюмашах, Бюльбюлем и Джаннет, которой они рассказали его в знак доверия, и который она тщательно оберегала вместе с ними, но и Абдуллой. Он, к своей чести, не напоминал о нем и не искал способа это обсудить. Лишь однажды он заговорил с Хюмашах об этом. Тогда Абдулла приехал навестить своих благодетелей и служащую им сестру и был приглашен на их пикник на побережье. Пока все остальные перекусывали, прогуливались по песку, играли с водой или просто сидели на больших подушках для улицы, Абдулла улучил момент и подошел к стоящей в отдалении Хюмашах.

— Почему вы не сказали хотя бы паше? — спросил он то, что мучило его с самого начала. — Он же тоже любит… этого человека. Он обязательно понял бы вас.

Хюмашах помолчала немного. Бросив взгляд на Зульфикара, играющего с Хамидом, она тяжело вздохнула.

— Потому что не все его воспитанники умирали от вражеских клинков, — ответила она. — Некоторых ему приходилось казнить как дезертиров или преступников, способных навредить династии. Я не хочу, чтобы Зульфикару пришлось казнить еще и его. Его верное сердце… не вынесет этой боли.

Этот ответ полностью удовлетворил Абдуллу, окончательно убедив его в необходимости хранить тайну. Искренне любивший всю семью паши и Искендера, которого он считал братом, Абдулла поклялся себе защищать тайну его происхождения до последнего вздоха.