1617 год

В Топкапы царило беспокойство. Не успели его жители справить священный Рамадан, как султан Ахмед огорошил своих близких неожиданной новостью. Он приказал вернуться в столицу Зульфикару-паше, уже несколько лет служащему в Каире бейлербеем Египта, и привезти с собою всю семью. Это означало, что в Стамбуле они задержатся надолго. И если юных наследников, почти не знавших эту часть семьи, новость заинтриговала, то взрослых, скорее, удивила и заставила встревожиться. Их ожидали уже две недели, и вот сообщили, что семья паши добралась в город и направляется во дворец.

— Только этого не хватало, — сказала Халиме, выслушав принесшую ей новость Менекше. — Нам и так надо о многом позаботиться. Приучить Мустафу к выходам в свет, закончить его образование, выдать замуж Дильрубу, союзниками обзавестись… Приезд Хюмашах-султан может быть весьма некстати.

— Посмотрите на это с другой стороны, — ответила служанка. — Госпожа всегда была добра к нам и недолюбливала Кесем-султан. Она наверняка встанет на нашу сторону…

— Если только солнечный Каир и общество любящего мужа не растопили ее сердце за эти годы. Она, как и всегда, непредсказуема. Будь начеку, Менекше.

Служанка поклонилась и поторопилась пойти по своим делам. В дверях она столкнулась с Дильрубой и, поклонившись юной госпоже, пошла дальше. Дильруба же вошла в комнату.

За прошедшие десять лет Дильруба сильно изменилась. Она вытянулась, превратившись из подростка, словно состоящего из противоречащих друг другу острых углов и еще несформировавшихся окружностей в складную молодую девушку. Материнской красоты она не унаследовала, будучи, как считали во дворце, больше похожей на отца с его острыми и прямыми чертами лица. Но изысканные манеры, привитые матерью, острый ум, правильная осанка и хороший вкус в одежде и прическах компенсировали это, привлекая к ней достаточное количество внимания.

— Красавица моя, — Халиме, увидев дочь, просияла. — Я не видела тебя с самого утра. Куда ты ходила?

— Навещала Мустафу, — сказала Дильруба, присаживаясь рядом с матерью на диван и разглаживая юбки. — Но совсем недолго. Не успела я заговорить с ним, как пришел брат-повелитель и попросил меня навестить Мустафу позже. Давай пойдем к нему вместе, когда он освободится?

Халиме нахмурилась, собравшись уже было расспросить Дильрубу получше. Но, опустив взгляд к ногам дочери, Халиме вдруг заметила нечто странное. Подол красивого красного платья Дильрубы и ее тонкие шелковые туфельки были запачканы грязью, уже подсохшей.

— Ходила к Мустафе, значит, — глаза Халиме сузились, выражая крайнюю степень испытываемого ею подозрения. — Должно быть, вы гуляли в саду?

— Нет, матушка, Мустафа сегодня еще никуда не выходил. Мы были в покоях.

— Почему же тогда ты вся в грязи?

Дильруба, явно забывшая переодеться, зарделась и постаралась сесть так, чтобы пятна не были заметны, но не преуспела в этом.

— Я… я, — попыталась она оправдаться, — вышла подышать прежде, чем идти к брату. Вот и испачкалась. Утром ведь дождь прошел.

Виноватый вид дочери и ложь, похожая на детскую, не убедили Халиме. Но и придраться ей было больше не к чему, если не считать неряшливого вида Дильрубы. Решив, что разберется с этим позже, Халиме поднялась.

— Ступай, переоденься, — сказала она дочери. — И подожди меня в покоях. Мне нужно сходить по своим делам. Как я вернусь, мы сходим к Мустафе.

Уже давно привыкнув к тому, что спорить с матерью бесполезно, Дильруба встала и, поклонившись, ушла в свою комнату. Халиме же вышла в коридор и направилась по нему на улицу.

Халиль-паша уже ждал ее в безлюдном участке сада. Он замер в низком поклоне, как и полагалось, не поднимая глаз.

— Госпожа, — сказал он, услышав шуршание гальки под ногами женщины. — Я рад, что мы смогли встретиться. Чем я могу вам помочь сегодня?

— Ответить на вопрос личного характера, — оглянувшись, Халиме без обиняков спросила то, что ее давно интересовало. — Почему ты, паша, до сих пор семьей не обзавелся?

Ее собеседник отвел смущенный взгляд.

— Возможность не представилась, — он развел руки в стороны. — Семья у меня и без того большая — матушка и три сестры, которых замуж надо было выдать. Все, что я зарабатывал на службе, уходило на их содержание и приданное.

— И что же, ходит ли еще кто-то из них в девицах?

— Последняя перешла в дом мужа неделю назад.

— Получается, Халиль-паша, ты теперь можешь и собой заняться.

— Вы правы, госпожа. Хоть это немного преждевременно… но да, я понемногу задумываюсь о создании своей семьи. Осталось лишь встретить кого-то, кто полюбит меня, и кого полюблю я.

— Любовь — прекрасное чувство, мой добрый Халиль-паша, — глаза Халиме сузились, а губы изогнулись в улыбке. — Однако, не она одна может послужить хорошей основой для долгого и счастливого брака.

— Что же еще это может быть? — искренне удивился Халиль.

— Высокое положение и близость с султаном. Нечто подобное мог бы обеспечить брак с девушкой из Османского рода.

— Это так, госпожа, — Халиль начал понемногу понимать, куда клонит Халиме, пусть и не до конца. — Однако, Айше-султан все еще замужем, а остальные султанши слишком юны для брака… Вряд ли султан позволит устроить такое еще для одной дочери…

— Но со дня на день он задумается о том, что его сестра в самом удачном возрасте для брака, — Халиме с трудом удержалась от смеха при виде лица паши, явно об этом не думавшего. — И мое мнение, как матери, он обязательно спросит.

Глаза Халиля-паши расширились от удивления.

— Вы предлагаете…

— Именно так, паша. Я хочу приблизить вас к благословленному Дивану и подготовить тем самым почву для будущего правителя. Наш Ахмед-хан еще молод и полон сил, благоволение Аллаху, но, должна признать, что молодой султан, оставляющий престол в самом расцвете — не редкость для нашей славной династии…

Эти ее слова уже напугали Халиля-пашу не на шутку. Он поспешил осмотреться, проверяя, не подслушивает ли их кто-то.

— Прошу простить, госпожа, но я вынужден отклонить ваше предложение, — сказал он, слегка поклонившись. — Не буду лгать, я хотел бы занять высокую должность и жениться на госпоже… Но цена, которую я должен буду заплатить взамен… слишком велика. Не гневайтесь, госпожа. Я уверен… что при дворе найдется немало более подходящих вам людей, способных оценить ваше предложение по достоинству.

— Что же, надеюсь, это ваше окончательное решение, — ответила Халиме, смерив его злобным взглядом. — Я не повторяю своих предложений дважды.

И вот, не прощаясь, она отвернулась от Халиля и покинула сад. Она была уверена, что он не будет болтать, но это никак ее не утешало. Ее это злило.

Халиме потратила год на то, чтобы убедить Халиля встать на ее сторону — на привлечение большего количества союзников у нее не хватало ресурсов. И теперь, когда единственный ее человек в Совете отказался ей помогать, испугавшись участия в заговоре, ей нужно было начинать все сначала. Как можно было не злиться на такие обстоятельства?

Вышагивая по коридорам дворца, Халиме была погружена в размышления. Она так глубоко ушла в себя, что не сразу услышала чей-то зов.

— Халиме-султан? Госпожа? — донесся сквозь мысленную пелену тихий, но сильный мужской голос, ей незнакомый. — Можем ли мы поговорить?

Она остановилась и обернулась в сторону смежного коридора, откуда услышала голос. Оттуда к ней вышел мужчина, которого она видела раз или два, и то издалека.

Не в пример Халилю-паше, почти что сорокалетнему, высокому, но худому, невзрачному и слабому духовно, как сегодня выяснила Халиме, этот человек был мощнее и крепче. Ростом он немного уступал несостоявшемуся зятю Халиме, имел сильное, развитое тело, крепкие плечи и сильную шею. Его черная, как смоль, борода, была аккуратно и просто подстрижена, резко выигрывая на фоне слишком изящно уложенной бороды Халиля — было видно, что обладатель первой был так же прост, аккуратен и непритязателен.

Одет он был в одежды почти что военного покроя — такое носили бывшие солдаты в обычной жизни. Серый халат и синяя рубашка, черные штаны, дорожные сапоги, явно немало дорог повидавшие, но все еще крепкие и опрятные. Должно быть, этот человек был одним из тех, кто попал в Совет из казарм, как некогда Зульфикар-паша. Об этом говорила не только его одежда и то, в каком порядке он держал волосы и бороду с усами, но и его чеканный шаг, прямая осанка и выученная выправка.

Мужчина поклонился, остановившись на почтительном расстоянии от нее, и замер в ожидании решения госпожи — захочет ли она говорить с ним?

— Давуд-паша? — уточнила Халиме, закрывая лицо шалью и надеясь, что запомнила его имя правильно. Мужчина кивнул, и Халиме сощурилась. — Вы, должна признать, человек отчаянный. Не каждый вот так просто решается заговорить с женщиной вроде меня.

— Не рискуя ничего не добьешься, — Давуд пожал плечами. — Обещаю, госпожа, вы не зря потратите время на разговор со мной.

— Чего вы хотите?

— Лишь смиренно предложить свою личность в качестве верного слуги и представителя ваших интересов в Совете.

— Мне льстит это щедрое предложение, паша. Лишь одно смущает — разве не Повелителю Мира отдана ваша верность?

— Я глубоко уважаю нашего благословенного правителя, однако, мы с вами прекрасно понимаем, что султанский Диван меняет своих обладателей чаще, чем нам хотелось бы. И то, что женщины, входящие в великую династию, пустили свои корни так глубоко, что их весьма трудно выкорчевать, известно каждому, кто умеет смотреть дальше своего носа.

Давуд улыбнулся с каплей горечи во взгляде, и Халиме вдруг показалось, что у них есть что-то общее. Этот человек, подумала женщина, очень хочет подняться, и это чувствовалось в том, как он говорил, как он держался. Кроме того, он явно был настолько же умен, как она, раз решил обратиться к ней, а не вознесшейся над всем дворцом и даже страной Кесем.

Халиме, прекрасно понимающая, что нуждается в помощнике, продолжала размышлять. Она не только обдумывала их с Давудом перспективы, но и проверяла его терпение. Если он окажется нетерпеливым, импульсивным и своенравным, их дороги разойдутся прямо здесь и сейчас. Если же Давуд выдержит ее проверку, то даст ей, Халиме, повод испытать его в более серьезном деле. А там… кто знает.

Давуд, к его чести, ждал. Он был абсолютно спокоен, его темные глаза смотрели уверенно, ни жестом, ни вздохом не выказал он непочтения. Ничто в его поведении не вызывало подозрения, и Халиме, решив, что с него достаточно, кивнула.

— Вы весьма точно описали условия, в которых мы все находимся, — сказала она. — И, должна признать, ваше предложение весьма заманчиво и своевременно. Сегодня мне пришлось расторгнуть союз с другим человеком, оказавшимся весьма трусливым и нерешительным, стоило мне даже намекнуть на свои планы. Думаю, вы понимаете, что вам потребуется заслужить мое доверие, чтобы я позволила вам принять в них участие.

— Я бы скорее удивился, доверься вы мне сразу же, госпожа, — Давуд усмехнулся, как-то искренне и беззлобно. — Я готов к любому испытанию, зная, что наша взаимная выгода стоит любых проверок.

Халиме не успела сказать ему что-то еще. В коридоре за ее спиной послышались шаги. Давуд, увидев, кто идет, замер, опустив глаза в пол.

— Мама, как хорошо, я нашла тебя, — к Халиме подошла сопровождаемая Менекше Дильруба. — Повелитель пригласил нас на семейный обед в саду. Мустафа уже с ним. Пойдем же скорее!

Повернувшись назад, чтобы попрощаться с Давудом, Халиме заметила, что он уже скрылся в коридоре. Это приятно удивило ее. Давуд определенно понимал, что лучше никому их не видеть вместе, и не ставил ее в неудобное положение. Это качество показалось Халиме чуть ли не лучшим из всего, что она заметила в этом мужчине. Теперь, уверившись, что он не так глуп и плох, как она могла ожидать, Халиме была готова дать ему шанс. Она улыбнулась, взяла дочь под руку и вместе с ней вышла в сад.

Там уже накрыли шатер для всей семьи падишаха. Ахмед и Кесем, его неизменная спутница, сидели в его тени и наблюдали за играющими младшими детьми. У их ног смеялись и оживленно разговаривали старшие. Среди них Халиме увидела Мустафу, бледного, немного испуганного, но, в целом, гораздо более спокойного, чем раньше. Он уже не отшатывался от каждого взмаха чужой руки и даже поддерживал беседу с юной Айше-султан.

— «Откуда ты, сынок?», спросила старуха, поняв, что пред нею стоит чужеземец, — рассказывала девочка Мустафе старинную сказку, какую обычно рассказывали добрые няньки каждому шехзаде и каждой госпоже в гареме. — «О, матушка! Я бедный странник, что растит розы в своем саду, а после путешествует по свету и продает их! Я пришел в ваш город и уже все продал. Лишь одна роза осталась». Старуха захотела взглянуть на розу…

— Айше, довольно, — прервал ее шехзаде Осман, высокий, избалованный и надменный юноша с темной кожей и презрением ко всему миру в темных глазах. — Не стоит докучать нашему дяде детской сказкой.

— Айше-султан мне вовсе не докучает, — смущенно улыбнулся Мустафа. — Это хорошая, добрая история. Я часто слушал ее в детстве и не против послушать еще раз. Продолжайте, прошу.

Довольная оказанным ей вниманием Айше продолжила рассказывать. Халиме, наблюдая за этим, вдруг отметила, с каким напряжением поглядывают на ее Мустафу сыновья Кесем. Осман и Мехмед смотрели на Мустафу так, словно бы он посягнул на что-то, чего им никогда не получить. Даже Мурад, Касым и Баязед, сын повелителя от другой наложницы, бегавшие среди кустов, то и дело оборачивались в их сторону с жадным взглядом и мимолетной тенью мольбы на маленьких лицах. Присмотревшись повнимательнее к Ахмеду, чье внимание было приковано к компании, окружившей его, Халиме поняла.

Ахмед не смотрел на собственных сыновей. Его внимание было целиком захвачено Мустафой. Несший этот груз вины за страдания заключенного долгие годы в Кафесе Мустафы Ахмед ловил каждый взгляд брата, каждое его слово. Он словно пытался понять, в кого собственными руками превратил Мустафу, и придумать, как исправить причиненное им зло. Это на краткий миг тронуло Халиме. Но, снова натолкнувшись на острые, словно колючки пустынного кактуса, взгляды других шехзаде, Халиме встревожилась. Пусть они и не собирались причинять Мустафе вред — по крайней мере, пока, — у них все еще была мать. Весьма жадная до власти, злопамятная и жестокая, когда в этом была необходимость мать.

И ведь не скажешь, подумала Халиме, вглядевшись в непроницаемое лицо Кесем, что эта женщина с ангельским обликом также способна травить чужих детей и избавляться от ставших бесполезными слуг. Эта женщина смеялась и улыбалась, поощряла даже своих детей общаться с Мустафой, подавала ему еду и сладости так, словно бы он был одним из ее сыновей, но в ее глазах, обращенных на Мустафу, Халиме не видела ни капельки той же любви, что она проявляла к своим детям. Она смотрела на брата своего повелителя так же, как смотрели на дядю его маленькие племянники. И это заставило Халиме осознать, что трудностей впереди не счесть. Нужно избавиться от Кесем и ее приплода как можно раньше.

— Дорогу! — послышался крик евнухов у дверей. — Бейлербей Египта, Зульфикар-паша, и Хюмашах-султан!

Неожиданное появление гостей произвело суету в саду. Дети тотчас поднялись и выстроились по правую руку отца, Халиме, Дильруба, поддерживающая Мустафу под руку, и Гюльбахар, мать Баязида, встали рядом с Кесем.

— Маленький султанзаде Хамид, должно быть, тоже вырос, — сказал вдруг Мустафа, удивив не только мать с сестрой, но и услышавшего его слова брата. — Вот будет чудесно, если тетушка позволит ему прийти, навестить меня.

— Смотри, Мустафа, — указала Дильруба на высокого юношу, что шел позади паши и султанши. — Должно быть, это он. Он так повзрослел, вытянулся! Сразу видна порода тетушки Айше — такой же высокий. А эта златокудрая госпожа с лицом, подобным тюльпану, должно быть, Дерья-султан, его сестра. Такая юная, но уже красавица! Не одно сердце при дворе разобьет!

— В нашем саду немало прекрасных цветов, дорогая Дильруба, — сказал, улыбнувшись, Ахмед. — Ты и сама как цветущий шиповник — хоть и колючий, но прекрасный в своем блеске.

Дильруба зарделась от похвалы брата и отвела взгляд. Халиме же улыбнулась, видя, как прячет под тенью навеса свое хмурое недовольство Кесем. Наложница явно предпочла бы услышать такой комплимент от Ахмеда в сторону их юных дочерей, старшая из которых, Айше, была ровесницей только приехавшей в столицу Дерьи. Но она ничего не сказала, лишь талантливо спрятала свое недовольство за сияющей улыбкой.

— Повелитель! — сказал Зульфикар, остановившись на почтительном расстоянии от шатра. Он поклонился сначала Ахмеду, и тот позволил ему выпрямиться. — Кесем-султан! — слегка поклонился паша Кесем, и та кивнула ему, улыбаясь. — Шехзаде и госпожи… Для меня и моей семьи большая честь присутствовать здесь сегодня.

— Это ты, Зульфикар, оказал нам честь, почтив наш скромный обед сразу же по приезде. Должно быть, вы все устали с дороги! — пожурил Ахмед верного пашу. Он поднялся и вышел из шатра, подошел к Зульфикару и похлопал его по плечам. — Вам стоило бы отдохнуть.

— Может ли быть отдых лучше, чем отдых в окружении любящей семьи, — сказала Хюмашах-султан, протягивая руки к повернувшемуся в ее сторону племяннику. — Мы рады быть здесь, дорогой Ахмед.

— А уж как я рад вашему возвращению, тетушка, — Ахмед крепко обнял ее и расцеловал. — Пойдемте, я познакомлю вас с детьми. Вот эти малыши, — сказал он, подойдя к маленьким детям на руках у слуг, — маленькие Ибрагим и Атике. Они двойняшки.

— Какое благословение! — воскликнула Хюмашах, целуя их по очереди. После она наклонилась к маленьким мальчикам, чтобы их расцеловать. — Ах, до чего у тебя чудные шехзаде, Ахмед! Такие сильные и красивые…

— Эти маленькие львята — Мурад, Касым и Баязид, — представил их Ахмед. — Наша радость и гордость. А вот их старшие братья, Осман и Мехмед.

— Аллах, как вы выросли, — Хюмашах по очереди обняла юношей и отступила, рассматривая их. — Подумать только, вы едва начинали ходить, когда мы покинули Стамбул, и вот уж выросли в сильных мужчин! А как вы похожи на отца!

— Мы столько слышали о вас, госпожа, — Осман поцеловал ее руку и приложил ее ко лбу. — И давно хотели познакомиться. Аллах и Отец-Повелитель исполнили наше желание.

— Осман верно говорит, — смущенно улыбнулся Мехмед. — Пожалуйста, приходите к нам, как выдастся свободная минута. Нам очень интересно узнать о вашей жизни в Каире.

— Обязательно, — просияла Хюмашах и повернулась к приплясывавшим в стороне юным султаншам. Девочки успели сбегать к клумбам и кустам и, сорвав с них лучшие цветы и сделав из них букеты, ожидали возможности подарить их тетушке. — Что это? Вы собрали их для меня?

— Да, тетушка, — сказала старшая, Айше, державшая в руках два букета. — Эти цветы прекрасны, но они не идут ни в какое сравнение с вашей красотой.

— Эти чудесные госпожи — Айше, Фатьма и Гевхерхан, — улыбался Ахмед, наблюдая, как Хюмашах принимает от девочек цветы. — Истинное наше благословение.

— Мое сердце радуется при виде стольких юных султанш, красивых и хорошо образованных, — сказала Хюмашах, вдыхая цветочный аромат. Она повернулась к Кесем. — Это огромный труд — выносить и воспитать стольких детей. Кесем заслуживает искреннего уважения и восхищения за то, что выполняла его на протяжении стольких лет, безропотно и ответственно.

— Благодарю вас, госпожа, — Кесем наконец-то соизволила покинуть шатер. Она посмотрела за плечо Хюмашах. — Как приятно видеть ваших чудесных детей спустя столько лет. Пусть подойдут, поприветствуют нас.

Зульфикар сделал детям знак подойти. Семнадцатилетний Хамид, старший, поцеловал край одежды султана и руку его любимой жены.

— Благодарю вас за теплый прием, повелитель, и вас, Кесем-султан, за добрые слова, — сказал он, выпрямившись. — Позволите подойти и поздороваться с шехзаде Мустафой?

Ахмед с искренним удовольствием позволил это юноше, и Хамид поспешил подойти к Мустафе и его близким. К повелителю и его любимице же подошли младшие дети Хюмашах и Зульфикара.

— Вот наши младшие, — сказал Зульфикар, наблюдая за тем, как они поочередно приветствуют повелителя. — Дерья-султан и маленький султанзаде Менса.

— Ах, какой ты милый, — Кесем, не заметив промелькнувшего быстро на лице Хюмашах напряжения, наклонилась приласкать пятилетнего малыша, державшегося за юбку сестры. — Маленький Менса! Какое интересное у тебя имя!

— На египетском наречии оно значит, что он третий ребенок, — сказал безо всякой задней мысли Зульфикар.

— Отличное имя, — улыбнулся Ахмед. — Я счастлив знать, что вы оставили в прошлом свои страхи и позволили своей семье окрепнуть.

Он сделал жест детям разойтись и пригласил взрослых гостей присоединиться к ним с Кесем в шатре.

— Буду честна с тобою, дорогой Ахмед, — сказала Хюмашах, когда они расселись, — что мы не планировали еще детей. Но Аллах решил иначе, и мы позволили его благословению прийти в нашу жизнь. И не пожалели. Иные сочли бы нас обезумевшими — шутка ли, оставить позднего ребенка, позволить ему родиться в таком жарком, солнечном месте. Но, невзирая на страхи… мы не смогли принять другого решения.

— Госпожа верно говорит, — Зульфикар взял ее руку в свою и переплел их пальцы между собой. — Дети сделали нашу жизнь гораздо интереснее, хоть и сложнее многократно. У нас их всего трое, и временами мы себе места найти не можем от волнения за них. Видя, сколькими детьми благословлен ваш дворец, повелитель, невольно задумываешься о том, какой это труд. Как вы справляетесь…

— Вам следует спросить этих благословенных женщин, — Ахмед обменялся улыбками с Кесем и Гюльбахар, матерью Баязида, державшейся в стороне. — Их любовь и мудрость были моей поддержкой все эти годы. Они так ревностно оберегают наших детей, что порой даже мне приходится спрашивать разрешения прежде, чем к ним подойти.

И пусть то была шутка, которой все искренне засмеялись, от Хюмашах, повернувшейся в сторону обедавшей на подушках в стороне Халиме, не укрылся ее наморщившийся в мрачном размышлении лоб. За этой шуткой, поняла Хюмашах, было слишком много правды. Наверняка, не самой приглядной. Хюмашах пообещала себе расспросить Халиме о том, что на самом деле происходило во дворце, и вернула свое внимание племянникам.

Вечерело. Ужин подходил к концу. Слуги разожгли стоящие по краям дорожек факелы и выстроились неподалеку с лампами, чтобы сопровождать расходящихся господ по темным закоулкам дворцовых коридоров и дорожкам садов.

— Приезжайте чаще, тетушка, — попросил Ахмед. — Мы не виделись столько лет, что я почти забыл ваше лицо и теплые руки, когда как вы все это время почти что матерью моей были. Я отчаянно нуждаюсь в вашей мудрости и поддержке Зульфикара в ближайшие годы.

Хюмашах не успела спросить, что он имеет в виду — Кесем поспешила увести повелителя и детей во дворец. На перекрестке, левая дорога которого вела во дворец, а правая к дороге для карет, остались лишь Халиме, Хюмашах, Зульфикар и их дети.

— Должна признать, новость о вашем приезде порядком меня встревожила, — призналась тихо Халиме, наблюдая за трогательным прощанием Мустафы и Хамида и Дильрубой, целовавшей смущенного малыша под смех его сестры. — Но сейчас я думаю… Аллах благословил нас вашем возвращением.

— Есть что-то, что заставляет вас беспокоиться спустя столько лет? — искренне удивился Зульфикар, хмуря густые, едва тронутые сединой брови.

Халиме снова обернулась на детей, убедиться, что они не слушают, и придвинулась ближе.

— Не успели мы пожить свободными от гнета покойной валиде, как Кесем прибрала все к рукам, — озвучила она очевидное тихим шепотом. Но следующие ее слова заставили встревожиться уже собеседников. — Ее влияние на повелителя весьма велико. Султан все еще думает об участи шехзаде, которым не суждено взойти на престол, и явно что-то планирует на сей счет. Будь это лишь его решение, я бы возблагодарила Аллаха, однако, слишком много в нем от Кесем. Не доверяйте посланцам ее, Насуху-паше в особенности, и пусть Аллах вас сохранит.

Больше Халиме ничего не захотела им рассказать, должно быть, опасаясь быть услышанной, и Хюмашах, подозревавшая, что теперь глаза и уши дворцового комплекса работают на его хозяйку, не могла винить в этом Халиме. Она позволила наложнице забрать детей и уйти с ними и, наблюдая, как Зульфикар поднимает на руки засыпающего на ходу Менсу, думала.

Разместившись в карете, Зульфикар и Хюмашах переглянулись. Младшие дети уснули на коленях матери, старший же о чем-то задумался в своем углу по правую руку от отца. Зная, что он не будет болтать об услышанном, Зульфикар решился поговорить о том, что его тревожило.

— Я все еще помню твое недовольство отъездом, — сказал он, аккуратно взяв Хюмашах за руку. — Ты предпочла бы остаться в Каире?

— Конечно, предпочла бы, — устало вздохнула Хюмашах. — Мы так были счастливы там все эти десять лет. Теперь же нам придется участвовать в интригах и тщательно каждый свой шаг обдумывать.

— Почему же? Нас, конечно, не просто так попросили вернуться…

— Не попросили, мой добрый Зульфикар. Приказали. Мой добрый племянник отдал этот приказ в первую очередь мне, зная, что я предпочту избавить нас от необходимости ехать сюда по простому приглашению. Ты же сорвался бы с место по первому только слову, даже будь то простейшая просьба.

Зульфикар тихо засмеялся.

— Твоя правда, твоя правда. Но все же… Ты скучала по племяннику. Хотела увидеть его детей. Так почему же ты уезжала с такой неохотой?

— Уехать в гости и переехать на долгое время, не зная, когда сможешь снова зажить собственной жизнью — разные вещи. Мы уезжали, чтобы не видеть гнили этого двора, не быть соучастниками чужих интриг, и теперь мы снова здесь… Не нравится мне это.

Зульфикар задумался ненадолго, затем вздохнул очень тяжело.

— Я думал об этом, — признался он, — и все-таки пришел к единственному возможному решению. Мы можем уехать сколь угодно далеко и избегать возвращения. Но жизнь все равно вернула бы нас обратно, если в том была бы нужда. Чем злиться на обстоятельства, давай будем готовиться к тому, что нас может ждать.

Какое-то время они ехали молча, раздумывая каждый о своем. Совершенно внезапно для родителей от размышлений очнулся Хамид.

— Я говорил с шехзаде Мустафой, — сказал он, и родители внимательно прислушались к нему. — Его душевная болезнь не отступила, но много в нем и обоснованных тревог. Шехзаде слабо помнит причины его прошлых бед, но искренне боится, что Халиме-султан может затеять интригу, какой еще никогда не затевала.

— Шехзаде, конечно, верно волнуется, — с грустной иронией вздохнул Зульфикар. — Однако, порой волнения — пустое. Если бы он мог сказать, что Халиме-султан предпринимает какие-то действия… то был бы смысл волноваться.

— Он не уверен, — Хамид смутился, увидев, с каким странным интересом его слушают родители. — Но считает, что вот уже пару месяцев Халиме-султан перед тем, как прийти к нему, зачем-то ходит в дальний уголок сада и с кем-то там встречается. Сегодня она должна была прийти к нему перед выходом к семейному столу, однако, не пришла, и встретились они лишь за обедом. Он решил, что дело в этой странной встрече с незнакомцем.

— Спрашивал ли шехзаде ее об этих отлучках? — строго спросила Хюмашах тем голосом, какой никогда не располагал к увиливанию или лжи и требовал лишь честного ответа.

— Он пытался, но Халиме-султан все отрицала и велела ему не беспокоиться, — ответил Хамид. — Наш разговор услышала Дильруба-султан и вмешалась, сказав, что порою шехзаде находит поводы для волнения там, где их нет. Шехзаде смутился ее слов и замкнулся. Боюсь, еще не скоро он заговорит об этом. По крайней мере, не в присутствии матери или сестры.

— Я поговорю с Халиме-султан, если тебя тревожит состояние твоего друга, — Хюмашах потрепала Хамида по ладони. — Но, боюсь, результат может тебя разочаровать. Мустафа и правда мог все неправильно понять или представить то, чего не было… Он всегда был таким ранимым ребенком, каждую разлуку с матерью и сестрой переживал. И, должна признать, причиною этих разлук были одни лишь интриги.

— Последняя, однако, была хуже прочих, — кивнул Зульфикар. — Тогда покойная Сафие-султан затеяла очередной заговор. Ее слуги едва не убили Халиме-султан и вырезали полдворца, чтобы привести к своей валиде мальчика. Она почти посадила шехзаде на Диван. Но султан Ахмед-хан прервал церемонию и казнил нескольких предателей на глазах сотен людей... и брата. Он видел весь этот ужас: раненую мать, дворцовые стены в кровавых разводах, брата, убивающего тех, кто посадил его на трон. Это и долгие годы заточения сильно ранили душу и разум шехзаде. Посему его слова надобно проверить.

— Вы позволите мне навещать шехзаде?

— Если на то будет воля султана, сынок. Мы попросим его о сей милости.

В карете снова повисло молчание, и длилось оно пока усталые кони не въехали на территорию Айналы Кавак. Кучер подкатил карету к самым дверям, чтобы усталым господам не пришлось идти по покрытым галькой дорожке в сумерках.

— Ах, милый дом! — воскликнула Хюмашах, сходя со ступенек кареты с сыном на руках. — По этому чудесному месту я скучала, должно быть, сильнее, чем по своей любимой семье. Подумать только, сколько нам довелось пережить в его стенах…

— Госпожа! Паша! — к ним навстречу выбежал запыхавшийся Бюльбюль, за ним семенила Джаннет. — Мы выехали раньше, но едва успели подготовить дом… Прошу, проходите, отдохните с дороги.

— Джаннет, это ты? — сонно пробормотал на смеси турецкого и египетского наречия Менса, когда добрая нянюшка взяла его из материнских рук, чтобы унести в спальню.

— Да, мой славный султанзаде, — проворковала Джаннет, обожавшая мальчика чуть ли не сильнее родителей. — Сейчас я уложу вас, и вы славно выспитесь с долгой дороги.

— Расскажешь мне сказку? — попросил мальчик, устраивая поудобнее голову на ее пухлом плече.

— Обязательно расскажу. Дерья-султан, поможете выбрать историю?

— Что же, — зевнула девочка, настоявшая на том, чтобы идти самостоятельно, — у нас с Менсой здесь будет общая комната?

— Всего на одну ночь, госпожа, — извиняющимся тоном сказал Бюльбюль. — Завтра вы уже будете спать отдельно.

Лицо девочки, почти скривившейся от навеянного усталостью каприза, разгладилось.

— В таком случае я помогу выбрать и даже рассказать, — сказала она, входя в дом следом за Джаннет.

Хюмашах и Зульфикар поцеловали на ночь детей и, позволив слугам их унести и уложить, прошли в свои покои.

— И все же неспокойно мне, Зульфикар, — сказала султанша, когда они, посетив хамам и сменив дорожную одежду на уютные домашние платья, улеглись в супружеское ложе. — Сердце бьется так же испуганно, как в первые дни царствования Мехмеда, брата моего. Все кажется, что прольется кровь моих близких…

— То былое, Хюмашах, сгинувшее давно, — Зульфикар обнял ее за плечи и разгладил ладонью посветлевшие от возраста волосы. — Не тревожь душу напрасно. Нехорошо это. Лучше молись и надейся, да все возможное делай. Аллах не пошлет нам испытаний, что мы бы не сумели рука об руку пройти.

— Как славно ты изъясняться научился за эти годы, мудрый паша…

— У меня была прекрасная учительница, лучшая из всех возможных.

Проговорив недолго, они, измотанные трудной дорогой и общением, провалились в сон.