Вопреки всем надеждам Хюмашах на то, что в Айналы Кавак они с Искендером смогут поговорить наедине, об ее возвращении во дворец доложили супругу. Зульфикар вышел встретить ее и жутко перепугался, увидев, как Бюльбюль и Искендер под руки выводят бледную Хюмашах из кареты. Он не раздумывая подхватил жену на руки и, велев Искендеру ждать в гостиной, отнес Хюмашах в спальню, уложил в кровать и омыл ее лицо и руки холодной розовой водой.

— Дорогая, — пытался он разговорить жену, — что такого случилось, что ты ни жива, ни мертва вернулась?

Хюмашах не отвечала, лишь бормотала что-то неразборчиво, стонала да всхлипывала. Потрясение ее оказалось столь внушительно, что впервые за свою долгую жизнь она не смогла совладать с собою. Зульфикара это напугало еще сильнее. Он понял, что попытки достучаться до Хюмашах, расспросить ее, будут совершенно бессмысленны до тех пор, пока она не придет в себя. Посему он крепко ее обнял и принялся укачивать, как укачивал их младших детей, когда они еще были достаточно маленькими для этого, напевая какую-то из колыбельных.

И это удивительным образом подействовало. Вскоре он разглядел в глазах Хюмашах что-то вроде осознанности и понял, что нужный миг настал.

— Что расстроило тебя так, Хюмашах? — спросил Зульфикар, когда она потянулась к его лицу руками, словно пытаясь убедиться, что он ей не мерещится.

— Я в Старом дворце была, навещала Элиф-хатун, — слабым голосом ответила она. — Несчастная отдала Аллаху душу прямо посреди разговора, и я… так опечалена ее уходом. Мне так жаль было видеть ее в этой нищете холодного и печального места… Это так ужасно, Зульфикар. Если бы можно было как-то лучше заботиться о наложницах и слугах, что туда ссылают, как мы позаботились о Шемсирухсар-султан перед тем, как уехать в Каир…

— Поговори об этом с султаном, — предложил Зульфикар. — Конечно, вряд ли он позволит кому-то еще окончить свой век во дворце члена династии, но, думаю, увеличить их содержание и окружить лучшей заботой ему по силам.

— Так мило было подумать об этом с твоей стороны, — Хюмашах приподнялась и обняла мужа. — Но ты прав. Вряд ли что-то получится изменить. Даже не столько из-за нежелания султана думать об этом, сколько из-за влияния Кесем. Вот уж кто точно не позволит Ахмеду думать о несчастных из Старого дворца.

— Так или иначе, хорошо, что ты пришла в себя, — Зульфикар покачал головой с усмешкой. — Напугала ты нас всех, ничего не скажешь. Искендер с Бюльбюлем, должно быть, и вовсе за головы опасаться начали — бледные были что пена.

Хюмашах похолодела при упоминании Искендера. Как бы он не проговорился, подумала она, лихорадочно вместе с тем пытаясь решить как бы спровадить Зульфикара и поговорить с братом о случившемся. Промелькнула, конечно, в ее светлой голове мысль признаться мужу, но Хюмашах тут же заставила ее отступить. Зульфикар бы понял ее, но секрет не смог бы сохранить — верность паши Ахмеду была столь велика, что о сокрытии подобной угрозы его власти и речи не шло. Таким образом, это была единственная вещь, в которой она не могла на него положиться, если не хотела казни брата и его маленьких сыновей.

— Хюмашах, — вывел ее из лихорадочных раздумий голос мужа. — Я по твоему лицу вижу, что ты не все мне рассказала. Что еще произошло в Старом дворце?

Зульфикар смотрел пристально и уже сурово. За долгие годы брака с Хюмашах он хорошо ее изучил и теперь знал, когда она скрывает от него что-то. И теперь, когда он увидел такое ее поведение, он не мог не подозревать худшего — интриги или измены. Хюмашах, изучившая его так же хорошо, видела это в его глазах, и понимала, что не может сказать ничего такого, что могло бы его успокоить.

— Я не могу тебе этого сказать, — признала она хотя бы часть правды.

— Тогда скажи, что можешь сказать.

— Я узнала, что Элиф-хатун знает тот же чужой секрет, что был известен мне все эти годы, — с трудом выдавила Хюмашах. — И это меня подкосило. Не проси меня его выдать, Зульфикар, умоляю. Я знаю, что ты поймешь и простишь меня за то, что я молчала, но, узнав, ты подставишь себя и человека, которому этот секрет принадлежит, и создашь угрозу правящей династии.

— Если это что-то настолько серьезное, Хюмашах, то мы всегда можем обратиться за защитой к султану, ты же знаешь… Он должен знать, что нечто угрожает его власти.

— Это именно то, чего нам никак нельзя делать, Зульфикар! Пока никто не знает этого секрета и не может воспользоваться в своих целях человеком, чью истинную личность этот секрет скрывает, никакой угрозы династии нет. Но стоит тайне выйти за пределы Айналы Кавак, и угроза тут же появится, развяжется очередная междоусобица. Поэтому я не имею права сказать даже тебе. Чтобы не рисковать тобой и нашей семьей, Ахмедом и всей династией.

Выслушав ее речь, Зульфикар нахмурился и мрачно смотрел на жену несколько мгновений. Хюмашах же терпеливо ждала его ответа и боялась — прямо сейчас она не могла себе представить реакцию мужа.

— Нет, Хюмашах, так не пойдет, — твердо сказал он, закончив размышлять. — Дело не в моей верности династии или угрозе… Дело в том, что ты не доверяешь мне и не веришь в то, что я тебя поддержу. Я уже не тот человек, каким был в начале нашего брака. Ты знаешь, я обещал тебе и султану, что никогда не поставлю свою службу и долг перед государством выше нашей семьи. И я годами доказывал тебе это. Если этого недостаточно, чтобы ты могла довериться мне и попросить помощи в таком деле… Что же, возможно, все это было зря.

Его слова тронули Хюмашах до слез, а годы брака, пронесшиеся перед ее мысленным взором, все, что на их протяжении Зульфикар делал для нее, то, как он изменился, вдруг заставило ее осознать: она и правда ужасно ошибалась на его счет. Что хуже всего, она и правда не доверяла ему, хотя и знала в глубине души, что момент, когда она могла бы открыться и не подставить Искендера, давно настал.

— В таком случае, нам нужно выйти к Искендеру и Бюльбюлю, — сказала она, поднимаясь с кровати. — И позвать Абдуллу и Джаннет.

Понимая, что момент, которого он ждал более десяти лет, настал, Зульфикар не перечил. Он лишь распорядился об обеде для них и Искендера и послал за Абдуллой. Вместе с Хюмашах они прошли в зал, где ждал Искендер, и они попросили его остаться для серьезного разговора.

— Госпожа, что происходит? — спросил вполголоса Бюльбюль, помогая Хюмашах сесть на подушки возле подставки.

— Мы ждем Абдуллу, чтобы начать серьезный разговор, — ответила она. — Позови Джаннет.

Бюльбюль сразу понял, о чем пойдет речь, и оттого сделался ужасно бледным. Но приказание ее выполнил. Когда Джаннет поднялась, они подали господам обед и перекидывались взволнованными взглядами, словно спрашивая друг друга — хорошая ли это затея или же форменное безумие, которое их всех погубит.

Обед проходил в тягостном молчании до тех пор, пока один из них не понял кое-что важное.

— Я одно только хочу знать прежде, чем Абдулла придет, — сказал Зульфикар.

— Что же? — Хюмашах подняла на него заплаканные глаза.

— Почему знали все, кроме меня?

— Немного терпения, дорогой Зульфикар. Мой рассказ ответит на все вопросы.

Зульфикар вот-вот готов был сорваться и закричать, что он терпел достаточно, но чудом сдержался. Пусть и чувствуя себя преданным, он все еще доверял жене в глубине души, и оттого теплилась в ней крохотная частичка надежды на то, что все не так плохо. Но сдерживаться становилось все труднее с каждой минутой. На счастье всех присутствующих Абдулла явился раньше, чем терпение Зульфикара окончательно испарилось.

— Раз все здесь, я начну, — Хюмашах тяжело вздохнула и посмотрела на Искендера. — С собой ли у тебя, Искендер, твое сокровище?

— С собой, госпожа.

— Покажи его всем присутствующим, пожалуйста.

Поколебавшись, Искендер вытащил из-под рубашки мешочек на веревочке, развязал его и выудил оттуда что-то коричневое и потрепанное. Когда он развернул то, что достал, все увидели в его руках крошечную рубашечку, мелко исписанную убористым почерком. Написанное было очень тяжело разобрать — от времени письмена слегка выцвели или расползлись, а сам материал рубашки сильно обветшал и потемнел. Но Зульфикара поразил не вид этой потрепанной рубашечки, а то, какое впечатление она на всех произвела.

Абдулла поджал губы. Бюльбюль против воли схватился за сердце одной рукой, другой взяв за руку Джаннет, утирающую мокрые глаза. Хюмашах смотрела на нее и Искендера с какой-то смесью печали, радости, любви даже и еще стольких чувств, что Зульфикару было так сразу и не разобрать. Внутри снова заскребла ревность, годами дремавшая подобно лаве в жерле спящего вулкана. Неужто все, что они строили вместе столько лет, оказалось ложью, и на самом-то деле Хюмашах хранила в сердце образ Искендера?

— Это рубашка-амулет, — объяснила Хюмашах в большей степени ему, Зульфикару, чем всем остальным. — Когда в знатной семье вроде моей или другой, что живет на этом свете не один десяток лет, появляется наследник, способный продолжить род, его родственники просят особых людей изготовить для малыша такую рубашку, чтобы сохранить ему жизнь и защитить от опасности. Обычно на них пишут молитвы. Но Сафие-султан, моя матушка, придумала для рубашки-оберега новое применение. Когда дни отца начали подходить к концу, и дожидающиеся этого старшие братья вступили в борьбу за престол, она озаботилась спасением младшего своего сына, Яхья, совсем еще крошечного тогда. Она якобы по традиции заказала рубашку-оберег, но вместе с молитвами велела Салаатину-эффенди, знаменитому мастеру своего дела, вписать туда все о мальчике: год и день его рождения, имена родителей, отличительные черты вроде родимого пятна, его цвета и размера, всего, что помогло бы опознать его спустя годы. Когда все было готово, она через Бюльбюля нашла людей, готовых в любой момент забрать Яхья и увезти из дворца далеко-далеко, к приемной семье, которая вырастила бы его под видом своего ребенка, в случае, если сын от другой наложницы займет трон и казнит своих братьев и их маленьких детей. Вместе с тем, она, скрепя сердце, выбрала из всех своих взрослых шехзаде одного, которого поддерживала в борьбе, и вместе они одержали победу. Мехмед обещал пощадить братьев, но то были пустые слова. Он казнил восемнадцать своих братьев на глазах у всей династии и отправил палачей к их женщинам, чтобы казнить их сыновей. Девятнадцать тобутов с шехзаде вынесли из дворца. О том, что один из них, самый маленький, пуст, знали лишь двое — Сафие-султан и Бюльбюль.

— Госпожа правду говорит, — срывающимся голосом подтвердил Бюльбюль. — Я выкрал шехзаде Яхья из дворца и, повесив ему на шею мешочек с рубашкой-оберегом, отдал доверенным лицам. Они увезли его далеко-далеко и передали в семью, которой мы заплатили целые горы золота за уход и воспитание малыша. Мы тайно обменивались письмами, узнавали о благополучии благословенного шехзаде, но однажды получили ужасную новость. Почему-то приютившие его люди солгали нам, будто бы шехзаде умер от болезни, и перестали отвечать на письма. Мы отправили верного человека проверить, но, вернувшись, он развел руками: те люди уж не жили в том месте. Так мы потеряли связь с шехзаде, и ничего не оставалось нам кроме как поверить в его окончательную гибель. Все эти годы мы считали его погибшим, пока он сам не оказался в Стамбуле и не пришел к Салаатину с вопросами о своей рубашке. Тот пришел ко мне и, каюсь, я был вынужден лишить его жизни чужими руками, чтобы личность шехзаде осталась тайной. До поры до времени я был единственным, кто знал его в лицо — Сафие-султан была заключена в Девичью башню прежде, чем я смог сказать ей его имя. Хюмашах-султан, узнавшая все по возвращению домой, запретила мне сообщить Сафие-султан, чтобы та не покинула своей тюрьмы и не устроила нового мятежа. Так и получилось, что Сафие-султан умерла, так и не узнав, что сумела-таки спасти шехзаде. И, что более важно, она не поняла, что он провел подле нее последние дни ее жизни. Как почти все здесь присутствующие уже знают, и как уже понял Зульфикар-паша, шехзаде Яхья сейчас с нами. Мы знаем его под именем Искендер.

Зульфикару показалось, что его голова сейчас разорвется от тяжести услышанных слов. Все это не укладывалось в его сознании. Искендер, пришедший к нему в роту по девширме юным пареньком Сандро и выросший в хранителя покоев султана, оказался родным братом Хюмашах и дядей правящего султана Ахмеда! И, что было удивительнее всего, он никак этого не показывал прежде.

— Ты знал? — хрипло спросил Зульфикар у бледного Искендера. — Ты знал все это?

— Я узнал все это сегодня от покойной Элиф-хатун, — тихо ответил Искендер, которого била мелкая дрожь озноба. — Они с Рукийе-султан узнали рубашку-оберег, когда увидели ее на мне. Подгадав момент, когда я оставил ее в комнате, Рукийе-султан осмотрела ее и смогла разобрать часть текста. Сверившись со списками и описаниями шехзаде, когда-либо рождавшихся в династии Османов, она узнала правду… и, как я понимаю, угрожала Хюмашах-султан перед смертью.

— Все так. Перед тем, как напасть, Рукийе огорошила меня своим знанием, — призналась Хюмашах. — Вот почему здесь Абдулла. Он сопровождал меня в тот день. Абдулла все слышал и сначала принял это за ложь, но моя реакция выдала меня с головой. Из любви и верности к нам и дружеских чувств по отношению к Искендеру он согласился разделить с нами тяжесть этой тайны. Позже ее разделила с нами Джаннет. О том, что и Элиф-хатун все известно, я ничего не знала. Я отправилась навестить ее после того, как со мной встретилась Халиме. Халиме подозревала, что Элиф знает какую-то тайну, и навещала ее в Старом дворце до тех пор, пока султан не запретил по просьбе Элиф-хатун. Несчастная женщина слабела с каждым днем и, видимо, предчувствуя скорую смерть, решила открыть Искендеру тайну его происхождения. В миг, когда он покинул ее комнату, мы и встретились. Я велела Искендеру подождать меня на улице и поговорила с Элиф-хатун сама. Открывшись мне, несчастная отдала Аллаху душу прямо на моих руках. Все остальное, Зульфикар, ты знаешь.

Следующие несколько минут прошли в молчании для всех присутствующих. Сидящие на подушках господа и гости и стоящие подле них слуги сверлили взглядами друг друга или мебель поблизости, не решаясь нарушить тяжело повисшую тишину.

— Как теперь быть, — убитым голосом сказал Искендер, чем заставил всех вздрогнуть. — Как же теперь жить мне с этим знанием… Служить правителю, хотя по закону должен править сам… Как мне смотреть в глаза повелителю, неся подобный груз?

— Никак, — Хюмашах сказала это так твердо и резко, что все удивленно воззрились на нее. — Ты был выращен не как Яхья, чудом спасенный шехзаде, от которого ждали бы присвоения трона себе, а как Искендер. Обычный человек, имеющий право на будущее и счастье. Да, в твоих жилах течет кровь Османов. Но ее наличие — не только большая удача и честь, но и серьезная ответственность, несущая опасность. Родиться в этой семье мальчиком — значит носить титул шехзаде не только с гордостью, но и страхом умереть от козней и борьбы за власть. Это проклятие, мой дорогой Искендер, и ты первый избежал его на моей памяти. Нет ничего плохого как в этом, так и в том, что ты продолжишь жить прежней, более безопасной жизнью, хоть и имеющей свои радости и трудности. Это не груз. Это благословение. Это жизнь.

— Вы не понимаете, о чем говорите, госпожа! — Искендер поднялся на ноги и принялся мерить своими широкими шагами залу. — Я всю жизнь пытался понять: кто я? Кто моя семья? Где дом, где я появился на свет? Я годами искал ответ, страдал, чувствуя себя не на своем месте, и лишь с вами и повелителем я чувствовал близость, словно бы вы были семьей, которую я нашел прежде, чем создал с Аминой другую своими руками. И теперь, зная, что вы и правда моя семья, я… У меня снова будто бы почву выбили из-под ног… Я не смог поцеловать руку своей матери перед ее смертью… Я позволил вам убить ее, считая преступницею…

— Какой она и была, — поднявшись, Хюмашах подошла к Искендеру и положила руки ему на плечи. — Ты помогал подавить бунт, что она подняла. Ты видел все ее преступления в конце ее жизни. Ты знаешь, через что по ее вине прошли люди, не заслуживающие ничего из этого. Не позволяй тому, что она нас родила, и тому, что она спасла твою жизнь, отправив тебя прочь из дворца, затмить все ее преступления, коим был свидетелем. Я вижу в твоих глазах, что ты согласен с этим в глубине души, но тебе слишком больно сейчас, чтобы смириться…

— Это так, госпожа. Это так. Я благодарен ей за то, что она спасла меня таким образом, и вам всем за то, что вы хранили эту тайну, оберегая меня же от меня самого, — признал Искендер, смотря на всех остальных. — Но… принять такую правду очень сложно. Мне нужно время…

— Само собой, Искендер, — Хюмашах отступила. — Обещай только одну вещь. Не принимай поспешных решений и не говори никому. Это и ко всем вам относится, — она обернулась к остальным. — То, что вы услышали, не должно покинуть стен этой комнаты. Это не моя прихоть. Если узнает кто-то еще, нам придется защищаться от справедливого, но незаслуженного правосудия нашего племянника. В лучшем случае Искендера с сыновьями запрут, как Мустафу, в худшем… судьба настигнет их. Незавидная участь будет ждать и всех остальных, включая меня. Не делайте этого ради меня или Искендера, храните эту тайну ради себя, ибо мне как никому известно, что в критические моменты ничто не будет волновать человека сильнее собственной жизни.

— Мы понимаем, госпожа, — подал голос Абдулла. — И будем хранить секрет.

Джаннет и Бюльбюль кивнули, соглашаясь с ним. Зульфикар ничего не сказал. Он даже не смотрел на жену, но по его лицу Хюмашах поняла — он согласен молчать. По крайней мере, какое-то время.

— Что же, — сказала Хюмашах. — Не буду вас задерживать.

Все разошлись. Джаннет ушла к детям. Бюльбюль ушел провожать Абдуллу и Искендера. Остались лишь Зульфикар и Хюмашах.

Султанша несмело подошла ближе к мужу, опустилась на соседнюю подушку. Она хотела взять его за руку, поцеловать и утешить, хоть что-нибудь сделать, лишь бы разрушить это неприятное молчание, ранящее ее. Но почему-то колючий взгляд Зульфикара пугал ее. Никогда еще Хюмашах не видела мужа таким. На миг, лишь краткий миг ей показалось, что не прежний добрый и любящий Зульфикар сидит пред нею, а незнакомец, злой и жестокий.

— Ты знала, — тихо сказал он. — С самого приезда знала.

— Да, я знала.

— Почему ты не сказала когда мы поженились?

— Это было слишком для тебя, — Хюмашах вздохнула. — Посуди сам. Мы… потеряли тогда одного ребенка, названного его именем, и чуть не потеряли другого. Я не хотела отбирать у тебя еще одного. Ведь ты воспитал его вместо моих родителей. Был его учителем, примером. Он тебя любит, и я знаю, ты любишь его как нашего ребенка. Аллаху ведомо, как я тебе за это благодарна. Я помнила о твоем обещании, Зульфикар, но я также знала, что ты будешь страдать и мучиться, если я расскажу. Ты будешь сомневаться и хотеть рассказать Ахмеду. Не только из чувства долга, но и потому, что считал бы это правильным. Для честного и доброго человека вроде тебя это было бы мукой.

— Да, полагаю, так и было бы, — Зульфикар вздохнул. — Но все же…

— Все же я рассказала, — султанша успокоилась немного, увидев, как расслабляются плечи мужа. — Прости, что я затянула с этим. Я… была неправа, считая, что должна скрывать все так долго.

— Не стоит. Я теперь понимаю, почему, и должен согласиться с этим, — он посмотрел на Хюмашах с горечью в глазах. — Как порядочная сестра, ты должна была защищать семью. И ты прекрасно с этим справилась. Никто не справился бы лучше. Я… обещаю, что помогу тебе с этим. Я не позволю навредить Искендеру и его малышам. Они не претендуют на престол. Значит, никоим образом не угрожают династии.

Хюмашах расплакалась от облегчения и потянулась к Зульфикару. Они впервые за этот долгий день обнялись и поцеловались.

Искендер же покинул их дом с бурей в душе. Расставшись с Абдуллой у самого порога, он поехал к себе домой. Он был так сильно погружен в размышления, что даже не запомнил, как добрался, и лишь зайдя в дом и увидев, как играет в гостиной Амина с детьми, пришел в чувство. Наблюдая за тем, как Гохан, его старший сын, помогает младшему, Хакану, строить башню из кубиков, Искендер вдруг вспомнил историю, которой с ним как-то поделился разоткровенничавшийся султан Ахмед.

Тогда они стояли у перил балкона султанских покоев и смотрели, как в саду играют дети. Старшие мальчики дрались на мечах, младшие наблюдали со стороны с завистливым интересом.

— Мне страшно подумать об их будущем, — сказал вдруг Ахмед, и его признание заставило Искендера вздрогнуть. — Страшно представить, сколько крови они прольют, если я не успею воплотить свою мечту вовремя. Осман и Мехмед такие взрослые... и невинные, насколько это еще возможно. Они даже не представляют, что их деду пришлось отдавать приказы о казни собственных братьев и даже... сыновей. И другим его детям приходилось видеть это своими глазами.

Дыхание у Искендера перехватило.

— Я слышал, что начало правления покойного повелителя было омрачено, — признал он, — но не представлял себе всей серьезности того, что он совершил...

— Девятнадцать тобутов с одними только братьями вынесли из дворца в день, когда мой отец взошел на престол, Искендер, — Ахмед говорил так отстраненно, словно не слышал слов Искендера. — Мы с моим старшим братом, Махмудом, смотрели на это из Башни Справедливости — отец заставил отвести нас туда, хотел показать: вот, что будет, если проиграть борьбу за престол. Девятнадцать мужчин и юношей, даже детей... самый младший, как мне говорили, был нашим с тобой ровесником. Сколько детей его взрослых братьев было казнено — я и представить боюсь. Мой брат Махмуд пообещал тогда, что не позволит никому меня убить, и, должно быть, Аллах понял его слова превратно, потому что спустя много лет отец казнил Махмуда... и эта ноша упала на мои плечи. Я не смог казнить Мустафу, и вот к чему это привело… По моей вине несчастный сошел с ума. Если я не решу эту проблему, мои сыновья рискуют повторить его судьбу или же умереть.

Это помутнение в душе и глазах султана исчезло, когда дети подняли головы к балкону и помахали отцу, зазывая его к себе. Он отпустил Искендера и, как позже доложили хранителю покоев, спустился к семье, провел с детьми время. Но его слова крепко врезались Искендеру в память, заставили его задуматься: если же вдруг султану станет известно о том, что тот самый младший мальчик выжил, отдаст ли Ахмед приказ о его казни. И, в отличие от Хюмашах, определенно считавшей, что Ахмеду придется выбрать казнь, Искендер уже не был так в этом уверен. Его собственные дети продолжили играть у его ног, даже не подозревая о том, что творилось в душе их отца.

Одно только утешало Искендера. Пусть будущее и оставалось источником пугающей и опасной неизвестности, прошлое потеряло всю свою таинственность и наконец-то даровало ему знание. Теперь, осознавая все риски, он примирился с собой и обрел семью. А это уже дорогого стоило.