Когда идёшь в метро без наушников, слышно, как звук шагов огромной толпы разносится по станции. Дазаю это не нравилось. Несколько раз он порывался достать плеер, но каждый раз думал, что Чуе будет скучно одному. Чуя всю дорогу до института играл в телефон.

Они не разговаривали со вчерашнего дня. Точнее, не разговаривали по-человечески, потому что утром Чуя бросил в Дазая рюкзак со словами «идиот, ты проспал семнадцать часов, вставай, пора на пары», а Дазай ответил, что «был бы рад проспать ещё столько же, лишь бы не видеть его постного ебала».

Чуя демонстративно сделал одну кружку кофе на общажной кухне, а Дазай сделал крюк по подземному переходу у выхода к институту, чтобы зайти в кофейню и взять себе ореховый латте, который Чуя ненавидел. И теперь они оба стояли перед кофейней, Дазай неотрывно смотрел на меню, а Чуя, чуть ли не скрипя зубами, неотрывно смотрел на Дазая. До начала пары оставалось две минуты.

Наконец они вышли из перехода — Дазай, держа кофе одной рукой, а второй копаясь в рюкзаке в поисках студенческого, и Чуя, нервно глядя на часы, висящие на фонарном столбе.

— Слушай, я не могу найти студак.

— И… что?

Дазай закрыл рюкзак, закинул его на одно плечо и неторопливо отпил кофе.

— Ну, я даже не знаю, — он пожал плечами и улыбнулся, — не пойдём на пары?

— Студенческого нет у тебя, — Чуя почти дёрнулся в сторону пешеходного перехода, на котором загорелся зелёный, но Дазай схватил его за локоть, — а на пары не пойдём мы оба? Ну уж нет! Мы и так слишком много прогуливаем.

— Мы? — Дазай вышел из идущей толпы и потянул Чую за собой, — между прочим, я вчера был на парах, а ты нет.

— А вот сегодня я буду на парах, — Чуя чересчур резко вырвался и врезался в кого-то, — Извините… А ты нет! — он злобно одёрнул рубашку и резко развернулся в сторону пешеходного перехода с явным намерением немедленно идти в институт.

— Стой, — Дазай, замешкавшись в толпе, — да подожди ты! — еле схватил его за руку, — я думал, может… — но тут же отпустил, потому что Чуя остановился и повернулся к нему с таким лицом, как будто готов убить.

Какое-то время они стояли у перехода, потом опять загорелся зелёный, и толпа просто перенесла их на другую сторону переулка. Чуя, всё ещё сохраняя это угрожающее выражение лица, за рукав оттащил Дазая в сторону.

— Я не понимаю, почему ты, — он выхватил у Дазая из рук стакан с кофе, отпил, поморщился, — почему ты всегда ведёшь себя так, — попытался впихнуть стакан в обратно руки Дазаю.

— Да как я себя веду-то? — Дазай дёрнул стакан на себя, крышка слетела и немного кофе выплеснулось ему на толстовку.

— Сначала сваливаешь с утра, а потом ведёшь себя, как будто всё нормально!

Какая-то мимо проходившая женщина почти остановилась, недоумённо глядя на них, а Дазай, пытающийся закрыть стакан с кофе, чуть не выронил его. В его голове промелькнула мысль, насколько сейчас будет уместно засмеяться, но Чуя, внезапно притихший, смотрел в землю, и это было совсем не здорово. Затянувшееся молчание начинало напрягать, Дазай наконец закрыл кофейный стакан, ему казалось, что прямо сейчас нужно что-то сказать, но что, было совершенно непонятно, он почти невесомо положил руку Чуе на плечо, тот вздрогнул, но руку не скинул.

— Слушай, ну правда, нафига нам эти пары сегодня, — Чуя нерешительно поднял на него глаза, но, поймав взгляд, тут же нахмурился, — погода хорошая, к тому же… — Дазай запнулся, — ну, в общем, погода хорошая, тепло, давай не пойдём хотя бы на первую пару?

— И… — Чуя всё же скинул его руку, распрямился и неловко тряхнул волосами, — что мы будем делать?

Дазаю казалось, что он пропил уже все мозги, плохо спит, или вовсе сошёл с ума, потому что внезапно в голове возник белый лист, на котором, будто написанное от руки стало появляться «я опять возьму тебя за руку, ты будешь злиться, но я тебя не отпущу. мы пойдём по бульвару, по этому, по тому, по другому, по всем осенним бульварам, засыпанным листьями…»

— Ну… — он на секунду прикрыл глаза, но странный лист не исчез, — тут недалеко продают шаурму с грибами, хочешь?

Чуя молча кивнул и они пошли обратно в подземный переход. «засыпанным листьями, падающими прямо с неба…» и он понял, что очень давно ничего не писал.

Они сидели на скамейке и действительно ели шаурму с грибами. Между ними, будто разграничивая территорию, стояли два пластиковых стакана с глинтвейном на картонной подставке. Они молчали, и от этого было и хорошо, и плохо одновременно. Дазай, немного повернувшись и откинувшись головой на спинку скамейки, то и дело смотрел на Чую из-под ресниц, прикрывая глаза, думая, что давно не видел его таким спокойным, и, пожалуй, даже счастливым. Дазаю очень хотелось сказать что-то вроде «может, мы поговорим?» или «мне кажется, если мы всё не обсудим, будет только хуже», но он тут же представлял, каким станет чуино лицо, как он недовольно вздохнёт, начнёт закатывать глаза и ворчать, что им «не о чем разговаривать».

На дорожку перед скамейкой падали мелкие берёзовые листья, и, если совсем запрокинуть голову, видно, что лишь малая часть из них долетала до земли, а остальные, подхватываемые внезапным ветром, поднимались выше самих деревьев, потом опускались вниз, и как будто правда сыпались с ярко-голубого октябрьского неба.

— Знаешь… — Дазай поболтал в стакане остатки глинтвейна.

— Знаю что? — Чуя выпрямил спину и как-то слишком строго посмотрел на Дазая, тот допил глинтвейн, собрал пустые стаканы, пакет и прочий мусор, и, перегнувшись через Чую, почти улёгшись ему на колени, закинул это всё в мусорку у скамейки, — а меня ты попросить не мог?

Дазай молча сел на место, придвинул Чую к себе, снова откинул голову на спинку.

— Смотри, — Чуя запрокинул голову, еле успев поймать шляпу, — листья как будто с неба.

Дазай почти взял Чую за руку, думая, что так говорить обо всём этом будет легче, но дёрнулся, потому что Чуя вдруг засмеялся.

— У тебя лист… — он вытащил из волос Дазая берёзовый листок и как будто смутился, — держи.

— Зачем он мне? — Дазай повертел его в пальцах, и лист задрожал, вращаясь, как будто от ветра.

— Не знаю, — Чуя ещё больше сполз по скамейке и положил шляпу рядом с собой, — они и правда как будто не с деревьев падают.

Дазай достал плеер и уже хотел было предложить один наушник Чуе, как их кто-то окликнул, и Чуя, нацепив шляпу, вскочил со скамейки. Это был их однокурсник Фёдор Сологуб, он шёл к ним прямо через газон, а Чуя, опять нахмуренный и зажатый, уже надевал сумку через плечо.

— А вы чего не на парах? — Федя кивнул им обоим, останавливаясь перед скамейкой, — может и стоило бы на них походить, а то кто знает, что будет дальше, — он затянулся вейпом.

— Дазай, вторая пара через пять минут, давай правда дойдём хотя бы до неё?

— Вот и я о чём, — Федя медленно пошёл вдоль бордюра, легонько раскидывая драными кедами кучи наметённых листьев.

Чуя, жалобно посмотрев на Дазая, пошёл за ним. Дазай со вздохом взял рюкзак, надел один наушник и пошёл за ними. Видимо и Чуя чувствует эту тяжесть непроговорённого разговора, раз предпочитает идти на пары, болтая об отбирании здания и закрытии института с Фёдором Сологубом, которого он не то чтобы очень любит, а не молча сидеть с Дазаем на скамейке. О том, как это всё неозвученное давит на него самого, Дазай предпочитал не думать вообще.

—… и мы ведь точно не знаем, как это будет, но здание-то точно отберут.

— Чуя! — Дазай нагнал их, сворачивая наушники и убирая их в карман, — подожди, я за вами не успеваю.

Все трое остановились, Дазай начал судорожно шарить по карманам в поисках сигарет. Федя сначала некоторое время внимательно смотрел на него, потом предложил вейп. Дазай молча покачал головой.

— А какая следующая пара? — Чуя тоскливо смотрел в сторону института, и Дазай читал на его лице явное желание сегодня вообще туда не идти.

— Авторское право? — Сологуб снова затянулся.

— Что, уже не так жаждешь учиться, как сегодня утром? — ехидно спросил Дазай, наконец-то закуривая.

— Если честно, — Чуя был как будто сонным и слегка покрасневшим, но это точно от глинтвейна, — уже не так.

Сологуб выдохнул на них облако пара.

— Короче, вы как хотите, а я пошёл слушать про свои права. В принципе, если вы не придёте, никто не заметит.

Он ушёл вниз по улице, а Чуя, с внезапно просветлевшим лицом, повернул Дазая и указал на другую сторону улицы. Через дорогу, как всегда на месте, и как всегда к месту — на полпути от метро к институту — в подвале, за тяжёлой дверью и крутой лестницей, притаился бар «Собака сутулая», а котором студенты прогуливали пары, а некоторые преподаватели свои лекции.

— Мы идём туда.

Дазай хотел было возразить, что там только пиво и водка, и, раз уж они точно не хотят на пары, можно пойти в какой-нибудь бар, который не только так называется, но ещё и соответствует, но Чуя уже вталкивал его внутрь.

После горячего глинтвейна и ещё греющего осеннего солнца прохладный подвал был настоящим спасением. Они заняли стол в самом углу и Чуя, почему-то повеселевший и совсем не раздражённый, предложил угостить Дазая пивом.

— Тебе какое?

— Нефильтрованное.

И, когда Чуя, кивнув, улетучился делать заказ, Дазай достал из рюкзака первую попавшуюся тетрадь и открыл последнюю страницу.

«Ничего не пиши. Ничего не читай. Ни о чём не думай. Просто живи.

Облик дней былых — первозданность небесной лазури. Но не верьте этой синеве. Ибо нет ничего беспощаднее неба»¹.

Он не знал, что с этим делать, и превратится ли оно во что-то большее, но от того, как просто слова легли на бумагу, ему стало легче.