Ирис щетинистый (Iris setósa)

Доверие, бесстрашие, искренность.

«Зачем ты нарушил покой моего сердца?»

Ёнджуну было шестнадцать, когда он впервые влюбился. Шестнадцать, когда семья его друга развалилась. И столько же, когда отца повысили, и мама решила переезжать в город побольше.

Четырнадцатилетний Бомгю воспринял это в штыки, а его сестра смотрела на Ёнджуна так, будто заранее знала, что так будет. Пятнадцатилетний Субин не воспринял никак — переживать из-за внезапного переезда Ёнджуна у него не осталось сил.

Тогда мама Субина ушла. Почему — дядя молчит до сих пор и любые разговоры о ней пресекает измученно: «Меньше знаешь, крепче спишь».

Ёнджун хорошо помнит те времена, когда он еще совсем зеленый прибегал к Субину и Бомгю, а Госпожа Чхве приносила им в комнату сэндвичи с персиковым повидлом. Она передвигалась по дому, держась за поясницу. Её живот утяжелял ей походку, выпячивался сквозь свободное платье для беременных, и Ёнджун ловил себя на мысли, что ему бы очень хотелось приложиться ухом к нему и послушать, но попросить об этом не решался — слишком смущающе. Потом на свет появились две розовощекие девочки-двойняшки, а Госпожа Чхве, выждав полтора месяца, собрала вещи, прихватив бабушкины перстни, и уехала неизвестно куда.

— К нам из Хвасона прибыла бабушка, потому что папа тогда в нескольких школах преподавать начал, — Субин отвлеченно жует травинку, свесив ноги вниз с угора. Ёнджун глядит то на него, то на раскачивающуюся от ветра тарзанку. — Мы почти его не видели, только когда он глубокой ночью выходил на улицу покурить.

Дживон и Бомгю несли на себе разваливающегося Субина как могли, и ожидаемо ждали от Ёнджуна той же поддержки. Попытка попрощаться без ссоры провалилась, когда Бомгю в спину кинул, что Ёнджуну никогда не понять ни его, ни Субина, так что «может это хорошо, что ты сваливаешь? Всем без тебя будет только лучше». Эта шпилька обиды даже сейчас колет сердце, но опять же — разве Ёнджун виноват в том, что у него есть и мать и отец, и семья их крепкая?

— А потом бабушке стало плохо, и папа пригласил соцработника. Пришла Шихен-нуна и вот… как-то осталась. Спустя три года бабушка вернулась домой. Я и девочки к ней ездим на праздники.

С речки отдает сыростью и давно забытыми чувствами. Там в зарослях осоки крякают утки. У Ёнджуна от этих звуков дрожит кадык, так много сейчас вспоминается об их с Бомгю времени, проведенном здесь, на этой тарзанке, на этом заиленном берегу.

— Извини, — говорит он, когда тишина затягивается. Субин смотрит на него снизу вверх с неподдельным недоумением. — Что я вот так…

«Кинул тебя в самый сложный момент в твоей жизни» — хочет сказать, но Субин перебивает, громко фыркнув в кулак.

— Я разве похож на хрупкую фиалку, хён? Всё уже давно быльём поросло. И не сделал ты ничего плохого. Обстоятельства так сложились.

Жестокая штука, эти обстоятельства, размышляет Ёнджун, когда шагает в сторону стадиона. По их вине тем далёким летом Бомгю, раскачиваясь на тарзанке, упал и поранил ногу. Ёнджун нес его на спине, преодолевая внутренний кризис от осознания, что, похоже, влюбился в лучшего друга, всего лишь потрогав того под коленками.

///

Бомгю одним вороватым движением прячет что-то под матрац их общей с Субином кровати. Шихён нет нужды спрашивать, что это, и нет нужды подозревать его в чём-то нелегальном, потому что она знает, что это за маленькая тайна. У Бомгю есть необычное для мальчика увлечение — вести дневник. Ещё с начальной школы у него накопилась целая коробка исписанных/изрисованных тетрадей и блокнотиков. Маленьким он писал о том, какую кашу съел на завтрак, о том, с кем подрался и какого жука подложил сестре в рюкзак. А что он пишет сейчас — смотреть неприлично, и это понимают все домашние, даже девочки, охочие до чужих секретов.

Когда Шихён заходит в комнату, Бомгю слегка паникует, потому что под матрасом не только дневник, ещё и чужие письма.

— Не очень удачное место для личных записей, — Шихён не хочет смущать его еще пуще, потому спешит оправдаться: — Пожалуйста не злись. Просто я на днях меняла вам постель. Я ничего не читала, клянусь.

— А чего мне злиться? — отвечает привычно задиристо. — Я по пустякам не злюсь.

Шихён будто только этого ответа и ждала. Подсаживается юркой лаской, заглядывает пытливо в глаза.

— Значит Ёнджун для тебя не пустяк?

Бомгю кажется, что он сейчас провалится под землю.

В это же время в баре Ёнджун также весь скукоживается от вопроса Дживон и обессиленным падает на стул.

— Может и прошло много лет, — говорит она, натирая пивной стакан, — но Бомгю всё тот же чувствительный ребёнок. Видел бы ты его, когда Субин получал аттестат… — она берёт секундную паузу, смакуя появившееся воспоминание, затем её взгляд твердеет. — Если с моим братишкой случится что-то, ты знаешь, что будет, — сжимает руку в кулак и большим пальцем проводит поперек своей шеи. Ёнджун нервно чешется, потому кому как не ему знать? — Так вот, — Дживон возвращается к натиранию стакана. — к чему это я? Ему нежность нужна, ясно тебе?

— И понимание, — на другом конце городка в комнате двусемейного коттеджа Шихён мягко гладит Бомгю по голове. Тот всклоченным воробушком смиренно принимает эту ласку. — Я вижу, он хороший парень. Зачем же его демонизировать? Может вам стоит поговорить спокойно, без лишних страстей? Или-и-и… — Шихён умолкает, задумавшись, затем вдруг улыбается так, словно знает какую-то тайну. — Или со страстями, но немного другими, а? — она заговорчески пихает локтем, её глаза блестят хитринкой. — Ёнджун ведь здесь ненадолго. Воспользуйся этим шансом, ты уже достаточно повзрослел для этого.

Бомгю багровеет весь от возмущения, гонит сводницу вон из комнаты, еще пуще заходясь смущением от ее ответного победного хохота.

Под крышей бара стоит обескураженный Ёнджун и сложно думает, пока Дживон копошится в кассе, считая выручку.

///

Солнечный свет с блестящими пылинками льется из чердачного окошка. Среди сундуков-коробок, старой мебели и ватных матрасов, свернутых в рулеты, сидят Субин, Сохён и Дахён. Большой оранжевый вентилятор в углу охлаждает их лица, временами сдувая с игрового поля карточки и фишки. Субин с упорством учит сестренок играть в «Монополию». Сестренки с упорством не запоминают правила, предпочитая баловаться. Конечно, какие тут игры, если брат совсем скоро уедет в большой город? Кому тогда надоедать? На чьих руках висеть и чьи волосы дергать? Бомгю для таких забав слишком занудный, чуть что — сразу вопит белугой.

— Ну-ну, — Субин посмеивается, уже теряя надежду нормально поиграть, и легкомысленно говорит: — Может я не поступлю, кто знает? Ваш брат для университетов не такой умный!

— Лишь бы оппа завалил! — Сохён бьёт ладошкой матрас, с которого тут же падают их с Дахён редчайшие сокровища Вселенной: всякие блестящие побрякушки, бусы из арбузных семечек, декоративные камешки из стекла и крышечки от бутылок. Скатывается и коробка из-под «Монополии», и неиспользованные фишки летят на пол, сдуваемые вентилятором куда-то под сундуки-коробки.

Субин думает, что на его решение остаться здесь и поступить в колледж, мама бы точно разозлилась. Недавно Бомгю поднял этот вопрос за обедом, очень уж не хотелось ему расставаться с Субином на год. Дживон тогда шикнула на него, а папа после увёл Бомгю в свой кабинет. О чем они там говорили, ни тот, ни другой так и не признался.

— Кто тогда будет играть с нами в лапту? — не унимается Дахён. — А в шпионов? Кто?

Субин ответил бы, что девочкам в школе найдется с кем поиграть (и кому попакостить), но в чердак сквозь окошко резко врываются гневные голоса, и он тут же прилипает лицом к стеклу. Сестренки-повторюши теснятся по бокам, тоже глядят в сад. Там среди прозрачно-зеленого зноя и цветущего красного мака ругаются двое.

— Никому ты здесь не нужен, танцор заправский! — это Бомгю. Топает ногой, сжатые в кулаки руки напряжены вдоль тела.

— А я разве претендую? — уже Ёнджун. Смотрит на Бомгю с высоты своего роста как на блошку. — Предлагаю взаимно друг друга не замечать!

На этом их мнения сходятся, а они сами — расходятся в разные стороны. Ёнджун — вон из дома, яростно заламывая руки. Бомгю — наоборот в дом, со психу кинув велосипед в кусты.

В этот момент Субину в голову приходит интересная мысль. Он отодвигается от окна и говорит девочкам:

— Пожалуй, ваш брат сыграет с вами в шпионов напоследок, — Сохён, обрадовавшись, едва слышно попискивает. — Только тсс! О секретной миссии никому не рассказывать и между собой не обсуждать!

Девочки очень активно кивают, предвкушая приключения. Субин, удовлетворенный их послушанием, наклоняется вперед и опускает голос до опасливого шепота, посвящая в детали своего плана.

///

Старый баржевый завод гудит от ветра. Ребристые ворота, закрытые на замок с цепью, жара превращает в раскаленную конфорку. Травы вокруг — целый покос, Бомгю продирается сквозь неё, утопая по пояс. Под сандалиями ломаются стебли иван-чая, пахучая пижма касается груди желтыми половинчатыми бусинками, а о спутанный анис то и дело запинаются ноги.

Никакие замки с цепями не испугали местных старшеклассников — там у ворот, почти у самой земли они проделали лаз, чтоб как и прежде было где курить и жечь костры. Бомгю к этому лазу держит путь, надеясь, что к назначенному времени явится первым.

Однако его надежда не оправдывается.

— Не знал, что ты тонкий ценитель искусства, — Ёнджун сидит на заросшем бревне, широко разведя колени.

Он с ходу показывает карточку из мягкого картона. С одной её стороны — ботаническая иллюстрация какого-то растения с латинской подписью, с другой — волнительная записка:

«Любовь срывает поцелуи

В предрассветных, зыбких снах…

-----

Я буду ждать тебя на барже после обеда. Пожалуйста приходи.»

Бомгю знает, что там написано, потому что у него в кармане точно такая же.

— Не знал, что ты тонкий ценитель романтики, — он достаёт свою карточку, вгоняя Ёнджуна в ступор. — Что за шутки у тебя? Не в начальной школе уж.

— Верно, — в ёнджуновой ухмылке прячется горька-сладкая тоска по прошлым временам. — В начальной школе мы и без этого, — приподнимает руку с карточкой. — нормально общались.

«Почему не можем сейчас как тогда?» — Бомгю слышит этот не озвученный вопрос и чувствует, как щёки наливаются жаром от стыда.

У обоих мелькает мысль, что их, похоже, сводят. Бомгю думает — Шихён. Ёнджун думает — Дживон.

Ветер вновь воет среди ржавых стен завода, гудит в дырявых трубах и разрушенных цехах. Бомгю пробирает от дрожи от того, что эта встреча, на которую он пришел, будучи уверенным, что записка настоящая, может стать для него тем самым шансом, для которого он уже достаточно повзрослел.

— Кто бы всё это не подстроил, — он опасливо делает первый шаг. — с воображением у него худо. Было бы интереснее, будь послания разными по содержанию.

— А что бы ты сам написал? — и Ёнджун идет ему навстречу.

///

Они лежат на траве, жгуче касаясь плечами, неловко одергивают ноги, когда их лодыжки задевают друг друга. Незабудки вокруг мелкие и частые словно акварельные брызги. Под рукой ирисы на коротких ножках — причудливое дутое стекло цвета приглушенного индиго. У Ёнджуна волосы отсвечивают той же синевой, должно быть, наощупь такие же бархатные. Бомю сам не замечает, как тянет руку, чтобы проверить.

Ёнджун улыбается ему — мягкие щёки круглеют и приподнимаются. Губы красные, припухшие, когда он их кусает. Если Ёнджун узнает, о чём Бомгю думает, когда смотрит на его лицо, они оба сгорят от стыда.

У Бомгю неряшливые пряди поверх венка, путаются в усатых травинках, золотых соцветиях пижмы, цепляются за розовые стебельки иван-чая, за аккуратные незабудковые вспышки. Венок он сплёл сам — часом ранее сорвался с места, чтоб переварить всё, что они друг другу сказали, а обратно вернулся с огромным букетом и царапушками на коленках. Он видится Ёнджуну лесным духом из сказок — озорным и прекрасным в своей нетерпеливости и любви к ласке. От его цветущего влюбленного вида в памяти оживает старая примета — та самая, о цветочном ободе, что кидают в реку, чтоб найти свою судьбу.

— О чем задумался? — Бомгю бросает взгляд вниз на чужой рот, думает, что украдкой, но в этот момент Ёнджун снова прикусывает губу — даёт понять, что поймал с поличным.

Ёнджун думает, что нет нужды искать свою судьбу, вот же она — лежит рядом, опираясь на локоть. В гуще полевых цветов, среди прозрачно-зеленого летнего марева и беззвучных порханий бабочек. Его судьба тихо смеется — Ёнджун всё еще тормозит с ответом.

— О том что, — приподнимается. Бомгю напротив, перестает опираться на руку и ложится полностью на спину. — хочу сделать так.

Руки находят руки, сцепляются крепко над головой. На него смотрят с легким оттенком непонимания — должно быть, получилось слишком внезапно.

— Прости, я, — ёнджунов голос превращается в тихое блеяние, и сам он вот-вот готов дать дёру. — Я могу не… если не хочешь…

У Бомгю глаза по цвету как клиновый сироп — отливают сладкой густотой, не оторваться. Он без слов подаётся вперед — лбом ко лбу. Руки, всё еще накрепко сцепленные, теперь прижимаются к земле по обо стороны от его бёдер.

— Гю? Ты… — Ёнджун все себя от ожидания ловит его дыхание губами.

— Тихо, — Бомгю зажмуривается. Касается щеки своей щекой — теплой, с приятным пушком.

Острый звук стекла режет воздух, и интимный момент лопается как мыльный пузырь. Оба крупно вздрагивают, губы мажут мимо губ. Со стороны заброшки кто-то гортанно хохочет, кому-то заливисто вторят.

Ёнджун силится встать, поглядеть, откуда шум, но Бомгю испуганно дергает его за руку, припечатывает лицом к траве.

— Местные отбитые, — громкий шепот. — Чего блин днём здесь забыли? Обратно ползти будем.

Зло и грузно выпутывает цветы из волос. Недолго держит их в руке — спешно выбрасывает в сторону.

— Гю, ты чего? — Ёнджун тянется рукой за потрёпанным венком, хочет его обратно нахлобучить на его голову.

Но Бомгю шепчет уже почти истерично:

— Святое дерьмо! Забей ты на это! Нам надо убираться отсюда.

///

Неясно толком что это было. Под «этим» подразумевается не их почти поцелуй, а то, по какой причине они драпанули с завода, как в одно место ужаленные. Ёнджун не в курсе всех внутренних тёрок здесь, в городишке его детства свои правила жизни и свои плохие парни. А что касается почти поцелуя — всё как божий день ясно, и хотелось бы попробовать заново, конечно, но прямо сейчас Ёнджун ворочается под лоскутным покрывалом, а на стене детские часы с пчёлкой Майей отмеряют первый час ночи.

Он слышит в коридоре шаги и встаёт с расстеленного дивана, взволнованный. Пол под ногами холодный, и где-то девочки разбросали лего — не наступить бы. Руки беспомощно шарят открыть дверь, но та открывается сама — прилетает по лбу смачно, и Ёнджун падает. Под его задницей что-то больнючее и пластмассовое с громким хрустом ломается, затем Бомгю в кайме коридорного света спрашивает:

— Дурак что ли?

В ответ раздаётся сдавленный стон и старческое кряхтение.

Они забираются на диван с ногами и шепчут друг другу всё то, о чем столько молчали. Ёнджун держит руку на чужой исцарапанной коленке, пока Бомгю говорит:

— Высокие чувства не мой конёк. Я восемнадцатилетний школьник, и о чувствах знаю только из книжек, и то не так чтобы много, потому что читать не люблю.

Ёнджун, в неверии прищурившись, отвечает:

— Лукавишь. Ты дулся на меня пять лет. Разве обида не высокое чувство?

— Высокое. К слову, твоё прощение еще под вопросом. Я ведь про то говорю, что… если я где-то накосячу, извиняться не стану. Я ничего не знаю.

— Ты думаешь, я знаю? — пальцы на колене сжимаются горячо и крепко. Кажется от этого жеста у Бомгю вот-вот повалит пар из ушей.

Сквозь плотно сжатые зубы доносится не голос — полуписк:

— До какого числа, говоришь, к нам приехал?

— В худшем случае — уеду в конце лета. В лучшем — через неделю.

— В худшем, значит, — и рука Бомгю резко кладется на обнаглевшую ёнджунову руку.

Когда сам он наклоняется вперёд, прижавшись робким, но пылким поцелуем, Ёнджун чувствует на его губах вкус песочного печенья.

///

За окном всё затянуло молочной пенкой тумана. Дживон просыпается в пустой кровати. Часы на тумбочке показывают 7:45, до будильника ещё десять минут, которые она решает не досыпать. Встаёт в хрустящей пижаме и шлёпает босыми ногами до ванны, прилипая ступнями к холодному полу.

Шихён хозяйничает у плиты, позёвывая. На сковородке шипит, подрумяниваясь, багет. Рядом на большом блюде остывают сосиски, разрезанные вдоль, поджаренные по бокам. Радио в уголке озвучивает погоду на сегодня — 26 градусов по Цельсию, облачность переменная, в выходные ожидаются дожди.

— С добрым утром, — мычит Дживон, повисая на Шихён всем телом. — Выскочила из кровати как мышка, даже не разбудила меня, м?

Белая рука с длинными пальцами орудует лопаточкой, переворачивая хлеб. Шихен мокро чмокает в висок — её волосы приятно пахнут дегтярным мылом, и говорит:

— Горлинка, тебе же к половине. Поспала бы ещё, — и снова чмок, но теперь в круглую щёку.

Дживон на это сильнее ластится, губами прижимается к скуле, затем вниз, туда, где шея переходит в ключицу. Её ладонь, шустро проскользнувшую под домашнюю футболку, Шихён настойчиво убирает.

— Хулиганишь с утра пораньше. Господин Чхве скоро встанет, и Ёнджун твой ранняя пташка тоже.

— В смысле «твой»? — Дживон больнюче давит подбородком на плечо, еще и елозит им туда-сюда, чтоб максимально неудобно было. Капризничает.

— Вы же встречались, разве нет?

— Эт да. Сошлись с ним бурно, разошлись также, — улыбается, вспомнив кое-что дурацкое, затем это дурацкое решает озвучить: — Когда он признался мне, что я не нравлюсь ему как девушка, я так обиделась, что продырявила ему шины на велике. Самого бы продырявила как решето, но чего уж? — значит не он моя судьба.

Шихён, как-то странно хмыкнув, перекладывает содержимое сковороды к сосискам. Завтрак для работающих Дживон и Господина Чхве готов.

— А чего это ты? — руки вновь касаются голого живота, ещё и бока щекочут, отчего Шихён в возмущении охает. — Про Ёнджуна ни с того, ни с сего? Ревнуешь к нему?

— Ой, да ну тебя! — приходится срочно капитулировать, когда Шихён вооружается кухонным полотенцем. — Марш переодеваться и за стол, а то опоздаешь!

Когда Дживон выходит в коридор, всё еще подстёгивающе хихикая, дверь в гостиную открывается, но в проёме неожиданно не “ранняя пташка” Ёнджун. Бомгю в ответ на немое недоумение сестры делает большие как у пойманного суслика глаза и стартует с места с нечеловеческим топотом — наверх, в их общую с Субином комнату. На этот шум из своей берлоги высовывается субинов отец.

— Чего это с ним? — басит сонно. Широкой рукой, помеченной пунктирами поросли, чешет всклоченный затылок.

Дживон предусмотрительно прячет спиной приоткрытую дверь в гостиную — там Ёнджун спит на животе без задних ног и внезапно без футболки.

— Да кто их поймет, этих глупых мальчишек, — она демонстративно закатывает глаза, мол в печёнках уже сидят, и отвлеченно машет ладонью на кухню: — Завтрак уже ждёт. Поторопитесь, дядюшка.