1. Подчас трагедия в том и состоит, что её никто не замечает.

© Леонид Леонидов

Стоявшая в помещение сырость проникала в легкие. Мелкими крапинками оставляла свой след внутри и въедалась в тонкую оболочку: расползалась по всему периметру, проникала в нутро и просачивалась в кровь, — примерно так ощущалось, не иначе. Эта сырость впивалась во всё, что можно, и её уже никак нельзя было выветрить. В стены, землю, сено по углам и людей, заключённых под стражу несколькими часами ранее. Рыдающих и дрожащих. Замерзающих не столько от утренней прохлады, сколько от сырости, исходящей из них самих.

Я отсчитывал время. Прошло ровно сорок три тысячи девятьсот сорок минут как поднялось антиправительственное крестьянское восстание. Всё началось с неравноправного японо-корейского договора, влекшего за собой подорожание продуктов питания, вывозимых в Японию. Голодные крестьяне страдали с неурожайных полей, заболевая и вскоре просто-напросто подыхая, подобно мухам, пачками валившимся на сырую землю. Но никому с высших чинов и дела не было до простых крестьян, необходимых, разве что, как рабочая сила. Мы же, солдаты, и вмешиваться не думали, лишь выполняя приказ этих самых высших чинов. Беспрекословно подчинялись, марая руки кровью иногда даже близких людей.

Покуривая самокрутку, Мин Юнги — генерал-майор третьего дивизиона и мой командир, — вслушиваясь в брань одной бунтовщицы, нервно перебирал черные пряди свисающей на глаза чёлки. Он шаркал ногой по земле и пилил своим тяжёлым взглядом деревянную дверь сарая для скота, где и держали восставших. Ну и в конечном итоге, выбросив папиросу в сырую из-за тумана траву, толкнул плечом дверь.

— Сюда иди.  — Суровым взглядом Мин прошёлся по всем присутствующим, останавливая его на неугомонной побитой девчонке, которая не казалась слишком знакомой, но жила она явно в той деревне, из которой мы с Юнги были родом. — На выход.

Все до одного, побитые и грязные, бунтовщики были рассажены по периметру помещения со связанными за спиной руками и зафиксированными на небольшом расстоянии тугой верёвкой ногами. Уставшие и истощенные голодом и холодом поздней весны, кашляя и отхаркиваясь кровью, они растаскивали всю грязь по сену, сами же после и валились в него, изнемогая.

Наблюдая за тем, как девушка, нахмурив брови, кое-как поднималась с этого самого сена, Юнги тяжело дышал и источал убийственную, как мне казалось, энергию, из-за чего я непроизвольно сделал шаг в сторону.

Чуть ли не подкашиваясь с усталости наземь, она стойко выдерживала тяжёлый взгляд генерал-майора и шла точно к выходу, за которым не было ни единой живой души их сотоварищей. Выйдя за пределы сарая, мятежница так и встала, подобно статуе, опустив голову столь низко, сколь позволял тому острый подбородок. Юнги же вышел следом, одарив меня ледяным взглядом, вероятно, в подозрении о том, что я буду за ними следить.

Впрочем, надобности в слежке не было, ведь он, скорей всего, хотел просто наказать девчонку, чтобы она меньше орала. Однако (честно признаюсь, это было непроизвольно) интерес взял надо мной верх, и, подперев дверь сарая балкой, я двинулся следом.

— Вперед пошла. Живее. — Толкнув девушку в плечо, Мин сам схватил её за предплечье холодной рукой, потянув в нужную сторону.

Он, не оглядываясь, спешно вёл её в сторону леса. Бунтовщица спотыкалась, босая ступала на гальку и ранила себе ноги, но Мин не остановился до тех пор, пока не довел её до края лагеря. Отпустив уже во всю рыдающую около старого дряхлого дерева, он повернулся к ней лицом, чудом не заметив мою проскользнувшую между деревьев тень. Я еле успел притаиться в густых кустах так, чтобы всё было слышно, а меня не видно.

Командир зашипел, после со сталью в голосе заговорив:

— Я просто даже не знаю, какими последними словами охарактеризовать тебя, Ю Сонми, — начал Юнги, со всей накопившейся злобой сбрасывая с плеча ружье и резко подлетая прямо к её лицу. Он хватает за подбородок, тянет тонкими пальцами на себя и впивается в губы. Тогда я и думать не смел, что они могут быть знакомы. Даже не подозревал, и подобный поворот событий, однако, ввёл меня в небольшой ступор и абсолютное непонимание происходящего, ведь… разве кто-то из пойманных раньше выживал?..

Командир стирает с бледных щёк её слёзы большими пальцами и вместе с тем сам проседает грузно и отчаянно сжимает в объятьях, не желая слушать то, что до него пытаются донести, — девушка молила простить.

— Неужели так трудно проигнорировать то, что происходит вокруг тебя, ради грёбаной жизни и дальнейшего благополучия? Разве я не говорил, что после всей этой чертовщины либо обеспечу тебя и твою семью, либо после моей смерти за меня это сделает Ким Намджун? — Юнги проглотил слюну, всё ещё находясь в прямой близости к лицу этой девушки, и уперся лбом в её щёку, вдыхая, как в последний раз, запах её тела.

Честно, я не мог чувствовать то, что ощущал на этот момент командир, но знаю точно: это было животное отчаяние, невероятный страх и робость в действиях. Я старался сидеть как можно тише, не двигаясь и практически не дыша, зная, что генерал-майор имеет хороший слух и быструю реакцию, а посему и сбежать бы мне не удалось.

Вообще-то, сколько знаю, Мин Юнги являлся невероятно хорошим бойцом. Сильным, смелым и не очень эмоциональным. Словом — лучшим в своё роде, хотя и не единственным. Он всё схватывал налету и умело подстраивал под себя, улучшая приобретённые навыки в два, а то и в три раза. После, на вылазках, ещё будучи новобранцем, выделывал такое, что просто невозможно описать словами, и я действительно восхищался им… Правда, это было уже довольно давно, и сейчас, когда он получил высокую должность за свои заслуги, мне казалось, что в его душе поселился холод. Такой же сильный, какой бывал в середине зимы: когда снег ещё не выпал, но тонкая корочка льда уже покрыла все дороги и крыши домов.

Мы с братом не были лично знакомы с ним до армии, хотя и жили в одной деревне. Однако Юнги всегда ходил один и с абсолютно бесстрастным лицом, словно то была его надетая фарфоровая маска, которую он не мог снять, а сейчас,.. мне могло показаться, но он её снял?

— Я обязательно вытащу тебя… пожалуйста, не ухудшай положение, по крайней мере, до тех пор, пока я не придумаю что-нибудь, Сонми, — шептал Юнги ей в лицо, а Сонми и всхлипывала.

С завязанными за спиной руками девушка была не в силах что-то сделать сейчас, как-то успокоить и приободрить, вероятно, дорогого ей человека. Она не двигалась и только кусала губы, дабы не сказать ничего против, хотя и я уже был не в силах держать язык за зубами — так много отчаяния! Так много лжи самому себе, генерал-майор. Так много!

— Жизнь нам дана для того, чтобы наслаждаться, а ты смеешь вот так просто уподобляться стаду… Это верная смерть!

— Я не смею укорачивать то, что дано нам Богом, но и стоять поодаль мы с отцом не в силах. Смотреть на то, как гибнут от голода твои знакомые, в то время как сам можешь жить припеваючи, не зная проблем. Но разве ли это правильно? Разве ли это и есть то самое наслаждение, о котором ты говоришь? Мы не можем…

Мин отстраняется, и девушка ежится со столь разочарованного взгляда, пронизывающего каждую клеточку её существа, и снова плачет, не имея возможности больше терпеть разрывающую изнутри нарастающую панику. Её всю трясло. Его — сильней. Вот только одному лишь мне, наблюдателю, было видно, насколько сильны их чувства на данный момент.

— Отца увели вместе с лидером… — с надрывом шепчет мятежница, искажая гримасу боли; а генерал-майор только глаза прикрывает, прикусывая губу. Разворачивается в обратную сторону, поднимает ружье и крепко сжимает рукоять в ладони, кивком головы приказывая идти следом обратно в сарай… проходя мимо меня и прожигая в моей опущенной  голове пару дыр.