2. Комедию может играть один; для мелодрамы нужны уже двое; а для трагедии — трое.
© Элберт Хаббард
«— наша трагедия держится на ошибках»
Под самое утро на шестьдесят второй день объявленной Крестьянской войны малая часть артиллерийского дивизиона под общим командованием генерал-майор Мин Юнги вышла на путь усмирения южных деревень с приказом убить всякого оказавшего сопротивление. В полной боевой готовности с оружием наперевес и безжизненной холодностью на душе и в сердце, мы выдвинулись незамедлительно после прибытия в лагерь разведчика.
Вспышки мятежных бунтов, развал национального содружества, смертная казнь за неповиновение, убийства безоружных, простых горожан — всё стало частью повседневной жизни. Реки крови, крики боли, детский плач и непрекращающиеся ни на секунду залпы винтовки, — я точно помню каждую деталь: звук, запах, вид и чувство страха, сковавшего, как не странно, не только моё тело и разум, но и сердце, кое билось в ускоренном ритме после извещения о готовности ко всякой ситуации.
Вместе с отрядом мы двигались вдоль бескрайней дороги, осматривая местность и провожая шедших в противоположную сторону солдат взглядом. По бокам от дороги тянулись поля, когда-то засеянные зерном, не вырубленные прежде леса, сейчас представляющие из себя пеньки и пустошь, а в воздухе витал запах гари, говорящий о скором достижении первого пункта назначения.
Небольшая, когда-то полная мира деревня, сейчас стала эпицентром разворачивающегося бунта. Крестьяне нападали на подоспевших чуть ранее с запада солдат, крушили дома друг друга и бились насмерть с несогласными с их антиправительственным мнением. По сути, им самим даже не было никакого дела до того, что будет в будущем. После того, как всё закончится. Им было всё равно на ту жизнь, что они могут оставить своим детям. Безнадежную в своём выражении и, как таковую, ничуть не счастливую. Потому Юнги, не мешкая, приказал отряду наступать, не жалея никого, кто может относить себя к разряду противников: «Не сметь сомневаться»; и я прекрасно его понимал, исполняя приказ, как было велено, как мне казалось, на все сто без робости и страха.
Тогда вновь послышались залпы винтовки, предсмертный крик со стороны крестьян и дух крови, смешавшийся с запахом жжёной кожи. Меня тошнило, как тошнило, наверное, и всех здесь присутствующих солдат, не в то время пребывавших на службе в Корейской армии. Мы заходили в разрушенные постройки, в которых прятались мятежники, снимали предохранитель и, прицеливаясь на бежавшего навстречу врага, нажимали указательным пальцем на спусковой крючок, простреливая тому голову и тем самым не оставляя надежды на выживание.
Задуха в деревне давила на лёгкие.
Я убил больше десяти человек, доселе полностью не осознавая, что некоторые из них пытались просто защититься. Спастись от дула наставленного на них ружья; а мы и не давали даже шанса.
Точнее командир Мин Юнги, омытый кровью скатившейся по нему в ноги ни в чём неповинной женщины. Он был беспристрастен, холоден и жесток, не давая даже минуты, чтобы они могли хотя бы спрятаться под грёбаным столом! Оглушал ружьем особо быстрых и выстреливал точно в голову, даже не содрогаясь. Даже, блять, не вздрагивая при очередном выстреле винтовки, — мы и подражали ему, как дети малые, не имеющие своего мнения, хотя и имели за душой множество противоречащих его мировоззрению чувств.
— Зачищено. Уходим, — бросает командир, проходя мимо меня и задевая плечом так, что невольно я сделал несколько шагов вперед, наступив на руку пожилого старика, набросившегося на меня несколькими минутами ранее.
Мин Юнги так ничего и не сказал по поводу недавней ситуации…
К вечеру малая часть дивизии, вышедшая под самое утро на шестьдесят второй день объявленной Крестьянской войны, остановилась на ночлег поодаль от зачищенной деревни около неглубокого озера.
Мелкий туман стелился над водной гладью и скрывал за собой видимые через чистую воду конечности погибших чуть ранее в точно такой же борьбе солдат. Небо заволакивали не предвещавшие тёплой ночи тучи, а разожжённый солдатами костер распространял успокаивающее тепло — не такое, что было в деревне.
Расположившись на сухой траве около воды, Мин вглядывался в пустоту приближающейся ночи, выжидая минуты до возвращения в лагерь, куда в скором времени должен прибыть генерал и решить судьбу мятежных. Был я на том же берегу с ним не очень долго, и вскоре быстро прошел к остальным, устраиваясь у костра рядом с негодующим братом, что размахивал руками и грозился пристрелить командира на глазах у его семьи.
Они говорили слишком громко, но никто даже не подумал, что генерал-майор мог всё услышать, учитывая его точный слух.
— Ты хотя бы уверен, что семья-то у него есть? — как раз задал интересный вопрос Су Хамён — новобранец с третьего набора. — Разве у такого жестокого человека может быть семья?
— Конечно, она есть, если он её не убил! — воскликнул братец, задев меня слишком длинной рукой.
— А если и убил?
— Тогда на глазах его женщины! Женщина-то у него должна быть, — всё так же парировал брат, а я лишь тихо хмыкнул, не привлекая к себе внимания.
Вот девушка у него как раз и была. Красивая, смелая и гордая, но довольно нежная, судя по тому, что я видел. Только она явно не выдержит кончины своего возлюбленного, если раньше не погибнет, конечно. Не желал бы я ей такой судьбы при всей моей нелюбви к командиру, однако идти против брата и всего отряда не особо хотелось, потому и тайна об их отношениях умрёт вместе со мной, наверное.
Мин Юнги напрягал. Сейчас, после всего, через что мы прошли, через что он протащил нас вместе с собой, моё восхищением им растворилось, подобно крови, ведром слитой в бурлящую реку. Став выше тех, с кем бился рука об руку, как я уже говорил, он стал холоднее, жёстче и безжалостнее. Юнги стал тем, кто быстрым темпом терял свою человечность, превращаясь в машину для убийства — не менее. От того и противнее становилось иметь с ним дело, но и сказать что-то против нет возможности и, наверное, смелости. Да, пожалуй, я не настолько смел, чтобы лишаться возможного повышения да и, в конце концов, беззаботной (пускай и со своими нюансами) жизни.
— Не жестоко ли? — всё-таки задаю свой вопрос, действительно не понимая, что ещё ему нужно, ведь нас должно всё устраивать. Мы и члены нашей семьи живы, нам хорошо платят и кормят. Мы находимся на той самой стороне, что выиграет войну. Что ещё? — Зачем ты так с ним?
— С кем «с ним»? С Юнги? — Он удивлённо изогнул брови. — Много о себе мнит. Его незаслуженно поставили на пост генерал-майора, ты разве сам так не думаешь? Его отношение к подчинённым оставляет желать лучшего, а про организацию действий так вообще молчу! Он отдаёт приказы без определённого плана действия, из-за чего мы лишаемся людей. Кван Убин, Кан Чимтэ и Пак Су были убиты зазря, так при этом ещё большая часть мятежников успела сбежать. А как он с нами разговаривает! Он нас ни во что не ставит.
— Но разве это не нормально для человека, шедшего по головам ради звания?
— Конечно же нет!
Вот только…
— Но разве ты сам не такой же?..
Неожиданно нас отвлек хруст сухих веток и детский воинственный крик, — перед нашими глазами выскочила девчонка лет четырнадцати с негустой чёрной копной волос, перевязанных тонкой ленточкой. Она стояла напротив с самодельной рогаткой и камешком, намереваясь выстрелить в ту же секунду, как только кто-то из нас двинется, что, собственно, и произошло.
— Ненавижу вас! — кричала, когда Чехве Ыну скрутил малышку и принялся вырывать из её цепких ручек детское оружие, не причинившего нам должного вреда.
Девчонка вырывалась: кусалась, дралась и проклинала всех солдат, убивших её мать. Нам стоило позвать командира. Так или иначе, а делать с ней что-то нужно было, и я не придумал ничего лучше, как позвать его.
— Генерал-майор, там, это… девчонка мелкая, — скомкано проговорил, закусив губу. — Кажется, ребёнок кого-то из деревни.
Генерал-майор подорвался. Оставив меня позади, Мин, крепко сжимая рукоять ружья, приблизился к весело смеющимся мужчинам и дрожащей девочке. Резко остановившись, он обратил на себя внимание грубым вопросом: «Что здесь происходит?»
— Командир Мин, разрешите доложить! — Вперед вышел самый старший из группы солдат, коим был мой брат Чонсу — боец с приличным стажем, по силе ровняющийся на своего командира Мин Юнги.
— Докладывай.
— Часовые второго подразделения первой артиллерийской группы захвата, находясь на посту, засекли крестьянского по северную сторону от лагеря. Вероятно, бежавший с выжженной деревни. Девчонка была одна, без какого-либо сопровождения. Пыталась напасть на одного из солдат с… самодельной рогаткой.
Отдав честь, Чонсу замолк, вытянувшись по струнке смирно в ожидании дальнейших указаний от генерал-майора, который, в общем-то, даже и не собирался как-либо реагировать на затянувшееся молчание, лишь упрямо сверля взглядом сжавшуюся на корточках девчушку в большой рваной рубахе.
Малышка сидела нахмуренная. Дрожавшая, но отчаянная в своей ненависти к убийцам её родных: она то и дело поглядывала на ружье рядом стоящего мужчины и — я точно это знал — продумывала план избавления от неприятелей и последующего побега. Все признаки: взгляд, прерывистое дыхание, испарина на лбу, — если не убьёт, то навредит в каком-либо пусть и минимальном плане. Оставлять её в живых нельзя, — Мин Юнги знает, понимает, но всё равно (что странно) опускает ладонь с рукояти ружья и махом головы велит отойти от неё.
— Имя, — не терпящим отступления тоном спрашивает он, подойдя ближе.
Девочка молчала, а я всё больше понимал, что оставлять её в живых ни при каких обстоятельствах нельзя. Да даже если мы и сможем забрать, то её всё равно казнят вместе с остальными мятежниками. Как бы прискорбно ни звучало, но это было бессмысленно.
— Я спросил имя. Отвечай! — грубо приказал тот, по-прежнему не делая резких движений в её сторону, что мало-помалу вызывало негодование со стороны Чонсу и ещё некоторых солдат, до конца так и не признавших в генерал-майоре Мин своего командира.
Однако даже грубый тон и грозный (как мне показалось) взгляд не повлек за собой сговорчивости, и Юнги, поджав губы, велел связать той руки и не упускать из виду:
— Увижу, что упустили, — кожу сдеру вашими же руками. — Так и уходит обратно к озеру, где ещё несколько минут назад сухая трава уже успела покрыться ночной прохладой; а солдаты, выполнив приказ, злобно шипели, мысленно уже несколько раз утопив слишком высокого о себе мнения генерал-майора Мин Юнги, вступившего на пост буквально за месяц до начала Крестьянского восстания.
Ближе к рассвету послышался выстрел.