3. Аморально строить свое благополучие на чужой крови. Любая антигуманная политика в конечном счете оборачивается не только крахом правителей, но и трагедией для всего народа.

© Андрей Таманцев.

Пуля прошла насквозь, оставляя после себя рваную рану в районе сердца. На меня направили дуло пистолета, и в тот же самый миг я понял, насколько оставался неправым в выражении своих мыслей и чувств перед родными.

Сама по себе человеческая жизнь обесценивается во времена войны. Люди — пушечное мясо. Солдаты отдают в жертву богу войны ради воцарения абсолютного господства над полуостровом, а не желавших такой себе жизни беглецов представляют как корм для крупных политиков, отправляя на смертный одер сразу после нас. Девчонка не дрожала, наставляя оружие на человека. Она защищалась всеми возможными способами, дабы не стать тем самым кормом, коим уже считается. Я подозревал, что так и будет, оставив её в живых, но говорить что-то против, кажется, тогда и сам не хотел — каждый хочет жить. Однако у меня и мысли не проскальзывало, что следующим мертвецом могу стать сам, и потому я нервно улыбнулся, поднимая руки вверх.

Я попросил бежать, пока есть возможность. Выстрел слышали все — подобно грому объявленной смерти. Конечно, солдаты под него вскочили, как и я. Правда, находясь поодаль караула. Они сбегутся за пару секунд, и тогда на рассвете шестьдесят третьего дня объявленной Крестьянской войны прозвучит не один выстрел — тело ребёнка станет решетом. Тогда она и бежала, спотыкаясь об корни, раня себя острыми ветвями мёртвых деревьев, а я не смел подставляться, тут же рванув за ней.

Моей задачей было упустить её из виду, что ровным счётом противоречило дальнейшему указанию точно так же бежавшему за убийцей Мин Юнги. Смерть солдата стала расчётом в договоре обмена жизнями, — я не судья. Да и Юнги не являлся им до сих пор, убивая лишь как настоящий убийца. Мы все грешны — чего ради таить? Но никто их нас никогда и не имел права решать: жить человеку или умереть. Просто не все это понимают.

Я свернул в первый же овраг. Генерал-майор проскочил мимо меня вместе с Чонсу, и они не сворачивали с виднеющегося пути бежавшей девчонки, благо, не оглядываясь по сторонам. Отсидев пару минут, я услышал выстрел. Отзвук его разносился по лесу, не давая возможности точно определить местонахождение стрелявшего. Я поднялся на него не сразу, и двинулся, как по интуиции, в прежнем направлении. Мне казалось логичным идти вслед за генерал-майором. Он — единственный способный на безжалостное убийство маленького ребёнка на данный момент, и, как не странно, я не ошибался в своих доводах, забредя в болотистую местность и наткнувшись на возвышавшегося над безжизненным телом Мин Юнги. Вот только… он дрожал. Как осиновый лист на ветру в стихах Великих Поэтов, говорящих о таинствах чистейшей души. Его бледные руки опустились на распахнутые в предсмертной агонии глаза девчушки и нервным робким движением он опустил ей веки.

Тело вскоре похоронили, и никто не думал даже вспоминать об этой ситуации по возвращении в лагерь. Чхве Ыну в докладе генерал-майора был записан как погибший в зачистке деревни с рук крестьянских. То же и с тремя другими солдатами, в тот день действительно попавших под огонь бунтовщиков; а мы, отправив отчёт далее без корректировок, двинулись на зачистку следующей деревни, находящейся с юга от покрытого вечным туманом озера.

— Вы как-никогда разочаровываете, сержант Чон, — сровнявшись со мной, проговорил генерал-майор.

Вид его внушал страх, и я сначала не думал даже говорить что-то против, только поджав губы и ответив сдержанным «конечно».

— Ваша должность не соответствует действительности, и вы должны понимать, что по-прежнему находитесь в строю, а не в ближайшей канаве только потому, что у меня к вашим навыкам особая симпатия, вы ведь понимаете?

— Конечно, я понимаю, генерал-майор Мин. А также понимаю и приоритетность дружеских отношений генерала с моим братом. Я здесь лишь потому, что Чонсу лично обговаривал выгодность моих так называемых навыков.

Нисколько не сдержавшись через тон и ироничность посыла я всё-таки высказал то, что стоило держать при себе. Юнги испепелял взглядом. Меня морозило до дрожи в кончиках пальцев, но я ничего не мог с собой поделать, ведь то была правда, и единственным способом, каким он смел избавиться от меня — это отправить на верную смерть. Впрочем, уверенность в предположении о погибели шла со мной в ногу. Вероятно, именно потому командир и не сказал ничего про недавнюю слежку, и сейчас, как прощальное отчитывание, окончательно решил подставить меня под горячую руку антиправительственных движений.

— Дерзость вам не к лицу, сержант.

— Не могу не согласиться с вами, генерал-майор.

— Однако вы не должны. — Он усмехнулся, сжав своими тонкими бледными пальцами рукоять ружья. — В наше время наглость — залог успеха. Если человек может идти по головам, то и добивается он большего, чем просто возможности жить. Вы когда-нибудь задумывались об этом? — Юнги не дал ответить. — Должно быть, нет. Ваш брат умеет идти по головам. Только смотрите, чтобы эта голова не оказалась вашей, сержант. Обидно будет терять столь светлый ум.

— Конечно, генерал-майор.

Меня лихорадило. Больше не с давления со стороны генерала, а с Чонсу, действительно способного, как и сказал Юнги, встать на мою голову при первой же возможности, что и обговаривалось с генералом ещё до вступления в корейскую армию. Он всегда меня ненавидел. Острием холодной ненависти оставлял на коже рубцы, не желавших сходить спустя долгое время. Вот только ответа никогда не получал, оставаясь внутри меня как что-то сродни частички души, не иначе.

Чонсу шёл поодаль. Он сверлил нас взглядом, и хоть я знал его ещё большую ненависть к Юнги, однако чувствовал, что столь свирепый взгляд принадлежал не только ему.

— Вы отправите меня на смерть? — всё-таки решил прямо задать вопрос, отворачиваясь и опуская голову вниз.

— Все мы здесь смертники. В этом нет надобности.

— Почему вы говорите мне это? В этом есть надобность? — делая определённый акцент на теме диалога, мысленно я уже предполагал возможно последующие приказы, которые не будут выполнены. — Я провинился не один раз. К чему ходить вокруг да около. Какова моя плата?

— Жизнь Чонсу. Или твоя, — говорит спокойно. — Выбирай, что душе угодно. Выбора два. Третьего не дано.

Я предполагал, что так и будет, потому и не сомневался, давая чёткий ответ:

— Я позабочусь о том, чтобы Чон Чонсу больше не увидел рассвета.

— Полагаюсь на вас, сержант Чон. Надеюсь, всё будет так, как вы и говорите, и ничего не сможет повлиять на противоположность вашего решения.

— Конечно, генерал-майор. Не сомневайтесь.

«Под самое утро шестьдесят второго дня объявленной Крестьянской войны малая часть артиллерийского дивизиона под командованием генерал-майора Мин Юнги вышла на путь усмирения южных деревень с приказом лишить жизни всякого оказавшего сопротивления, в борьбе с которыми погибло около пятидесяти крестьянских и трое солдат: Кван Убин, Кан Чимтэ и Пак Су. Деревня зачищена за пять часов после прибытия.

Утром шестьдесят третьего дня объявленной Крестьянской войны малая часть артиллерийского дивизиона под командованием генерал-майора Мин Юнги по вине того же генерал-майора Мин лишилась солдата: сержанта первого класса Чхве Ыну.

Тем же утром в семь ноль две по местному времени генерал-майор Мин Юнги также лишил жизни обезоруженного гражданского, коим являлась девочка четырнадцати лет.

Вслед за безжалостным убийством от генерал-майора Мин Юнги пришёл индивидуальный приказ: лишить жизни младшего лейтенанта артиллеристского дивизиона Чон Чонсу. Приказ поступил без определённых указаний во временной период до наступления следующего дня. В действие приказ по определённым причинам исполнен не был.

Отчет предоставил сержант третьего артиллерийского дивизиона под командованием генерал-майора Мин Юнги Чон Чонгук

11. 03.1893».