Прийти в себя после жёсткого избиения стоило невероятных усилий — разлепить глаза, поднять голову и хоть какую-то часть тела, а после ещё и встать с земли, на которой меня оставили. С дичайшей болью в груди, голове и животе я добрался до медпункта, упав на койку сразу возле удивленной медсестры. Упал и, ни слова не сказав, принял первую помощь от девушки, сквозь кровяную завесу на глазах казавшейся мне ещё более привлекательной.

— И как Вы, сержант Чон, успели нарваться на неприятности на территории лагеря? — Я хмыкнул, сразу давая понять несостоятельность разговора. Она продолжила, аккуратно перебинтовывая мне ребра: — У Вас сломано ребро, и на ещё одном, кажется, трещина. Про месиво на лице так вообще молчу. Вам бы в городской стационар лечь…

— Да, лечь в стационар мне ещё не хватало после выговора от генерала. — Фыркнув, я более-менее живой рукой схватился за её плечо, слегка наклоняя к себе. — Сестра По, может, вы меня поцелуете, и всё пройдет? Я в книге читал, что это работает!

— Сержант Чон! — По отстранилась и дала мне щелбан, гневно нахмурившись. — Вот сейчас всё брошу, и вы сами будете себя перевязывать! Что за шутки опять?

— Да что Вы? Какие шутки! Чистая искренность! — Я развел руками и на секунду расплылся в улыбке, откидывая всё отягчающее душу в сторону. Сестра По всегда такая милая, добрая, пускай и вредная… Наверное, не будь этой войны за окнами наших домов, то я мог бы ухаживать за ней, после взяв замуж раньше её погибшего жениха. — Да и куда же Вы денетесь от своих обязанностей, сестра По?

— Да, боже, чем я так провинилась?

— Так ведь награда же!

— Конечно, сержант Чон, награда!

Девушка закатила глаза и просто молча продолжила свою работу, в то время как я вернулся к размышлениям о мести. Смотрел в окно, пока не заметил мелькнувшую между плотными тканевыми навесами тень. Моё внимание тут же сосредоточилось на ней, и, присмотревшись, я заметил знакомую личность, несколькими часами ранее избившую меня до полусмерти.

Мин Юнги, собственной персоною, двигался по направлению к сараю.

Подорвавшись с места, слыша за спиной поспешные шиканья сестры По, ринулся за ним, притормаживая на углу и затихая. Юнги вывел брыкающуюся Сонми, измазанную в крови и кричащую проклятья.

Я действительно ничего не понимал до тех пор, пока не решился заглянуть в сарай, где стояла суматоха: кто-то на повышенном тоне просил дать воздух, кто-то непонятно копошился над чем-то. Попросив заложников расступиться, протиснулся ближе к эпицентру шума, где моему взору предстала не очень приятная картина: мужчина со вспоротым животом лежал кверху брюхом, а рядом с ним, истекая кровью от ножевого ранения, сидел тот самый Тэхён.

— Что случилось?! — прошипел я, подсознательно уже зная ответ на поставленный вопрос.

— Этот ублюдок, майоришко ваш, взбесился! — еле как прохрипел Тэхён, придерживая рукой полученную рану.

С его глаз текли слёзы. Он понимал, что смысла в том, что он пытается себя сейчас спасти, просто-напросто нет. Их всех ждет смерть, и все они отчаянно пытаются об этом не думать, продолжая держаться за надежду. Я не стал задерживаться более, надеясь выловить беглецов раньше, чем они смогу уйти из лагеря. Лишь бросил ближнему к Тэхёну бинты, прихваченные с медпункта, и рванул, что есть силы, учитывая своё не лучшее состояние.

Однако нагнать их мне не составило труда. Они держались друг за друга, как за спасательный круг, сразу около мнимого ограждения. Держались друг за друга, стирали с лиц слёзы и подставлялись под дуло моего ружья, пытаясь защитить друг друга.

— Чёрт подери, Мин Юнги, серьёзно?

Ружье мне довелось достать сразу, как только оказался в значительной близости к ним. Юнги загородил собой дрожащую девушку, а сам стал грозно прожигать меня взглядом.

— Твоё ли это дело, Чон Чонгук. Опусти ружьё и возвращайся на пост, если не хочешь отправиться на тот свет к своему братишке. — Я крепче сжал рукоять ружья, без сомнения целясь в голову бывшему генерал-майору. — Убьешь ты меня, отомстив, и что будет дальше? Публичная казнь как предателя, и только. Даже если бежишь, тебя выловят и убьют, — этого ты хочешь?!

— Твоя жизнь не будет долгой, если ты сейчас сбежишь вместе с мятежником. Предателем назовут тебя. Мы можем мирно всё решить, если только ты вернёшь девку на место, а сам сдашься генералу. Да плевать на жизнь заложника! Сдайся во всех своих махинациях. — Нацелившись в голову прятавшейся за спиной Юнги девушки, прорычал громче: — Они — смертники. Мне ничего не стоит спустить курок.

— Ты слишком слаб, чтобы сделать это, — Юнги иронично усмехнулся. — Просто дай ей уйти, Чонгук…

— Да пошёл ты!.. — вскрикнул я, переметнув дуло ружья в сторону Юнги и легким движением простреливая тому ногу. — Да, я слаб! Я устал убивать! Уходи, пока есть возможность, — прорычал со злобой в надвигаясь в их сторону.

Мин согнулся к земле, удерживая равновесие на одной ноге за счет поддержки всполошившейся девушки. Она подскочила к его лицу, рыдая и ударяя того, сколько есть возможности. Шепча что-то, шмыгая носом.

— Иди, Сонми. Пожалуйста, уходи. Я найду тебя. Обязательно найду и буду молить о прощении. Я клянусь!

— Живее!

Сонми целует его в последний раз, обнимает крепко-крепко, что-то говорит спешно тому и бежит, оглядываясь на любимого. Оглядываясь на сарай, где сейчас так же, как и Юнги, истекал кровью Тэхён, на меня, смотрящего ей вслед, на место, где пробыла с неделю.  На то, как поднимается в лагере шум, вскоре прерываемый воинственным генералом Пак.

Очередной выговор последовал ровно по прибытию в оборудованный для генерала кабинет. Меня ввели как изменщика следом за прихрамывающим на простреленную ногу Мин Юнги. Грузом бросили на колени перед столом главнокомандующего и не позволили более встать, заставляя терпеть прожигающую резь в коленных чашечках. Юнги так же опустили к земле, по приказу генерала причиняя максимум боли, что яркой краской отражалось на его бледном исхудавшем лице — он заслуживал это больше, чем кто-либо.

— Ваше поведение непростительно, сержант Чон. Как вы могли упустить заложника? — Препираться не было необходимости — всё уже решено за нас. Мы подневольные куклы, скованные в своих действиях солдаты, которые должны выполнять приказы сверху без самовольничества. — Ваша задача — караул территории. Вы должны были тут же доложить о действиях со стороны пленных.

— Моя вина, генерал Пак.

Я опустил голову, прикусив губу, никак не принимая вину за содеянное. Мин стоял рядом, слушая невнимательно, отстранённо. Я бросил на него взгляд всего раз, чтобы понять, о чём он думает, но быстро пресёк все дальнейшие попытки кипячения ярости внутри себя. Должно быть, его мысли крутились вокруг спасённой Сонми и своей участи: она не смогла бы далеко убежать (это логично), а он не сможет пойти решительно против армии, посмертно вверяя себя этой войне, — исход ясен, как белый день.

— Следующая такая выходка приведёт к серьезному наказанию. Вас высекут и отправят в погреб на несколько суток без еды и воды. Приказы следует выполнять без погрешностей. Хватит самовольничества!

— Так точно, генерал Пак.

Генерал перевёл взгляд на бывшего генерал-майора, тут же размахиваясь и ударяя того по лицу кулаком, разбивая губу и, кажется, выбивая зуб. Юнги сплюнул кровь, устало поднимая взгляд на начальника и прожигая в том дыру своим до жути ледяным взглядом, что даже ко мне потянуло холодом.

— Пятнадцать ударов плетью, Мин Юнги, — вынес вердикт мужчина, потирая кулак. — Постарайтесь перенести их стойко, чтобы после этого сразу отправиться на публичную казнь лидеров мятежа. Я отдам приказ, чтобы вас убрали, как только вы откажетесь от поставленного задания. Если у вас всё ещё есть желание жить, постарайтесь не разочаровывать… — Он смолк, внимательно всматриваясь в лицо подчинённого, после добавив: — Как поняли меня, Мин Юнги?

— Понял вас хорошо, генерал Пак. — Юнги поднялся с колен под всеобщие взгляды солдат и отдал честь генералу как настоящий боец: отбросив жалость к себе, ненависть к армии и генералу, ко мне. Встал смирно, невзирая на онемевшую ногу и слабость во всем теле, — поднялся так, как должен подниматься не предатель, не слабый человек, а как настоящий солдат, положивший жизнь на службе в армии.

— Увести.

Нас увели за пределы палатки и только меня отпустили сразу около входа, кивая. Юнги направили к поляне, где и привязали того ко вкопанному столбу, готовя к наказанию. Я же вернулся к заключенным, не забыв забежать к медсестре и прихватив необходимые медикаменты: мне предстояло ещё вынести изуродованное тело мужчины и подлатать раненного буйством Мин Юнги Тэхёна, почему-то особо прижившегося в моих мыслях как человек сильной воли — как достойный жизни побольше, чем я сам; и к выводу такому мне довелось прийти не с первого взгляда. Спасавший себя, спая других за своей спиной, — Тэхён оправдывался перед собой за то, что не смог защитить, вероятно, близких людей. Он держался за людей, как Юнги держался за Сонми, одним лишь взглядом говоря о скорой смерти противника, как только тот перейдёт проведённую видимую лишь ему одному границу.

Я подлатал его, быстро убираясь из деревянного строения, наполненного сеном, грязью и, какими их считает правительство и армия, скотом. К тому времени Юнги уже лежал около железного корыта с распоротой плетью окровавленной спиной, изредка подавая признаки жизни, набирая ладонью воду и кривыми движениями опрокидывая ту на себя.

У меня не было желания помочь ему — то его расплата за грехи.

Я ушел так же, как и пришел: быстро, тихо, незаметно для моего бывшего командира, более не имеющего власти ни надо мной, ни над моим погибшим братом…

К вечеру было приказано вывести захваченных лидеров бунта нашей деревни в ближайший город. Вместе с генералом, очухавшимся Юнги и десятком солдат и окологенеральных лицемеров мы добрались до центральной площади, собирая местных жителей.

Публичная казнь — стандартная процедура в преодолении границ доверия простого народа и государственной власти. Как для меня, совершенно неправильная, ничуть не доверительная, потому как люди, представленные на всеобщее обозрение, стойкие под бесчисленным количеством пыток, совсем не преступники… Они — герои для своего народа.

Я видел, как женщины тихо рыдали в свои платки, прикрывая детям глаза и отворачиваясь при каждом следующем выстреле винтовки. Видел, как вздрагивали люди в первых рядах, как только попадала на них капля чужой крови, и никто слово не молвил против. Страх народа — настоящая система управления. Угнетение слабых и безвольных, отчаянных в своих жалких попытках простого человеческого счастья в мире, где за счастьем, впрочем, невозможно было угнаться.

— Ю Джунки, — произнесли имя следующего лидера вспыхнувшего в моей деревне бунта, и я перевёл внимание на поджавшего губы Юнги, смотрящего тому точно в глаза, — приговаривается к смерти через расстрел.

Мин поднял ружьё. Я видел, как дрожала его рука, как некрепко сжаты были бледные пальцы, и почему-то мне казалось, словно Ю Джунки был для Юнги не просто смертником. Бывший генерал-майор медлил из всех сил, в конечном счёте спуская несколько пуль в тело спокойно улыбающегося старика.

Со стороны, сквозь толпу, послышался женский крик, после сменяющийся проклятьями в сторону шокированного Мин Юнги, упавшего на колени сразу, как только заслышал в проклятьях своё имя. Я слышал, что девчонку схватили. Мне не довелось увидеть её лицо до возвращения в лагерь, но после, избив и привязав к вкопанному столбу, признал в ней сбежавшую по велению Юнги Ю Сонми — особу, сильную в своих решениях борьбы за человеческое равенство. Мин Юнги стоял рядом с ней, когда генерал, уже собранный, проходил мимо.

— Генерал Пак, позвольте узнать! — подскочил к нему один из лейтенантов, на что тот кивнул. — Что делать с заключёнными?

— Заключёнными-то?.. — генерал почесал затылок и бросил взгляд в сторону сарая. — Избавьтесь. И про девчонку не забудьте.

Лейтенант кивнул, а я, уставившись со стороны на генерала, лишь проводил того без слов, в бесчисленных скитаниях по недрам своих мыслей окончательно теряясь.

— Пожалуйста, отойдите, генерал-майор Мин Юнги! — кричал один из солдат, целясь в девушку за спиной мужчины. — При неисполнении приказа нам было велено стрелять.

— Я больше не генерал-майор, лейтенант Ко. — усмехнулся Юнги, поворачиваясь к солдату спиной и обнимая привязанную, с презрением отвернувшую от него голову девушку со всей нежностью, что копилась в нём с малых лет, когда не было ни этой войны, ни этой боли, что причинил он ей своим поступком.

Всё должно было быть не так. Оба они, счастливые в своём наслаждении жизнью должны были дожить до старости. Обручиться, завести детей… Я не судья, и решать, стоит ли кому-то жить или умереть — не моя задача. Моей задачей с самого начала было лишь наблюдать, как рушится будущее невинных людей: как вспыхивает огонь около облитого маслом сарая, как пронизывают языки пламени деревянное строение, как Юнги падает, подстреленный, напоследок касаясь покрытой дорожкой слёз чужой щеки.

Моей задачей с самого начала было жить, не прикасаясь к чужой судьбе, в действительности, не на словах, не строя из себя судью…

«— наша главная трагедия в том, что мы готовы на всё ради самого себя».