Шоковое состояние, следовавшее в ногу до самого лагеря, не отступало и при назначении наказания за непослушание, повешенное на меня, как на убийцу. Честно признаюсь, в голове до последнего стоял звон колоколов — я не сразу понял, как меня связали по рукам и ногам и в полусогнутом положении потащили до генерала. Не сразу понял, что стал предателем, пусть и (выяснилось позже) несостоявшимся. Не смог с первого раза расслышать информацию о дальнейшей отработке, заключении или, чего там, — я не слышал ничего, что могло ошарашить сильнее собственного бездействия по отношению к родному человеку. Меня просто отвели в погреб и заперли на сутки. Возможно, больше, — я не знаю. Знаю лишь как липкий холод слизью расползался по босым ногам и совсем истлевшему сердцу…

***

— Сержант Чон Чонгук, вы признаны невиновным в соучастии с генерал-майором Мин Юнги по делу жестокого убийства своего сотоварища младшего лейтенанта Чон Чонсу, — как-то бросили после моего выхода из погреба.

— Бывшего генерал-майора, генерал Пак, — поправил пухлый старичок, которого мне не доводилось раньше слышать.

Впрочем, бывший или нынешний — какая разница, когда столь жестокий человек по-прежнему жив? Я желал ему лишь смерти. Такой же кровавой, какой была смерть покойного Чонсу.

— Да-да, конечно, бывшего, господин О, — хмыкнул Пак, а я, продолжая стоять с опущенной головой во временно оборудованном для генерала кабинете, давился желчью.... — Сержант Чон, младший лейтенант был ведь вашим братом. Как вы могли ничего не предпринять? — Настолько разъедающей все внутренности желчью, что мне даже казалось, словно я, отвечая, ничего не мог произнести. Сколько бы ни пытался: открывал, подобно рыбе, рот, и так же закрывал, поджимая губы. — Бездействие при нарушении, сержант Чон.

— Он онемел! — вдруг вскрикнул О. — Генерал!

— Да-да, я вижу. Однако столь непростительное упущение стоило нам всех планов. Вы ведь осознаете свою вину, сержант?

Вина липкой слизью расползлась по телу ещё в погребе, крупно ударив по мозгам. Я мог лишь кивнуть пару раз, вернувшись в исходное положение лицом к полу, — по-честному, меня трясло как-никогда раньше. От нетерпения размазать бывшего генерал-майора Мин Юнги по дну самого глубокого озера, и оставить там разлагаться, не похороненного должным образом.

— Что ж, раз так, то вас понизят без возможности повешения ранга. По определению дальнейших действий ваша задача — ночной и, конечно, дневной караул. Постарайтесь до окончания военных действий меньше уделять внимания собственным нуждам, сосредоточившись на работе.

Иначе говоря, «не смейте глаз смыкать, солдат Чон. Как минимум, здоровым, вам просто так не уйти. Не забывайте, что вы первый отправитесь на оборону», — недалеко от правды. Хотя я и не сопротивлялся, коря себя больше, чем если б действительно убил брата собственными руками.

Приняв приказ и отдав честь, развернулся и направился на пост, сменив изрядно уставшего за сутки солдата-новобранца, не допускающегося до вылазок по состоянию здоровья, как я помню.

— Пока всё тихо, сержант Чон. За час не проверил только территорию около сарая с заложниками и, конечно, самих заложников.

Кивнув на его реплику, перед этим, разузнав про самого Юнги, двинулся по направлению к заключенным бунтовщикам, на ходу вспоминая об одной маленькой, но значимой в исполнении мести детали: девушка Мин Юнги — одна из смертников.

Теперь уже бывшего генерал-майора назначили местным палачом, проверяя на верность государственной власти. Как выяснилось, борьба за «место под солнцем» не какое-то грубое нарушение. Это нормально, чёрт подери, избавляться от соперников, норовивших занять пост выше. Это, чёрт подери, нормально, убивать своих же, если силы того превышают твои! Сука. Если б не знал организацию изнутри, то так бы и поверил столь гнусным оправданиям!

Идя к сараю с одной мыслью о мести, к сожалению, не продумал плана действий, врываясь туда и застывая с разрывающей душу картины: скрючившиеся, окровавленные, лежат, как в помойной яме, простые люди, среди которых наблюдал я женщин и детей. Вонь, проявляющаяся при моём первом посещении этого места, стала острее, резче. Она вмиг перекрыла кислород, отчего я кашлянул, привлекая к себе внимание.

Они все. Все до единого сжались, словно боясь очередной порции боли, которой их, кажется, награждали, судя по открытым ранам, каждый день.

Я не мог возносить кулак над обессиленными…

— Мёртвые есть? — прохрипел, до конца не отойдя после инцидента.

— Есть! — послышалось из угла, и я быстро прикрыл дверь, в месте с тем перекрывая доступ к чистому воздуху.

На страх и риск под оханья раненных двинулся к углу, взглядом цепляясь за тонкую поднятую ручонку девушки, как оказалось, и являющуюся той, кого ещё пару минут назад желал я избить до полусмерти и вытащить за волосы к ногам убийцы брата.

— Пожалуйста, похороните его… — голос её дрожал, сама она выглядела не лучше живого трупа, но, в целом, не имела смертельных ран: открытый перелом руки с остановленным кровотечением (вероятно, солдатом, причинившим вред), множество ссадин поверх старых, разбитый висок с корочкой, уходящей в грязные волосы, да с десяток неглубоких порезов ножом по открытым рукам и ногам.

— Он будет сброшен в общую кучу.

Выдерживаю паузу, прежде чем получить тонну пререканий, за которые она, кажется, и получала все эти дни:

— Разве так можно?! Вы же не люди, вы нелюди! Из-за вас и рушится система, из-за вас и гибнет ни в чём неповинный народ!

— А вы, дамочка, совсем не понимаете, в каком положении находитесь, — фырчу грубо, но не жестко, почему-то чувствуя ничем не прикрытую жалость в своём сердце.

— Понимаю. Более чем! — Озлобленный взгляд, звериный оскал и слезы, которых не хотелось бы видеть.

— Понимаете, и всё равно продолжаете нарываться на неприятности? Вы живы только потому, что несколько солдат видели вас с нашим теперь уже бывшим генерал-майором. К слову, на данный момент находящегося в довольно шатком положении, хочу заметить. Ваша жизнь на волоске. А я — первый кандидат на определение вас в общую яму.

— Да как ты смеешь! — Из неоткуда выскочил мужчина, набросившись со спины и вдарив в солнечное сплетение. Он сделал ещё несколько попыток повалить меня на сено, но так и провалился, будучи скинутым и прижатым к грязи.

Ослабшим себя назвать после голодовки в несколько дней у меня язык не поворачивался, и былые навыки не сошли за эти дни на нет. Потому и скинуть с себя истощённое тело не составило труда — мужчина ко всему держался за открытую рану, вновь разошедшуюся после неудачного столкновения с твердой поверхностью.

— Тэхён! — вскрикнула любовница Юнги.

— Не будем лезть на рожон. Я хотел бы унести лишь один труп. Или у вас есть желание сдохнуть от чумы?

Все смолкли, и даже набросившийся на меня Тэхён примолк, не издав более ни звука.

Впрочем, действительного вреда причинять не хотелось даже после столь наглого ко мне обращения — озлобленные, жаждущие жизни, свободы, которой у них более никогда не будет. Я мог бы даже избавить девчонку от мучений, не сойдя с установленного после похода к генералу пути. Однако стоит ли это того — не знаю. Может, не хочу даже знать, вспоминая собственные слова о неимении права решать чужие судьбы.

Хотелось просто даже сесть рядом, дожидаясь и, возможно, своего конца, но вот сомнение, поселившееся в душе, раздраженной кошкой шипело внутри, царапало стенки и топило писклявую жалость в крови… Возможно, ещё и не до конца проглоченной желчи.

— Так что?

— Мы поняли вас, — ответил за Сонми Тэхён и загородил ту своим телом, наивно полагая, что смог бы защитить, если б я действительно захотел убить её.

— Другое дело.

Так и забрал бездыханное тело, не получив сопротивления со стороны заключенных, вероятно, чересчур забитых в своих попытках сделать шаг на волю. Мое желание мести временно было отложено вместе с трупом в большую яму, у которой, сидя рядом с истёкшим кровью мужчиной, находился сам Мин, убийца, каких свет не видывал, Юнги.

— Какая встреча, генерал-майор! — нарушил я гнетущую тишину, практически вприпрыжку добираясь до командира. — Ой, вы же больше не генерал-майор, генерал-майор Мин!

Я растянулся в кошачьей улыбке, внутри продолжая давиться желчью, смешанную с кровью и рубленными внутренностями.

— Как ваши отношения с той красавицей? Вы наведывались к заложникам, или вас допустят только к их казни?

— Ах ты ж… — Он ударил меня.

Избивал, как только мог.

Но я не чувствовал даже боли, продолжая расплываться в улыбке и давиться, давиться, давиться…

У меня более никакого желания лезть во все это дерьмо.