Цисицзе в разгар благодатного лета для Чэна выдался крайне дерьмовым. Господин Хэ не желал видеть ни юэбинов, ни фейерверков, ни драгоценного младшего братца. На почтительные улыбки персонала он реагировал с особым ожесточением. Всюду его встречали и провожали не проронив ни звука, покорно склонив головы. Шёлковая прислуга гнула хребет и тенями сновала по поместью. Немые покорные оболочки без душ, они сознавали свою абсолютную незащищенность перед властью господ внутри закрытой территории. Но как бы хозяин ни лютовал, изо дня в день ему улыбались одинаково льстиво.
Молчаливое пренебрежение на Циси означало закономерный разрыв Чэна со своим юным любовником. Следовало выбрать момент попроще, чтобы развеять оставшуюся между ним и Шэ Ли недосказанность. Но разговоры по душам Чэн всегда откладывал в долгий ящик.
Какое-то время назад он позволил себе блажь, подкупающую извращённой хрупкостью. Чэн не замечал за собой тяги к проблемным мальчишкам с отсутствующим чувством самосохранения, но стихийная вакханалия затянула. Их роман был болезненно-ярким, краткосрочным вихрем в крови. Что-то резонировало между ним с Шэ Ли, нарушив состояние тотального молчания души.
Внутри Хэ Чэна не выживали паразитирующие чувства, противоречащие принципам, вытравленным кровью. Он понимал, что связь с деструктивной личностью рано или поздно привела бы к предательству, а Чэн не терпел игр с ложью. Если ему не хватало дальновидности, чтобы предсказать ход событий, то смерти дураков легли бы на его совесть.
Какими бы отравляющими ни были чувства, они перекипели и немилосердно угасали, отпуская их связь. Зацепиться им было не за что. Чэн не помнил смерть матери; оставшиеся близкие люди, осознанно или нет, продолжали причинять боль. Он забыл первую любовь, так и не дав ей уйти. Сохранил в виде рудимента.
Он чувствовал себя старым для подобного «дерьма». Для «ты мне нужен здесь и сейчас» или «ты мне не нужен вовсе» у него уже был Сяо Тянь. И в любых просьбах Чэн до сих пор не мог ему отказать. С годами выношенный и запертый внутри комплекс старшего брата разросся грандиозным цветом, источающим дух разложения. Пытаться потеснить в его сердце место младшего брата бесполезно: для Чэна этот ребёнок всегда на первом месте.
Мостик понимания, переброшенный между ним и Шэ Ли, не повернул время вспять, не заполнил упущенное с братом, херово проявляющим благодарность за то, что Чэн годами его оберегал. Но и попытки Чэн ценил.
Тянь, чёрт бы побрал его нахальство, в последний момент решил устроить особо циничный сюрприз. То он о «погостить» и слышать не желал, то заявился в поместье с приятелями и с фейерверками.
Чэну удалось спровадить их буйную компанию в онсэн за пределы страны, чтобы младший даже звонками не обременял. Не без труда возрождённые братские узы могли быть легко загублены тем, что сейчас Чэн себя не контролировал.
Вибрация мобильного в ладони нагнетала тревогу, и Чэн точным жестом не глядя ответил на звонок.
— Нашли?
Видимо, нет, раз последовал беспредметный и утомительный доклад. Чэн запустил пальцы в волосы. Его внутреннее состояние напоминало надтреснутую глыбу льда, готовую вот-вот обрушиться. Часы брели полудохлой лошадью, минуты тянулись следом сброшенным всадником. Всё никак не закончится нестерпимая каторга вместе с жалкими обрывками надежды.
Третьи сутки о Хуа Би не было вестей. Чэн перевёрнул город вверх дном прямо посреди праздника. На ушах стояли банды, полиция, больницы и морги. Он был уже готов идти ва-банк. Его мало волновала возможная открытая конфронтация с криминальными верхами. Он будет искать до тех пор, пока не найдёт то, что ищет.
Ему пора перестать бредить от усталости и бессилия.
Чэн пересёк лужайку между основным особняком и своим домом, покручивая в руке телефон. Тёплый летний воздух насыщался ароматом зелени и цветов. Упругий колкий шелест травы щекотал слух, напоминая, как Хуа Би медленно проводил рукой по жёстким волосам, находясь рядом. В горле появился воображаемый привкус горького гнилого кома. Чэн смотрел сквозь землю пустым взглядом, по пути соображая, что ещё сделать в его власти в настоящий момент, чтобы не упустить шанс изменить ситуацию?
Он поднялся на дощатый помост, протянувшийся вдоль дома, на лаковой глади которого отражались огни красных праздничных фонарей под пагодами. Весь дом приторно блестел, вылизанный до парадной маниакальной чистоты. Ему не оставляли возможности придраться к чему-либо: ни к пылинке, ни увядшим листьям на бонсаях в саду.
Оказавшись в спальне, Чэн осознал, что уже не спал двое суток, но для отдыха он найдёт другое время. Пора, наконец, принять своё бессилие и факт того, что события принимают прескверный оборот.
Он ослабил галстук на горле и расстегнул рубашку на три пуговицы, открыл стеклянные двери и прошёл мимо колышущихся на неуловимом ветру прозрачных штор. Чэн остановился с бутылкой виски «Харт бразерс» на открытой террасе, окружённой прудом. В мягко подсвеченной воде сияли золочёно-алые переливы чешуи кои. Он не хотел бы сейчас видеть ничего красного, напоминающего кровь, но слишком устал, чтобы пошевелиться, отойти от парапета и сесть на мягкие подушки в резном кресле.
Самые нервные сутки надежды подошли к концу. Впереди только принятие реальности. И расплата.
Небо искрилось мириадами звёзд, и отчётливо сияли две, разделённые Серебряной рекой — как и они сейчас, возможно, так же далеки между миром живых и мёртвых.
Не удержал. Не уследил. Упустил из-под собственного носа незыблемое, неотъемлемое... Что бы он сейчас сделал, повернись время вспять? Что следовало сказать ему или это не имело бы смысла? Они были слишком близки даже для банального «пока» при расставании. Подобно рыбам в закрытом пруду, что травит одну, то убивает и другую — их негласный раздел. Хуа Би принял правила игры, вырвал из себя и положил на чашу весов необходимую жертву.
Если судьба подарит шанс снова увидеть этого засранца живым... Всё, что они так паршиво несли сквозь годы, в корне было неправильным. Какая бы хандра не одолела, плечо Хуа Би, его тяга к разрушению, как и надёжный похуизм,— были незримой опорой. Не нужно терапии от неврастении: просто закрываешь глаза, слушаешь болтовню о том, какой абсурд он разруливал в течение дня, молчишь или даже улыбаешься.
Очередной свербёж начал гонять мобильный по поверхности ограждения террасы. Чэн без заминки ответил, потирая пальцами переносицу — виски и лоб сдавливал капкан боли.
— Живо ко мне! Сию же минуту, чтобы был здесь! — прорычал Чэн в телефон. Его самообладание подошло к конечной черте.
* * *
Поручение было не архиважным, скорее производило впечатление, что Хэ хотел ненадолго от него избавиться. По вполне понятной причине, кстати — на время праздников.
Хуа Би миновал въездные ворота, оставил машину в цокольном паркинге, когда понял, что творится нечистое. Всё выглядело в точности, как во время визита в фамильный дом Хэ-старшего.
Обыкновенно приветливые служанки, встречаясь на пути, прятали очаровательные лица и натянутые улыбки, поглядывали нервно и затравленно. Охрана смотрела на него с надеждой. Хуа Би остановился посреди двора сыхэюань, прислушиваясь к подозрительной неподвижной тишине. Ночной сад будто отрезало от мира: ни шума города, ни единой живой души кругом.
* * *
К тому времени как Чэн отключил звонок, виновник всех бед уже должен был попасть на территорию особняка.
Издалека узнаваемые шаги действовали на Чэна вроде маятника часов, колебля настроение из одной крайности в другую. Самые мимолетные и бесконечные пять минут ожидания утонули в агонии прошедших суток.
Давно он так не ждал, поэтому не оборачивался, не шёл навстречу. Терпел, полоща обжигающий до исступления виски на языке и глядя перед собой, ровно до тех пор, пока Хуа Би не остановился в центре террасы позади него.
«Рука не поднимется злость выместить», — осознал Чэн, и, неспешно потягивая из стороны в сторону шею, отставил полупустой бокал солоновато-дымного, жгучего, словно пламя преисподней, пойла.
— Где был? — он обернулся и подошёл, держа сжатые кулаки в карманах.
Хуа Би с бесстрастным достоинством стоял прямо. Незыблемый гранит с нахальным взглядом, всегда смотрел, как на равного… безоговорочно исполняя любой приказ, хотя сам был не из тех, кто гнёт шею.
Ублюдок невредимый. В глазах не таилось ни боли, ни напряжения, ни сожалений о чём бы то ни было. Расслабленные тонкие губы озадаченно приоткрылись — вроде сказать что-то хотел, но чуял, лучше молчать и дышать неприметно. В одной из десятка нетленных футболок и, на этот раз, в чёрных брюках, придающих особый акцент литым бёдрам — Чэн не видел, в чём Хуа Би уезжал, но дорожная пыль не осела на туфлях после поездки. Если какая-то гнида знала, что он в городе и промолчала, завтра же его найдут и удостоят личной встречи.
Хуа Би протянул в руке золотистый прямоугольный пакет. Длина его пальцев была заметна даже сквозь плотную кожу чёрных перчаток. Снова забыл снять перед Чэном, чай не на дело явился. Никто не знает, что у Хуа Би, на самом деле, узкие ладони, как у пианиста. Только со сплошь переломанными пальцами ему не сыграть. Разве что импровизация а-ля «не попал в ноту — рояль на лом».
— Эй, случилось что? Что-то тихо у нас.
— Ты слышал мой вопрос? Я спросил, где ты, блядь, пропадал три дня?! — Чэн уже не определял причину рези в глазу: тотальная усталость или лопнувший капилляр.
— Полтора. Чэн, ты же сам приказал тихо съездить и не отсвечивать?..
— Рассказывай, я жду.
— Ты сказал проследить за встречей в столице. Что ж, ты по телефону болтал и неясно выразился. Сказал только: «без шума», и ещё жест этот, ты ж не просто рукой тряхнул. Глупо было переть самолётом или поездом, даже с левыми документами — камер полно в аэропортах и вокзалах. Я метнулся на байке с липовыми номерами. Всё сделал…
— «Тихо» — имелось в виду без перестрелок, без трупов, без драк, Хуа Би, в чём ты горазд последнее время.
— ...Отправил шифрованный имейл от анонима. Ну, блядь, проверил бы, разобрался.
— К бляди своей заезжал? — То, что Хуа Би привёл себя в порядок перед возвращением, не давало покоя.
— Чэн, какой бляди, о чём ты?
— Знаешь ли, когда твой байк из реки вылавливают, я уже в папку со спамом за твоим анонимом не полезу, — Чэн подошёл вплотную, и по его виду нельзя было понять собирается бить или потерпит. Хозяйский тон голоса резал слух грозной полудохлой флегмой. — Дальше.
— Я остался в городе, на всякий случай, проверил, кто нас мог почтить визитом. Обычно я не ошибаюсь. Уф… — Хуа Би вздохнул, потирая лоб. — Конечно, обо всём позаботился, в конце, правда, чутка прокололся, выходя из лапшичной. Собрал небольшой хвост, но ушёл километров за восемьдесят. Правда, в реку с байком и мобильником. И бумажник уплыл. Меня никто не видел. Ты должен был улететь в Эмираты, я не думал ловить тебя между перелётами. Пряники, я так понимаю, ты опять есть не будешь?
Чэн перевёл взгляд на безупречные грани подарочного пакета без единой вмятины или царапины на зеркальной поверхности. Выхватил из протянутой ладони Хуа Би, разрывая шнурки и плотный картон в клочья. Смятая крышка выпотрошенной коробки отлетела в сторону, а юэбины покатились по полу. В кулаке Чэна диетические пряники с пастой из семян лотоса превратились в скомканную кашу.
— Сам теперь жри их, конспиратор хренов! — приголубил Чэн, хватая загривок Хуа Би. За короткую стрижку не то что не зацепишься — в щепотку было не сгрести. Чэн нагнул его лбом к самому полу, и Хуа Би с покорным тактом опустился на колени. Без возражений и сопротивления, даже когда на лопатки сверху надавило колено. Чэн прижал его скулой к деревянным доскам, будто совал пса мордой в собственное дерьмо.
— Ну, жри давай!
Хуа Би упёрся руками в пол, до скрипа кожи перчаток. Он отвернулся лбом к доскам, чтобы удержать вес Чэна на себе, когда тот ткнул его лицом возле разбросанной пряничной требухи.
Акт показался Чэну бессмысленным. Отдёрнув Хуа Би назад в вертикальное положение, он поднял пряник с пола. Пальцы стальными оковами сжимали шею. Он вдавил юэбин в губы Хуа Би и, с твёрдым приказом «рот открой», затолкал внутрь за секунду до того, как выпечка оказалась бы размазанной по лицу подчинённого.
Надо отдать должное чуткости, с которой Хуа Би безошибочно улавливал настроение Чэна.
Нахальный гордец с бандитской миной, покорно открывающий рот по приказу, испепелял в ответ могильным взглядом. Хуа Би расслабил челюсть, принимая сувенирное тесто, ожидая команды «жри» или «фу». Не выказывая желания защититься, быстро гасил тягу Чэна к измывательствам.
Чэн чувствовал, как разгорячённый выпивкой рассудок мутнеет то ли от радости, то ли от этой блядской безоговорочной верности.
Хуа Би остался на полу, безвольно опустив руки по швам. Чэн сел на одно колено напротив, ткань рукавов чёрной рубашки натянулась и затрещала от напрягшихся бицепсов, когда он сгрёб широкие плечи Хуа Би в охапку, крепко прижав к себе.
— Долбаёб… — прозвучал отчаянный полушёпот в ухо.
Рука, секунду назад деспотичная, мягко гладила затылок и шею. Хуа Би держал кляп из размятого пряника в зубах, умостив подбородок на плече Чэна, никак не развивая жевательной процесс. Удушающие объятия давили на кадык, но плевок в сторону шефа был равен самому гнусному оскорблению. Из мрачного оцепенения Хуа Би вывели губы Чэна и его тяжёлое дыхание, беглые обжигающие поцелуи возле кромки уха по виску, спускающиеся по впадине скулы.
Чэн обхватил ладонями лицо Хуа Би. Происходящее не оставило и следа от его брони внешней холодности.
— Я думал, ты умер! — взгляд Чэна выражал все его выжженные в пепел чувства. — Моей последней надеждой оставалось, что тебя спецслужбы взяли! Людей уже собрал и завтра отправился бы в Пекин, перетряс всю округу из-за твоего «без шума». А ты стоишь тут с пряниками! — он раздражённо отвлёкся. — Да выплюнь уже это!
<tab>Хуа Би одним грубым злым плевком избавился от «праздничного» кляпа, марая пол влажным от слюны комком.
— Не ты ли был слишком занят своей зазнобой? Прям в юность впал. А теперь рвёшь и мечешь на меня труху и гнев Божий, — Хуа Би отстранился, вытирая рот. — Чэн, ты пьян?
— Нет, — Чэн по очереди стянул с его рук перчатки. — Предъяву мне бросаешь? Да, я влюбился. Не говори, что не понимал почему. Похожи. Волосы длинные, пепельные. Совсем как ты десять лет назад.
— Если ты скажешь, что белобрысый сомнительный пиздец с дредами на башке ты сравнил со своим лиричным пиздюком...
— Не существует такого человека, которого можно было бы сравнивать с тобой. Загорелым был, косил под латиноса из чёрного района. В самом деле, очень экзотично, — усмехнувшись, продолжил Чэн, — Глаза сияли, как у хаски. Я пару раз в них засмотрелся... Дошло, правда, поздно. Мы тогда ещё только пялились друг на друга, понятия не имея, что вообще происходит. Какое оно, притяжение между людьми, — Чэн сложил перчатки в сторону, отзеркаливания позу Хуа Би и глядя на него. — Я завис в неопределённости и ждал. Совсем немного наслаждался тем, как ты бесишься… Это ведь ничто иное, как ревность, Хуа Би.
— Не мели чушь, померещилось, — фыркнул Хуа Би, зло облизнув губы.
— А-Цю, я был искренен с парнем, встрял меж двух огней и не знал, что делать. Я стал таким заёбанным, не готовым к принятию решений. Кто ещё, кроме тебя пнул бы меня и сказал: «Чэн, какого хера?!» Но ты бары громил? Тачки разбивал? Пропадал? Может я был вовсе не против хорошей трёпки... Я не лез к тебе, у тебя от девок отбоя нет, даже кто-то постоянный. Ты не выглядел нуждающимся в чём-либо или во мне. А мы и так вместе изо дня в день. Но ты сразу зашевелился после того, как я по-настоящему запал на весьма схожую версию, только на пару лет моложе.
Хуа Би удобнее уселся задом на собственные пятки.
— Ты думал о подобном, зная моё отношение к женщинам? А себя видел? Тебе на всё было плевать, если это не касалось брата или ответственности. А появление змеёныша как по щелчку всё изменило. Ты будто ожил. Ты заинтересовался, начал смеяться, злиться, любить... И что я должен был сказать? Что бы ты ни испытывал с пацаном, я не могу тебе дать ни хрена. Я давно перестал быть тем, кем был раньше. Поэтому да, я продолжал бы молчать.
— Ты единственный, кто думает, что мне всё ещё что-то нужно…
Попытку заговорить прервали губы Чэна. Язык беспрепятственно проник сквозь губы, блуждающие поцелуи тянулись от лица к шее. По солнечному сплетению лихорадка спускалась в живот, пробуждая плоть в паху. Смесь крепкого виски с сигаретами похабила вкус поцелуя забористой крепкой горечью, что не делало случайную властную ласку менее искушающей. Растущее изнутри желание ответить в очередной раз подавлялось рассудком. Эта недолюбовь годами вспарывала ему грудь больнее зазубренного лезвия, в котором каждый совместный миг был засечкой на режущей стороне.
— Чэн, нас могут увидеть.
— Неважно, к моему местопребыванию сегодня не приблизится ни одна живая душа. Я не намерен скрываться в собственном доме или отчитываться за свой выбор. Я не ворошил наше прошлое, — к Чэну вернулся неторопливый ровный тон, звучащий здраво и осмысленно, — чтобы не создавать проблем. Мы выросли в стране, где видели своё право на существование. Но мой отец выжег из нас всё искреннее, заставив стать чужими друг другу. Он создал условия, где тебя травили, внушали чувство позора, заставив пройти через это извращение людской души по моей вине. Но он знает, что я никогда не женюсь. И больше этого не потребует.
Чэн встал с колен и направился в дом.
— За мной иди.