Некоторое время я сидел прямо на земле, пытаясь привести в порядок расползающиеся мысли. Мир вокруг был плотным и осязаемым, не похожим на иллюзию или наваждение, да и окружающие, если вспомнить, вели себя так, как им полагалось. Но какого же фига тогда произошло с Шурфом?
На мгновение в груди похолодело до боли — а не были ли все обретенные воспоминания бредом сумасшедшего? Может, и не было у меня никакой другой жизни, веселой и яркой, не было никаких совместных дел в сыске, никакого Шамхума, встреч на пляже, посиделок в его кабинете? Может, я просто выдумал это прошлое от безысходности и тоски? Воспоминания казались реальными, но ведь безумцам всегда кажется реальным их бред?
Нет, если так — нет смысла что-то еще делать, лучше, не отходя далеко, вернуться в тот же Хурон, дать себе утонуть, потому что…
А вот это было внезапным открытием. Хотя условно-настоящий я и очнулся, мое отношение к Шурфу не спешило возвращаться на прежний дружески-беззаботный лад. Об этом стоило только подумать — и возбуждение скрутило, как ни разу до этого. С ума сойти, он был в те дни рядом, так близко, иногда мы даже касались друг друга, как можно было не ценить в полной мере те дни, если они правда были…
Я сам не заметил, как Темным путем шагнул в спальню и сунул руку под одежду. С позиций «настоящего» Макса об этом сейчас даже думать было нельзя, сейчас правил рожденный этим миром, получивший наконец воспоминания, столько воспоминаний, что можно было в них захлебнуться — и теперь даже не нужно было выдумывать никаких дополнительных условий, просто представить его рядом, представить его лицо, то, как он кладет руки мне на талию, чуть сжимает пальцы, притягивает к себе…
На это раз все кончилось очень быстро. Выдохнув и вытянувшись, я вытер руку о простынь и некоторое время глядел в стену. Потом подумал, что все не так страшно. Если мои воспоминания — выдумка, с какой стати меня бы в свое время заинтересовал Орден Семилистника? Если предположить, что Шурф действительно умер в Смутные времена, он бы не имел к нему ни малейшего отношения. И Хельна. Вот именно! Хельна была даже лучшим ключом. Что бы еще могло их связывать, кроме невесть куда пропавшего прошлого? Но она, как и я, реагировала на слова, а значит, он был.
Следовало вспомнить, что было раньше. Что случилось до того, как я попал в этот чертов морок?
Итак.. Дела шли своим чередом: я краем глаза наблюдал за сновидцами, просиживал стул у Шурфа в кабинете, в одиночку сражаясь против полчищ алчных магистров, претендующих на его время. Мы болтали...
О господи. Я вспомнил фигуру напротив, его глаза, вспомнил, как мы оставались вдвоем по вечерам и как вопиюще преступно я тратил это время на какие-то дурацкие разговоры, а ведь можно было в подвалах играть в инквизицию, например...
Стоп, так дело не пойдет. Я прервал движение руки к паху, потряс головой и наложил на себя охлаждающее заклинание, разученное в последнее время — его приходилось использовать в общественных местах, когда от фантазий было совсем уж невмоготу.
Тело неохотно пришло в норму. Я с трудом выкинул из головы подробности наших свиданий и попытался переключиться на дела.
Сновидцы были как сновидцы, разве что появился тип, сознававший свои сны и использовавший путешествия по другим мирам для рекламы разного рода артефактов, которые потом он собирался продавать уже вживую через посредников.
Несколько раз с я ним общался, убеждая, что завозить сюда «импортные» магические вещи нежелательно, поскольку в Ехо они меняют свои свойства. Он каждый раз клялся, что больше не будет, но продолжал попадаться — каждый раз под новым обличьем.
Помню еще, как Шурфу на него жаловался, он даже обещал что-то подыскать на эту тему. Он всегда так обо мне заботился. Я вспомнил, как он, например, разбудил меня на Изнанке, потом начал ругать. Жаль, что не...
Так, стоп!!!
Подышав, я в очередной раз наложил на себя заклинание. Потом еще подышал, изо всех сил прогоняя фантазии о тяжеловесных шлепках по мягкой части.
Так, к делу. Мог ли этот хмырь что-то продать кому-то из мятежников? Что-то такое, что навеяло на меня этот морок?
Вполне возможно. Так или иначе, других зацепок все равно не было: перед сном я ничего не читал, никакие подозрительные артефакты в доме тоже не появлялись.
Вопрос только в том, что в «этой жизни» я его ни разу не встречал — либо в что-то истории из-за исчезновения Шурфа пошло не так, либо этот тип осознанно не показывался мне на глаза.
Я потер лоб. Возможно, стоит начать с самого простого и эффективного — с Изнанки. Мир-то, конечно, ложный, но вдруг сработает. А не сработает, так уничтожу, как мир книги огненных страниц, подумаешь.
Мигом оказавшись на улице, я сделал несколько шагов — и тут же погрузился в разноцветные потоки.
Даже невероятно, что я никогда в этой жизни не был на Изнанке. Она была головокружительной, ее хотелось обнять, как близкого друга после разлуки, она была самой что ни на есть правильной и настоящей, я знал это совершенно точно, так что даже хохотать хотелось от радости.
Целых пять секунд я отпустил себе на чистое счастье — но нетерпение никуда не делось и здесь, оно снова напомнило о себе, жгло, подгоняло.
Я чуть раскинул руки, как будто пытаясь обнять разноцветные ветры, и прошептал:
— Верни меня в мой мир, пожалуйста. В настоящее Ехо. В тот мир, где я появился. Когда ты будешь готова, покажи свет.
Мир тут же вспыхнул, и радость вспыхнула вместе с этим светом — но через миг ее как будто топором отрубили. Я оказался в собственной спальне и первое, что увидел — смятые и окровавленные, давно не стиранные простыни. Те же самые, что были тут все последние дни.
Это не могло быть правдой. Это не могло быть настоящим миром.
Замирая, уже зная, каким будет результат, я послал Шурфу Зов — и, как следовало ожидать, натолкнулся на мертвую пустоту.
Чувствуя, как в животе сжимается тугой узел и начинает болезненно колотиться сердце, я бросился обратно.
На самой Изнанке начиналось волнение, как будто она чувствовала мое взъерошенное состояние — ветры свивались странными колючими петлями, в воздухе как будто летали клочки какой-то пакости. Я перевел дух, пытаясь понять, что делать, попытался дышать медленнее. Это оказалось неожиданно эффективно — идея появилась сразу.
— Прошу тебя, сделай так: если это я в наваждении, пусть передо мной появится зеленый шар, а если что-то на самом деле случилось с Шурфом, то красн...
Красный шар как будто заполонил все пространство, он летел на меня, как снаряд — и невольно шагнув назад, я свалился на простыни.
Потом подышал, пытаясь унять бешено колотившееся сердце. Я стоял на пороге полноценного панического припадка, но допускать его было нельзя. Я не могу проиграть эту битву — значит, нужно взять себя в руки и думать.
Так. Пойдем по проторенному пути. Нужен Джуффин. Кажется, он не враг, не подменыш враждебного мира, он тоже скучает, он будет рад моим новостям, он должен помочь.
Я уже собрался послать ему Зов — но тут, ненароком взглянув в зеркало, чуть не упал.
Особенно впечатляли глаза — красные, воспаленные и в то же время обведенные темными кругами. Растрепанные грязные волосы, щетина на впавших щеках и порядком отросшие, частично обломанные ногти гармонично дополняли образ похмельного вурдалака.
И я так ходил последнее время?!
Так, стоп, к шефу в таком виде точно идти нельзя. И без того сейчас слишком многое придется объяснять, и не факт, что он поверит: в последнее время я вел себя настолько неадекватно, что я сам на его месте себе не поверил бы. Решил бы, что это болезнь приобрела новую форму.
Нужно было хоть минимально привести себя в порядок, показать, что я вновь обрел способность соображать. Да и потом — а если он что-то быстро придумает и вернет Шурфа, как я перед ним появлюсь в таком виде? Хотя, может, как раз Шурф меня пожалеет. Или накажет за то, что я опять как-то влип. Я представил, как он хватает меня за запястье, выкручивает руку, заставив наклониться над столом, задирает...
Да что такое! Еще раз использовав заклинание, я двинулся вниз.
Оставалось надеяться, что и это помрачение спадет, когда мир вернется на место.
Хотя интересно, что Шурф-то обо мне думал, когда угрожал. Потому что теперь слишком очевидны стали некоторые намеки, которые прежде я благополучно пропускал мимо ушей. И если вспомнить обмен Ульвиара — нет, не поверю, что он никогда не думал обо мне в этом ключе.
Я представил, как мы рассказываем друг другу о фантазиях и решаем, с какой начать воплощение...
Да что такое!!! Шарахнув по себе тройным заклинанием, я начал бриться.
А что, если после возвращения это не пройдет?
Просто сказать Шурфу о своих внезапно проявившихся чувствах и пусть случиться то, что должно? Не знаю, не знаю. Когда о наших возможных отношениях думал «настоящий» Макс, что-то все равно царапало, не давало относиться к этому так же просто, как относилась рожденная этим миром личность.
С другой стороны - яжвершитель. Вот захочу научиться нормально это воспринимать, значит, так и будет. Или захочу, чтобы эти фантазии меня оставили — и тоже так и будет. Дилемма, но о ней я подумаю позже.
Побрившись, я чуть не бегом отправился в ванную.
... Однажды еще в «своем» мире я подвозил приятеля с сыном. Это была, вероятно, магия особого сорта, но вопрос «А мы уже приехали?» за полчаса прозвучал, по моим ощущениям, примерно два миллиона раз.
Тело вело себя точно также: «А мы уже к нему? А мы сейчас к нему?»
Тело возмущалось каждый раз, когда я прикасался к полотенцу, бритве или расческе — пальцы ждали только его кожу; новая личность чувствовала себя обманутой и возмущенной, она готова была уничтожить мир или разрыдаться от горя из-за того, что не могла прикоснуться немедленно — как ребенок, готовый закатить истерику из-за игрушки и в принципе не понимающий слова «невозможно».
... И только после завершения всех процедур до меня дошло, что был второй час ночи. Стоило ли будить Джуффина? Поколебавшись, я решил, что нет. Чем в более спокойной и нормальной обстановке я расскажу ему правду, тем лучше. Чтобы поверить моей истории, в первую очередь он должен верить в мою адекватность.
Сам сонливости я, однако, не чувствовал и усыплять себя магией не хотел. Хотя теоретически отдых был нужен, я опасался, что во сне неведомое наваждение похитит мои воспоминания и потом опять все придется начинать заново.
Вместо этого я решил еще раз прогуляться на Темную сторону. Может, пойму что-то важное.
На этот раз я некоторое время ходил, присматриваясь. Что-то было не так, но эта неправильность ощущалась слишком расплывчато, а нетерпение было таким сильным, что требовало немедленно искать лазейку.
— Есть ли здесь что-то, на что мне нужно обратить внимание? Покажи, усиль, если это есть!
Ответ пришел немедленно, как будто это место и само хотело все исправить. Среди общей текучести и изменчивости стали заметны небольшие искажения: так, будто по пространству проходили небольшие волны, как на воде от брошенного камня, только объемнее, во все стороны.
Они двигались, но медленно, почти незаметно, не больше чем по паре сантиметров в минуту. И они затухали — так постепенно успокаивается вода, и вдруг стало ясно: если эта рябь разгладится, все будет кончено навсегда.
Не знаю, сколько еще было времени, но ужас не позволил думать, и я рванул в эпицентр — туда, откуда эти волны расходились.
Каждый шаг давался все труднее — теперь, когда я заметил эти волны, и они будто бы заметили меня, начали сопротивляться. Казалось, что я продирался сквозь вязкую массу, забивавшую дыхание, нос и уши, давившую на грудь, пытавшуюся отталкивать меня, как живое существо.
Каждый новый шаг вызывал напряжение до дрожи; я подгонял себя мыслями, что Шурф мой лучший друг, что такой человек не должен умереть, но это помогало плохо — может быть, потому, что я сам не верил в искренность этих мыслей.
А значит — нужно было быть честным, признать главной движущей силой свою страсть, окончательно решить, что мы будем вместе, и позволить телу рваться к нему.
И все прежние фантазии слились в одну, в яростное стремление прикоснуться, и жажда увидеть его прожигала пузырь насквозь — и в какой-то момент он лопнул, так что я как будто с размаху влетел в эпицентр. Тут все было искажено рябью и волнами настолько, что трудно было разобрать отдельные предметы; казалось, тут по самому пространству проходили трещины, как от удара тяжелым предметом. В центре разлома пульсировал шар гадко-желтого цвета.
— Убери его!
Бесполезно. Мне казалось, что Изнанка пыталась его вытолкнуть, но не могла. Я тоже не мог коснуться предмета — он каждый раз отлетал в сторону, как магнит от магнита.
Тряхнув головой, я заставил себя вернуться в обычный мир — нужно было с этого ракурса увидеть, что там такое.
...Кабинет Великого Магистра был залит лунным светом. Сам хозяин, однако, сидел за столом перед горой табличек; казалось, с нашей последней встречи он даже не трогался с места, как будто прирос к стулу.
Он смотрел на меня с испугом.
— Что вы здесь делаете?
Уже не было сомнений в том, кто виновник случившегося. В душе разгоралась веселая ярость — эту преграду будет даже в радость смести, чтобы добраться до цели. Впрочем, я не испытывал к этому человеку настоящей злобы, он был слишком несущественен для этого.
Чувствуя, как саркастически кривятся губы, я преувеличенно вежливо поинтересовался:
— Отсюда исходит странное воздействие. Не знаете, что это?
Секунду Миро смотрел на меня без всякого выражения, а потом неожиданно резким движением поднес руку к груди, как будто попытавшись ухватиться за какой-то кулон.
Я успел первым. Смертный шар молниеносно врезался в грудь человека, окутав его зеленым туманом.
Уверений в верности, однако, я в этот раз не дождался. Миро обмяк в кресле, как будто потеряв сознание — а через секунду начал отекать. Казалось, что его плоть сжимается внутри, так что кожа повисала все более крупными складками, и сам он уменьшался и съеживался, пока в кресле не осталось странное, кисло пахнущее существо размером с небольшую собаку; оно тонуло в складках одежды, а кожи получился такой излишек, что та свисала до пола.
Существо смотрело на меня в бессильной злобе, хотя точно разобрать выражение его лица было трудно из-за свисающей кожи.
— Кто ты?
— МиииИИро.
Кажется, это в самом деле было его имя, но он пропел слово странно, с непривычными интонациями, явно принадлежавшими другому языку.
— Ты из другого мира? Ты тот сновидец с артефактами?
— Да.
— Как ты это все натворил?
Кажется, он сопротивлялся шару, он пытался замолчать, но это не получалось, просто речь была медленной и растянутой:
— Молот судьбы. Бьет в самое слабое место. В прошлое, где был риск умереть. Не на всех работает, у кого рисков не было. У него было просто. Там и так был почти разрыв.
Подобного рода артефакт, пожалуй, заслуживал пристального внимания, но сейчас меня интересовало только то, как бы поскорей добраться до Шурфа — тело уже сходило с ума от нетерпения.
— Как это исправить?
Сопротивление твари стало еще яростнее, она даже схватила себя за шею, как будто физически пытаясь задержать слова; кожа, свисающая с рук, при каждом движении противно шлепала о тело.
— Убрать. Мир еще зарастет.
Я нетерпеливо протянул руку:
— Давай, где оно у тебя.
Скорей, скорей с этим покончить — и к Шурфу.
Таких судорог я еще не видел. Мерзкий кожаный комок пытался бороться с собой, трясся, метался в кресле, хлопая кожей, как будто пытался потеряться в ней, отчего кислый запах стал еще сильнее. Тем не менее, он все же сорвал с шеи и протянул мне шарик того самого противного желтого цвета — именно тот, что я видел на Изнанке.
Вещь оказалась странной — это был скорее не материальный предмет, а сконцентрированная энергия, как будто плотная звуковая волна или комок света. На ощупь оно было давящим, как будто я в самом деле пытался удержать воздушную волну.
Я попытался сжать на комке пальцы, но это было бесполезно — он перетекал, выскальзывал, из рук, как мыльный шар.
Я бросил его обратно владельцу.
— Уничтожь его. А потом сдохни сам.
Любоваться, как он опять борется, мне не хотелось — ждали дела поважнее. Я пустил еще один шар — и на этот раз все получилось быстро.
Существо уже безвольно подхватило шар, выпустило из указательного пальца тонкий шип, ткнуло им в сгусток. Тот потух, и тварь окончательно обмякла, но они почти мгновенно развеялись — мир начал меняться, он как будто разделился на тугое переплетение вихрей.
Я мигом переместился на Темную сторону — кажется, имело смысл изменение мира переждать там. Да и вообще чудеса не любят слишком пристальные взгляды, не так ли?
На Изнанке тоже шли изменения, но они ощущались гораздо мягче: будто в самом деле затягивалась некая рана или тонкий лед покрывал полынью. Я ощущал, как постепенно расходились дождевые тучи, все эти дни как будто пытавшиеся отмыть Мир от инородного, раздражавшего его предмета.
Скоро все должно было прийти в норму — а до этого мне самому еще нужно было кое-что сделать.
Я не мог отделаться от мысли, что без почти невольной помощи Хельны все застопорилось бы. Я вспоминал ее отчаяние — и теперь это кололо.
Я прикрыл глаза, поднял голову.
— Я знаю, что это не только в твоей власти, но сделай, что можешь. Пусть она его разлюбит. Пусть она получит наконец магические способности, уйдет жить в другой мир и станет там самым великим поэтом — но пусть она разлюбит. Пожалуйста.
Больше ни мыслей, ни желаний не было — и я только наслаждался исправляющими мир потоками и предвкушением, уже кипевшим в крови. А когда все успокоилось, сделал шаг вперед. Именно в то единственное место, где имело смысл находиться.
Первая секунда прикосновения была острой, невозможной радостью — и то, что я оказался среди ночи в постели Шурфа, было самым правильным. Я обхватил его запястье — живая теплая кожа, боже мой! — и закрыл глаза. Странно. Я боялся, что наброшусь на него, едва увидев, но теперь меня парализовало. Хотелось только то ли смеяться, то ли рыдать. Пожалуй, все вместе.
Он был живой, он был рядом, и больше ничего не было нужно.
Шурф проснулся, изумленно приподнялся на локте:
— Макс, что ты здесь делаешь? Что случилось?!
Я молчал. От его голоса и плакать, и смеяться хотелось сильнее, но я не знал, что сказать.
Я слышал, как бьется его сердце. Оглушительно, на всю комнату. Мой пульс пытался подстроиться под него.
— Макс, что с тобой?!
Я продолжал держать его за руку. Такая теплая, живая кожа. Пульсация жилок под ней. Сейчас как будто смысл жизни воплотился после того, как день за днем руки хватали только пустоту. Как будто я сам вернулся из мира мертвых. Ни о чем не думая, я закинул ногу на его лодыжку. Все. Вселенская идиллия.
— Макс! Ты заболел? — он уже тряс меня за плечо. — Что происходит?! Позвать сэра Халли?
Его дыхание раз за разом проходило по коже — и каждый раз это была невозможная радость.
— Нет, не надо никого звать. Сейчас. Сейчас все объясню. Погоди минутку. Все хорошо.
Он поднялся.
— Так. Давай что-то выпьем. Я сейчас принесу вино, а ты попытайся сформулировать и объяснить, что у тебя все же стряслось.
Встав, он накинул на себя простынь (эх), отошел к полкам. Я секунду счастливо таращился ему в спину, потом вскочил, едва ли не одним прыжком догнал его.
— Тебе помочь?
— Спасибо, не нужно, — открыв одну из створок, он достал бутылку. Чуть подумал, поставил ее на место, взял другую.
Я не решался снова прикоснуться, только ухватился за край его «тоги», чуть потянул на себя. В этом натяжении, в невольном сопротивлении его тела было что-то волнующее.
— Можно мне выпить из твоей чаши? Она еще есть?
Он молча взглянул на меня — полувстревоженно, полузаинтересованно. Открыл другую дверцу, там чем-то щелкнул, достал искомое.
Мы вернулись на место.
Лучи лунного света проходили через отверстия в чаше, так что казалось, будто сияние исходит изнутри.
Шурф налил вино, отчего лучи стали темно-красными, протянул питье мне. Я взял чашу поверх его рук.
Его ладони казались невозможно горячими. Продолжая придерживать их, я поднес чашу к губам.
Запах его пальцев я чувствовал гораздо острее, чем запах вина; они пахли книгами, чаем, моими же сигаретами, какой-то травой вроде полыни, и мне хотелось пить не вино, а этот запах; и я не удержался, поцеловал его руку после нескольких глотков.
Затем, выдохнув, уткнулся лбом ему в плечо. Шурф чуть обнял меня, положил руку на спину — скорей по-дружески, все с тем же настороженным и внимательным видом.
От его прикосновения желание стало уже мучительным, но в то же время с моим возвращением в привычный мир и смущение вернулось.
— Может, все-таки объяснишь, что стряслось?
— Мне приснился плохой сон. Приснилось, что ты умер. Я многое понял. Ну и вот... пришел тебя соблазнять. Можно попробовать?
Помедлив, Шурф еле заметно погладил мою спину кончиками пальцев.
— Можно. Через пару дней. Когда ты успокоишься и поймешь, что не стоит принимать поспешные решения.
Я покачал головой — но поскольку продолжал упираться лбом в его плечо, получилось, как будто бодаюсь.
— Обещаю, я не передумаю. Клянусь, никаких терзаний и запоздалых обид на завтра. Скажем так, у меня уже было время все обдумать. Так можно мне попробовать?
Кажется, он еле заметно усмехнулся.
— Попробуй.
Так. Так. Как там было в книге и моих фантазиях?... Вариантов тут же возникла масса, да только храбрость улетучивалась все сильнее.
— Ага. Сейчас. Сейчас наберусь духу и начну. Можно еще вина?
Шурф наконец тихо засмеялся — и от этого я только вцепился в него покрепче.
Потом мы пили вино, то обнимаясь, то снова отстраняясь; мы болтали о глупостях, о стихах, о повседневных делах, о которых я, оказывается, успел подзабыть...
Когда в комнате предрассветно посерело, я уже расслабился настолько, что сунул руку под простынь, которой он укрывался; сдвинув ее, поцеловал теплое плечо. Шурф чуть погладил мое лицо кончиками пальцев, потом приподнял за подобродок, вглядываясь в глаза.
Я потянулся поцеловать его, но он отстранился и негромко заметил, продолжая пристально меня рассматривать:
— Мне трудно было поверить тебе в темноте. Все время казалось, что утром ты передумаешь.
— Ты не представляешь, как я долго за тобой гонялся в этом чертовом сне. Не надейся.
Я наконец осторожно потянул его на себя, погладил спину; я был уже возбужден и со смесью жадного нетерпения и легкой нервозности ощущал его возбуждение.
Несколько мгновений мы лежали щекой к щеке, затем я шепнул:
— Если соблазнение удалось, давай дальше ты, ладно?
Я почувствовал, как он чуть улыбнулся, тут же прижавшись наконец губами к губам.
Все фантазии теперь казались ерундой — настоящее было слишком острым и сильным; и касаться его было так, как будто раньше я ничего не касался и только теперь познавал мир; и хотелось до отказа наполнить себя им — его дыханием, запахом, долгими ласками; и этот почти болезненный голод утих только после того, как он наконец вошел.
Сон был короткий, но такой глубокий, как будто я в яму провалился.
Проснулся я все в той же серой предрассветной полумгле. Едва продрав глаза, уткнулся лицом в смятые простыни. Они — наконец-то — пахли другим человеком.
— Шурф.
— Да? — послышалось от окна.
Я улыбнулся в подушку, потом повернулся. Он сидел на подоконнике с сигаретой в руках, и это зрелище казалось прекрасным и правильным до невозможности.
— Ничего, прости. Просто знаешь, в том сне я привык начинать день с твоими именем. Тогда мне вроде как немного лучше становилось. И знаешь, самое забавное, что сейчас эффект даже усилился несравнимо.