чонгук сидел в полумраке, вычерчивая чернилами на листе витиеватые узоры. голова была ватной от количества выпитого бренди. он оторвал взгляд от бумаги и посмотрел на янтарную жидкость, мирно покоящуюся на дне большой бутылки. мужчина облизал пересохшие губы и с тихим «пам» открыл ее, тут же припадая к горлышку. пару капель попали мимо рта, сбегая по подбородку к шее и ключицам. за окном стоял холод, но ему было жарко. он расстегнул измятую рубашку на груди, открывая ключицы и полоску подтянутого живота. по столу из темного кедра были разбросаны документы, бумаги, несколько перьев и чернильница, из которой медленно вытекали чернила. они густой жижей скатывались по столу на пол, пачкая дорогой ковер и пол. одна тягучая капля протянулась до самого низа.

в голове роились мысли, как смрад назойливых мух. чонгук чувствовал, как они летают в его голове, а, ударяясь о стенки черепа, мерзко жужжат. он не может их успокоить ничем, они, кажется, только больше размножаются. их становится настолько много, что голова вот-вот лопнет. осушив бутылку, он с громким стуком поставил ее на стол, долго смотря на самое дно. куда бы он ни пошел, что бы он ни делал, эти мысли его не покидали. почему? чонгук с ними спит, ест, пьет, вытравить пытается, но они ему неподвластны. он даже не понимает, о чем думает, что чувствует, он ощущает лишь нарастающее раздражение, которого с каждым часом все больше и больше. он не может присутствовать на встречах, а ведь завтра его на ланч пригласил человек, с которого он может поиметь большую выгоду, но мужчина буквально не может усидеть на месте от раздражения.

он сжал зубы и резко скинул на пол бутылку. та с лязгом упала, несколько раз перевернувшись, и откатилась к стене. следом полетели и бумаги с чернильницей, которая, ударившись о пол, оставила на нем уродливую черную кляксу, отражающую свет полной луны. мужчина тяжело задышал и впился ладонями в собственные волосы, крепко сжимая их у корней. перед глазами плясали искры, хотелось упасть на пол и забыться сном, чтобы наутро почувствовать хоть каплю облегчения, но оно к нему не приходит, сама жизнь над ним издевается. дом погрузился в давящую тишину. раздавался лишь звук тяжелого дыхания.

— напейся пьяною нашего гнева, — запел тихий, едва различимый голос. чонгук подскочил с кресла, едва его не опрокинув, и схватился пальцами за края стола.

он на подкашивающихся от количества выпитого алкоголя пошел к двери кабинета, которую оставил приоткрытой. в коридоре было темно и тихо, только свет дальней свечи рассеивал полумрак. по стенам и полу бегали причудливые тени, извивающиеся в странных фигурах. сейчас они выглядели жутко, пугающе, но затуманенное сознание отказывалось воспринимать опасность. чонгук не привык от нее бежать — он смотрит ей в глаза.

— кто здесь? — грубо спросил он, взяв с тумбы, стоящей у двери, резную вазу с росписью.

— танцуй! сегодня ты королева, — продолжил голос, и мужчина определил, что он идет из его спальни. он медленно, держа крепко в руках вазу, двинулся к двери. — пусть хмель и корица, и змей, и лисица, на первой зарнице прославят сестрицу, — голос убаюкивал, проникал в затуманенное сознание. чонгук чувствовал, как его тело становится ватным, непослушным.

— зря ты сюда пришел, — прошипел он, толкнув дверь спальни. в тот же момент полупрозрачная молочная штора взмыла вверх от порыва ветра, который шел с открытых балконных дверей.

— аллилуйя огненной деве! — закончил песню голос, обладатель которого сидел на чонгуковой незаправленной постели.

чонгук замер, разглядывая юношу. он сидел к нему спиной в одной рубашке, которая сползла с плеча, обнажая песочную кожу, сияющую в бледном свете луны. он был как фарфоровая статуэтка, манящая к себе своей красотой. короткие волосы едва доставали спины. он повернул голову вбок, и мужчина увидел его точеный профиль. на губах юноши играла спокойная, расслабленная улыбка. чонгука словно парализовало. он стоял, не в силах шелохнуться, и смотрел, как медленно юноша встал с его кровати и развернулся к нему лицом. не узнать его было невозможно — это был тот самый тэхен, которого он оставил умирать на краю леса. у чонгука внутри сжалось что-то с такой силой, что захотелось сделать глубокий вздох, но не получалось. его словно приковало к месту, и все, что он мог делать — оставаться недвижимым и смотреть на него.

тэхен, казалось, плыл по полу, а не шел. его движения были мягкими, скользящими, грациозными. лунным свет обрамлял его тело, обнажая аккуратные изгибы через неплотную ткань рубахи. чонгук втянул воздух ноздрями. в комнате витал запах керосиновой лампы, теплой земли и свежих листьев. тэхен протянул к нему ладонь, но сейчас чонгуку она казалась мертвецки бледной, худощавой и скрюченной, не принадлежащей тому нежному юноше, которым чонгук его видел. мужчина хотел отпрянуть, чем вызвал бархатный, леденящий душу смех.

— ты же понимаешь, что я тебя сейчас убью? — спросил тогда его тэхен. он привстал на носочки, чтобы быть с мужчиной на одном уровне, и расплылся в злорадной улыбке. — я — та самая ведьма.

тэхен накрыл своими ледяными губами его, утягивая в смертельный для чонгука поцелуй.

*

когда мужчина распахнул глаза от беспокойного сна, его обдало жаром. холодный ветер рывками трепал его расстегнутую рубаху, но его тело словно горело изнутри. он повернул голову вбок, расфокусированным взглядом смотря на мелькающие цветные пятна. по голове словно стучали набатом, и ему пришлось зажмуриться, чтобы хоть как-то утихомирить боль. руки, привязанные к толстому столбу, слушаться отказывались. до его ушей начали медленно доходить звуки — шелест листьев, журчание ручья, тихие переговоры, всплески смеха и песня… песня, которую он, казалось, уже слышал.

тэхен, улыбаясь, сидел на траве, плетя из весенних цветов венки, которые после надевал на голову сестрам и братьям. у него и самого на голове был маленький венок из фиалок, что, словно корона, обрамляли его волосы. он, слегка покачиваясь, напевал вместе с сестрами песню, восславляя огненную деву. джин кружил с ведьмами хоровод вокруг двух заключенных, которые сегодня станут жертвами, принесенными Отцу. у их ног были выложены сухие ветки. его любимый человек, тот, в чьи глаза он так отчаянно заглядывал, сейчас был привязан к столбу, ожидая своего наказания, а джин кружил вокруг него и смеялся. его глаза блестели возмездием. чонгук начал дергаться, пытаясь вырваться, чем еще больше рассмешил ведьм.

этот смех был злорадствующий, не непринужденный. тэхен и джин, и каждая ведьма смеялись от счастья и пьянящего чувства мести. прямо напротив кострища стояло кресло с высокой, резной спинкой. на ней возвышались два козлиных рога — обличия, которое принимает Отец в мире живых. сам Отец, появившийся на свет из темноты, был облачен в черную мантию. на его груди брошью висел переливающийся рубин. старшая ведьма сняла факел с подставки и вскинула руку, призывая всех ведьм, чем бы они ни были заняты, остановиться: песни стихли, хоровод на мгновение замер, и тэхен отложил цветы в сторону, поднимаясь с земли. его, джина и юнги, доселе остававшегося безучастным, вывели вперед, помогая снять с плеч белые рубахи. они стояли обнаженные перед братьями и сестрами, перед пленными и своим Отцом. чонгук без остановки пытался вырваться, чем только веселил тэхена, а вот чимин, кажется, смирился со своей судьбой. он неотрывно смотрел на уродливый шрам, оставленный на лебединой шее.

— мои сестры, — ласково начала гера, высоко держа над своей головой факел, — мои братья, наш Отец… сегодня мы принимаем в наши ряды три души, которые, наконец, обрели свой покой. они прошли долгий путь от непринятия и раскаяния до мести, которой заслужили эти нелюди, — в ее голосе читалась искреннее отвращение. — так свершится же правосудие!

на этих словах ведьмы начали аплодировать и смеяться, словно обезумевшие. Отец сел в свое кресло и сложил руки на подлокотники, наблюдая из-под приспущенного капюшона за сие действием. гера поднесла факел к сложенным веткам у ног виновных, и те вспыхнули праведным огнем. крики умирающих, что сгорали заживо, смешались со смехом ведьм. вновь заиграли песни: танцуй, ведьма, танцуй, сегодня ты королева! вновь ведьмы закружились в хороводе, восславляя Дьявола, приветствуя новых ведьм. вино полилось рекой, омывая смеющиеся губы. Отец поднял ладонь, подзывая к себе джина.

на губах молодого человека заиграла нежная улыбка. тэхен тоже улыбнулся и посмотрел на юнги, который, казалось, мыслями был совсем не здесь, а где-то далеко. джин подошел к Отцу и присел перед ним, сложив руки покорно на колени. Отец поднял его голову за подбородок и коснулся его губ своими, скрепляя договор. кто-то подкинул дров в полыхающий костер, и тот вспыхнул с новой силой, отчего искры взлетели в воздух. тэхен с улыбкой посмотрел на бьющегося в агонии мужчину, лишившего его жизни. о, какое же сладкое это чувство, чувство возмездия! на плечи джина надели черную мантию и скрепили ее брошью из розового кварца. теперь этот камень заточает в себе силы новой ведьмы. джин поднялся с колен и испил вина из медного бокала. внутри царила легкость, спокойствие и единство со своей семьей.

следующим пошел тэхен. юнги все так же стоял на месте, не поднимая взгляда на Отца, оставаясь безучастным к общему веселью и воспеванию троих ведьм. тэхен улыбался ярко, присаживаясь перед Отцом, и получил свой поцелуй в губы. его мантия была скреплена лунным камнем, и юнги подумал о том, что такому мальчику, как тэхен, это подходит. Отец никогда не ошибается с выбором. следом за джином и он испил вина, принимая свою новую оболочку, новую жизнь и новую семью теперь навсегда. до скончания веков, а теперь и очередь юнги получить это.

он с трудом оторвал себя от земли, чувствуя, что на него смотрят, но не с осуждением, а с любовью и искренней грустью. у ведьм существует особая семейная связь, если что-то случится с одной — остальные обязательно почувствуют. и они чувствуют, что случилось с юнги. он опустился на колени перед Отцом, но тянуться за поцелуем не спешил, Отец и сам долго смотрел на него. между ними вспыхнуло нечто, что заставило остальных ведьм отвернуться, и они остались одни, окруженные веселящимися ведьмами, что пели песни, танцевали и пили вино. Отец снял капюшон, впервые показывая свое лицо. он выглядел, как мужчина средних лет. его волосы были убраны назад, открывая широкий лоб и цепкие глаза. уголки губ опустились, словно он думал о чем-то своем, недоступным для простых смертных. юнги не хотел смотреть ему в глаза, но чувствовал, что должен что-то сказать.

— Отец… — начал юноша, с трудом разомкнув губы. тот покачал головой, вскинув ладонь.

— ты можешь звать меня по имени, — сказал он.

— намджун, — шепнул юнги, опустив взгляд. — простите меня, простите. я не смог…

— насколько сильна твоя любовь к этому человеку, что даже после смерти ты думаешь лишь о нем? — спросил Отец, склонив голову вбок. юнги смотреть на него не хотел, и тогда намджун взял его за подбородок. — после всего, что сделал он для тебя, ты думаешь лишь о нем. я чувствую это, и они тоже чувствуют, но уговор есть уговор.

— и я свою часть не выполнил, — ответил юноша. — и вы знаете, что я сделал это специально.

— знаю, — кивнул намджун и ласково, совсем по-отцовски улыбнулся ему. — ты хочешь покоя, и я подарю тебе его. но… очень жаль, — хрипло рассмеялся Дьявол.

— почему? — с долей удивления спросил юнги.

— больно мне хотелось сделать тебя своей персефоной, — сказал намджун, поглаживая подбородок юнги большим пальцем. — я знаю, как ты любил эти людские выдумки, но как жаль, что не позволил даже Дьяволу распоряжаться твоей душой. когда я писал эту историю, я не знал, что ты изменишь ее ход.

— спасибо, — прошептал одними губами юнги, обхватив ладони Дьявола своими. — спасибо.

Отец склонился над ним, обхватывая его тело своими руками, укрывая от остального мира, и поцеловал его холодные губы, и тотчас юнги упал замертво. его тело обмякло, а голову безвольно свесилась с руки намджуна. вальпургиева ночь закончилась вместе со смертью юнги, члена семьи, которого теперь отправят в последний путь. в предрассветном холоде дотлевали обуглившиеся кости и тихо трещали ветки. ухала сова, спрятавшаяся в кроне деревьев. для юнги подготовили небольшой гроб на плоту, усеянному цветами — астрами, ландышами, фиалками, незабудками и пионами. любимыми цветами юнги при жизни. его, бледного, уложили на сложенное покрывало, и каждая ведьма подошла к плоту, чтобы проститься. некоторые отпускали мучавшуюся душу спокойно, кто-то же плакал, прикипев к колючему, но такому несчастному мальчику, и когда настала очередь тэхена прощаться, он уронил несколько слез на бледную, заостревшую щеку, отправляя юнги в последний путь.

плот пустили по реке, скрытой от человеческих глаз высокими деревьями. за ним медленно тянулась россыпь цветов и мерцанием лесных светлячков. ведьмы стояли на берегу, провожая своего брата. один за другим они начали снимать свои венки и класть их на водную гладь, отправляя вслед за гробом. тэхен подошел совсем близко к воде, так, что ноги омыла прохлада, и присел, снимая с волос венок. он опустил его на воду, поднял глаза к небу, на котором рождался бледный молочный рассвет, и в голове его крутилась лишь одна мысль…

так почему же, почему Бог забирает души, когда как Дьявол дарует им спасение?