Серёжа будто испарился. Миша лишь пожал плечами и направился осматривать квартиру, на пары он сегодня точно не собирается. Кухня, ванная с душем и гостиная (автору просто нравится это слово ага, да). Остановился Мишель в комнате Сергея. Небольшое помещение было увешано разными фотокарточками, рабочий стол завален какими-то конспектами. Бестужев осмотрел их, не особо вникая, но заметил среди них листок на специально состаренной бумаге. Лист со стихами он изначально принял за творение Кондратия, но в глаза бросилась не многозначительная подпись «С любовью, вечно твоя, А. Бельская». Что-то больно кольнуло а сердце. Хотя, глупо было надеяться, что такой красивый Серёжа был одинок. Вон какие ему красивые письма пишут, а Миша только пялился, да взгляд смущённо отводил, если его замечали. Оставалось лишь надеятся, что долгие вдумчивые взгляды Муравьёва были не просто так.

От этих самых взглядов Мишель готов сознание терять, как девица какая-нибудь. Под такими взглядами даже металл плавится, не то что юное сердце. Миша закусывает губу нервно и смотрит на фотографию Серёжи. То, что он чувствует, люди называют влюблённость. Они знакомы три дня от силы, хотя казалось, что общаются уже сотню лет. Бестужев оглядывает другие фотографии, и его будто прошибает. Муравьёв-Апостол в мундире офицерском кажется таким родным и знакомым, Миша точно видел его в нём. Всплывают отрывки сна. Серёжа? Соулмейты? В эти бредни он не верил, но что ему оставалось?

      Рюмин присел на не застеленную в спешке кровать и чуть улыбнулся. Раздался звонок домашнего телефона (автор не уверен, что такими ещё пользуются, но всё же).

       — Да, Кондраш, — Миша поднял трубку, слушая вопрошающие возгласы.

      — Да, он уже ушёл. Нет, собираюсь уходить. Некультурно как-то. А вы не будете против? Хорошо, до вечера.       Бестужев находит ключи и закрывает квартиру. Куда их деть неизвестно, но он решает забрать их с собой, с Муравьёвым сегодня всё равно встретятся. Надо вручить Кондратию с Серёжей презент за такие частые встречи и, как оказалось, сегодняшние посиделки на даче последнего.
 

***

     Паша внимательно следит за передвижениями чем-то взволнованного Коли. Он ходит прямо перед его носом, совершенно не замечая. Сам Пестель сидит под большим деревом на заднем дворе универа и пытается курить, но это мельтешение перед глазами совершенно не даёт расслабиться.

       — Ты чего нервный такой, император? — голос заставляет Романова остановиться и обратить таки внимание на Павла. Ника осматривает его всего несколько секунд и садится рядом прямо на траву.

       — А тебе какое дело, Пестель? — изначально язвительное предложение звучало как-то вяло, да и сам Николай язвить не особо хотел. Появилось желание высказаться, ощущение, что Паша его поймёт. Он посматривает в окна университета и, не замечая там Александра, наконец отвечает. — Да так, всего по чуть-чуть.

       Фразу «нихрена не понятно, но очень интересно» пора патентовать. Паша выглядит совершенно безучастным, но слушает внимательно, иногда кивая. Коля говорит быстро, слегка спутано, ничего не поясняя, но этого и не нужно.

       — Саша меня за меня эту... швабру выдать хочет, а на меня всем плевать. Ему идеальный юрист нужен, адвокат, а тут ещё и жена подвернулась. Уже и свидание организовал, меня лишь перед фактом поставил, — Николай смотрит куда-то в сторону и нервно сглатывает.       Посыл понят, принят и обработан Пестелем, который к концу рассказа с опаской на Романова поглядывает, который кажется трястись скоро начнёт и разразится слезами. Паша кладёт руку ему на плечо и слегка пальцами поглаживает, успокаивающе. И Ника действительно лишь глубоко вздыхает и встаёт с травы. Прикосновение до одури приятно, но нельзя позволять себе такие слабости.

       — Мне пора, — Паша встаёт следом за ним. Коля уже начал удалятся, как его схватили за руку.

       — Ты всегда можешь прийти ко мне и рассказать всё, что тебя тревожит. Всегда, — Ника благодарно улыбается. Пестель заглядывает глубоко в глаза напротив, но тут же отшатывается. Глаза эти он видел в своих снах.

***

      Кондратий закидывает голову, облокачиваясь на холодную стену. Не помогает. Его к этой самой стене прижимают, лицо и шею покрывают лёгкими поцелуями, руками крепко сжимают. Удивительно, как такому рассудительному и правильному Трубецкому сейчас крышу сносит прямо в туалете университета. Сам Кондраша разгорячён до предела, чуть ли не стонет от незамысловатой ласки. Рылеев опускается на колени, губы пошло облизывает и ширинку чужую расстёгивает. Юноша снизу вверх на Серёжу, а у последнего разум туманится от такого Кондратия. Он ведёт себя смело, даже вызывающие, в целях принести удовольствие партнёру, не себе.

       Их легко могут заметить. За стенкой тысячи разных студентов и преподавателей, и любой может зайти. Не то чтобы это кого-то останавливало. Тёмные брюки вместе с бельём уже спущены, а Кондраша член Трубецкого заглатывает полностью, чуть посасывает и каждую венку облизывает. Серёжа не понимает как можно пить, курить или употреблять (как и автор, собственно), когда от одного вида такого поэта можно впасть с экстаз. Он руку в волосы кудрявые запускает, но не двигает, лишь контролирует процесс. У него сил хватает только на тяжёлое дыхание и постанывания. В дверь стучат.

       — Что здесь происходит?! — Александр Павлович стучит настойчиво. Внутри тихо, но кто-то из студентов слышал оттуда странные звуки.       Трубецкой закрывает рот поднявшемуся с пола Рылееву и заталкивает того в кабинку, сразу же заходя следом. Романов наконец заходит, но, никого не обнаружив, с каким-то недовольством осматривает напоследок комнату и уходит.

       Кондратий, не сдерживаясь, разражается хохотом, а вслед за ним и Сергей. Продолжить всё-таки придётся в другом месте.

***

      Миша понял, что два часа на автобусе до дачи Трубецкого того стоили, только когда зашёл внутрь. Нет, сама по себе она была совершенно обычной, отделана деревом и с небольшим количеством мебели, но вид, откатывающийся со второго этажа на лес, поражал до глубины души (автор понятия не имеет о ботанике Ленинградской области и за описания природы не ручается). Огромные сосны, казалось, касались верхушками облаков, а цветущая живая вишня манила запахом. Он бы так и остался стоять на балконе в одиночестве, если бы его компанию не разбавили Серёжа и бокал белого вина.

       — Я, когда сюда только приехал, простоял на балконе полчаса, тогда вон тот персик, — Муравьёв-Апостол улыбается по-глупому и указывает куда-то вдаль, — только начинал цвести.       Миша в ответ лишь кивнул. Им не нужны слова, чтобы понимать друг друга. Бестужев чуть отпивается вина и подглядывает на Серёжу в только наступающих сумерках.

       — Я бы хотел уехать из города, — юноша продолжает говорить, понимая, что его слушают. — Жить в небольшом домике здесь, в посёлке, с семьёй. Мне кажется, одному дорогому мне человеку нравится здесь.

       Муравьёв смотрит Бестужеву в глаза и возвращается в дом. Мишель следует за ним, оставаясь в сомнениях, кто же этот человек, и не та ли это А.Бельская?       После третьей бутылки становится всё равно. Они уже играют в карты, и вроде даже на желание, но помнится смутно. Пестеля, проигравшего первую партию заставили кукарекать (как банально), но а для Миши задание придумывал Кондратий.

     — А поцелуй Апостола, а? — у поэта язык слегка заплетался, но понять его речь удалось. У юноши сердце в пятки уходит, он будто трезвеет, а дальше уже ничего не помнит. Лишь сладкое прикосновение губ.