и пока вы кричите мне вслед: «слабачина, рохля!»,

я прощаюсь с мечтами, чтоб видеть ясней и чётче.

отъебитесь.

мой ангел-хранитель глохнет

от того, как я вою

каждой

поганой

ночью.

Хлоя в ярости швыряет подставку для бумаг в стену. Сегодня работа не идет, хоть она и старается не обращать внимания на головную боль, ежеминутно сверлящую дрелью ее виски.

Этим утром Прайс просыпается с настолько лютым и уже забытым чувством похмелья, что с трудом встает с кровати. Голова безбожно болит и кружится, кости ломит, и все, о чем может думать Хлоя, превращается в отдельный ряд слов, никак не связанных друг с другом.

Душ. Пить. Часы. Телефон. Работа.

Зомби-Прайс падает с кровати, задевает ногой бутылку пива и издает поток бессвязного мата.

В ее таунхаусе на Локвуд-авеню, вдали от суетливого и вечно неспящего Лос-Анджелеса, царит тишина: сюда не доносятся даже звуки машин с улицы. Или это система звукоизоляции, специально поставленная Хлоей, дает свои результаты? В любом случае, поток ее громких недовольств своим состоянием не слышит никто, кроме ее самой. Это не Аркадия Бэй, где от того, что чихаешь в своем доме на севере, в домах на юге просыпаются все жильцы.

Она кое-как добирается до ванной, раздевается на ходу и забирается под струи контрастного душа. Песочная плитка отражает неестественно худой силуэт, ловит сапфировые блики волос, искажает изгибы тела. Хлоя смывает пот и грязь, ругается и проклинает себя за наивность — ну куда ей пить, законченному трудоголику и наркоману в завязке?..

Полотенца Хлоя не обнаруживает, поэтому на кухню спускается голой, мокрой, злой и с сигаретой в зубах.

Через три часа все еще зомби-Прайс допивает седьмой по счету кофе, докуривает двадцатую сигарету и доедает четвертый сэндвич. На рабочем столе в высоком стакане весело шипят три таблетки аспирина разом; рядом, заряжаясь, мягко вибрирует рабочий телефон. Звуки окружающего мира молотом бьют по голове Прайс.

— Я, блять, ненавижу эту ебаную жизнь, — говорит она вошедшему Джастину, залпом выпивая аспирин. — Почему я не сдохла вчера?

— Хлоя, звонят из приемной мистера Прескотта. Говорят — срочно, — перебивает ее он.

— Вот же блять, — отвечает Прайс, — гребаный Прескотт. Блять. — Она берет трубку. — Прайс.

— Это Нейтан, — раздается в трубке.

— Нейтан? Ты можешь так не орать? — Хлоя морщится.

— Я отправил запрос на доставку ещё два часа назад, но до сих пор не получил подтверждения, — резко говорит Прескотт-младший.

Хлоя пытается соображать, а сообразив, стонет Прескотту прямо в трубку, отчего тот покрывается мурашками.

Доставка.

За пафосом и идеальным миром ледяных выставочных залов и площадок скрывается еще один мирок, не такой сверкающий и глянцевый, скрытый от посторонних глаз тяжелыми дверьми, запертыми на ключ, состоящий из подвальных комнат, заполненных сквозняками и грязью, из аппаратных приборов и коробок электропередач, из огромных и пыльных складов, из ржавых лестниц и окурков. Мир, в котором есть другие люди — не такие, как Виктория или Тревор, а те, другие, чьими руками и была выстроена галерея.

Хлоя ненавидит технические этажи.

День доставки — самое мерзкое, что есть в мире искусства. В основном потому, что ночью приходится работать не покладая рук. Это только в фильмах картины и экспонаты привозят красивые и богатые машины с личными помощниками; на деле Хлоя сама нанимает ассистентов и грузчиков, тратит бешеные деньги на оценщиков и контролирует путь «начальная точка — машина — галерея — оценочная — сейфовая».

Сначала Джастин берет трех здоровенных амбалов и одного водителя, сажает их в грузовик, и они едут забирать экспонат из квартиры, дома, аэропорта, музея или любой другой точки, в которую они в состоянии доехать. Пока грузчики грузят важное приобретение в кузов, он собирает договоры, заполняет бумаги и ставит желтый штамп «опечатано». По прибытии их встречают Тревор и мистер Шердолье (стоит ли упоминать, что ночная работа оплачивается в два раза выше?). Экспонат относится в оценочную комнату, где в присутствии Хлои и Виктории Шердолье подтверждает, что прислан заявленный подлинник, никаких нареканий нет и можно относить в сейфовую, где картина, фотография, скульптура или любой другой предмет искусства будет храниться до начала выставки.

Сейфовых в галерее было две, чем Хлоя безмерно гордилась. В одной хранились нужные, но старые работы, другая была пуста и ждала первых экспонатов на «Эспанаду».

Иногда Джастину не нужно было ехать на точку — им сами привозили шедевры, а иногда он не успевал вернуться вовремя, и с десяток машин ожидали, пока Шердолье оценит одну работу и будет готов взяться за следующую.

— Прескотт, я тебя услышала, — говорит Хлоя. — Считай, что мы подтверждаем это прямо сейчас.

Прайс чувствует: Прескотт-младший недоволен таким обращением, и закатывает глаза. Виктория наверняка обхаживала Прескотта со всех сторон, чтобы заполучить круглую сумму. Что только не сделаешь ради выставки?

— Кстати, Нейтан, — добавляет она, — твои работы будут висеть в секции сразу напротив входа.

— В четвертой? — уточняет он.

— Нет. Вторая и третья. Они полностью твои.

Повисает тишина, в которой Хлоя отчетливо слышит, как Нейтан делает громкий вздох.

— Это шутка такая?

— Нет. — Прайс чувствует раздражение. — Можешь прийти и посмотреть на план.

— Это... — он замолкает на секунду, а потом собирается с мыслями: — замечательно. Думаю, это то, чего хотел мой отец.

— Твой отец? — Хлоя прижимает телефон ближе к уху. Она не ослышалась? — А чего же тогда хотел ты?

Если он сейчас ответит ей: «Первую секцию», то Хлоя пошлет его на хер, а на его место возьмет Кейт Марш.

Но Нейтан молчит, а затем говорит холодное: «Благодарю, до встречи» — и кладет трубку.

Хлоя откидывается на спинку кресла и хватает в руки карандаш. Ей нужно много времени, чтобы подумать.

* * *

Виктория приносит ей чашку кофе и садится в кресло напротив стола, элегантно закинув ногу на ногу; на свету блестят лаком красные ботильоны с кожаной отделкой. Хлое этот цвет режет глаза, но она лишь поджимает губы — сейчас не то время, когда стоит обращать на это внимание.

— Ты плохо спала, — говорит Чейз.

Ее светлые волосы поставлены гелем и подвязаны шарфом в тон бежевой помаде; на каждой руке по пластиковому цветному браслету, а с пышностью ее короткого платья сравнится только бал при Людовике XIV.

— Блять, да ты что, — огрызается Прайс.

Виктория молчит: губы в тонкую нить, хмурые брови и тусклые глаза выдают в ней скрытую нервозность.

— Что? — спрашивает Хлоя.

В галерее только она и Чейз, остальные отправились на обед. Сегодня они не работают для простых посетителей: после двух часов дня к ним приедут подписывать контракты несколько фотографов, к шести Брук принесет списки на аккредитацию СМИ, а в девять начнется доставка. Хлоя обедает в кабинете — и не потому, что заказная еда ей по нраву, у Прайс просто нет времени сходить куда-то. Каждый час на счету — она едва успевает закончить согласовывать меню на открытие выставки с шеф-поваром испанского ресторана. В качестве благодарности за рекламу тот прислал ей на пробу несколько порций — лично убедиться в качестве продукции. Поэтому Прайс в одной руке держит ложку с паэльей, а другой ставит галочки на следующем договоре аренды звукового оборудования.

Но молочный латте с двумя сиропами и пометкой «босс» делает ее день на одну миллиардную часть лучше, и сердце Хлои смягчается.

— Арт-центр выбил из меня душу, — жалуется Чейз.

Хлоя давится фасолью. Она никогда не слышала, чтобы Виктория жаловалась. За почти пять лет работы бок о бок она слышала что угодно: проклятия, истерики, ненависть к бездарным работам, но никогда — жалобы. Чейз, казалось, вообще не знает такого слова.

— Странно, что не выставка, — отвечает Хлоя, прокашлявшись.

— Я вчера переспала с Нейтаном, — выпаливает Виктория на одном дыхании.

— Охренеть, — в тон ей отвечает Прайс и машет вилкой. — Ну, охренеть, да. И?

— Я не знаю, зачем я это сделала.

— Ты так хочешь поговорить об этом?

— Это что, все, что ты скажешь? — Виктория удивленно поднимает брови. — Не будешь орать, что я сплю с подчиненными?

— Я не твоя мать, Виктория, — говорит Хлоя, старательно подбирая слова. — Мне все равно, что ты делаешь и с кем. Ты взрослая девочка.

— Но...

— Он не твой подчиненный, он просто один из тысячи тех, кто поместил сюда свои работы. Ну, в данном случае, он не только работы куда-то поместил...

Виктория улыбается, но глаза ее не приобретают прежнего блеска, а нервозность в движениях выдает ее с головой.

— У нас нет на это времени, — устало говорит Хлоя. — У тебя нет на это времени. Ты можешь продолжать накручивать себя, но не здесь. Здесь ты — Виктория-мать-его-Чейз, и если ты с кем-то и переспала, то это только твое дело. Иди и пообедай, у тебя еще целый час на это.

Чейз кивает и идет к выходу.

— Чейз, — привлекает ее внимание Хлоя. — Прости, я хреновый советчик.

— Нет, ты права, — отвечает Виктория. — Сейчас нет на это времени. — И закрывает за собой дверь.

Хлоя шумно вздыхает: хреновый друг, хреновый любовник, хреновый человек. Больше к еде она не притрагивается, только потягивает кофе, пробегается глазами по договорам и пытается заставить себя делать еще больше.

Она получает сообщение на электронную почту как раз в ту минуту, когда почти все бумажные дела, касающиеся аренды, завершены и остается лишь отправить данные по факсу, а потом, надеется Хлоя, она пройдется до кофемашины за второй порцией.

Хлоя открывает письмо с пометкой «СРОЧНО» и вспыхивает.

Яркий и красочный билет с приглашением на открытие «Арт-центра мисс Колфилд» Хлоя проматывает вниз — это не спам-письмо, это намеренное послание, отправленное на ее личный почтовый ящик, не меняющийся уже много лет и почти нигде не указанный. Значит, есть что-то еще.

«Я буду тебя очень ждать.»

* * *

К двум часам Хлоя перебирается из своего кабинета в логово Джастина — именно его подпись скрепит важный договор между надеждой мира искусств и галереей.

Кабинет Уильямса напоминает собой конференц-зал мини-размера: вместо рабочего места у него длинная полка, закрепленная на стене, а посередине комнаты стоит круглый стол с шестью стульями, занимающий всю остальную площадь. Прайс фыркает — обычно на этом месте у него стоит бильярд, а откуда он притащил эту старинную рухлядь, она не знает и знать не желает, но задумка отличная, и Хлое приходится это признать. Стол действительно наводит на нее панику — его стеклянная поверхность выглядит новой и чистой, но одна-единственная ножка, служащая опорой, не может выдержать несколько ноутбуков и гору тяжелых папок.

— Почему мы не можем устроить все это в аукционном зале? — ноет Тревор. — Я не хочу сидеть за <i>этим</i>. Мне страшно за свою жизнь!

Прайс осторожно кивает, соглашаясь с ним.

Кабинет Джастина выполнен в кирпично-красных тонах и является живым доказательством минимализма: кроме окна, стула, большой полки, ноутбука и куда-то пропавшего бильярдного стола в нем больше ничего нет. Ни одного бумажного документа. У Уильямса нет даже принтера — он отправляет печать к Тревору. Сам Джастин объясняет это тем, что он живет вне своего кабинета, а это — так, комната, где можно просто постоять, если нечего делать. А если есть что делать — то явно не в моем кабинете, добавляет он.

Тесс приносит огромную стопку папок. Все листы разложены по определенной схеме: контактная информация, примеры работ, договор аренды, передачи, покупки или продажи и дополнительный листок «на всякий случай». Тревор всегда пишет на нем характеристику того, кто перед ним. Чаще всего это «истеричная и тонкая натура, не понимающая в деньгах».

Конечно, знаменитые авторы не приедут сами — вместо них явятся их агенты, которые, рассыпаясь в благодарностях, за пару минут заполнят все бумаги и уйдут, оставив за собой запах денег. Но, кроме них, будут и молодые авторы, ничего не понимающие и думающие, что их произведение стоит около миллиарда долларов.

За пару минут до начала Прайс оглядывает километровую толпу перед служебным входом в галерею и подзывает к себе Брук.

— Босс? Соскучились?

— Ты можешь мне помочь? — прямо спрашивает Хлоя.

— Все, что угодно.

— Съезди по этому адресу. — Прайс сует ей листок, ключи и vip-приглашение в конверте. — Забери мою машину, отдай конверт бармену Каю. Машину пригони к галерее. Жду тебя через час.

— Да, босс. — Брук облизывает губы, показывая проколотый язык.

Они встречаются взглядами: развратно-услуживые чайные глаза Брук и вуально-серые — Хлои.

Прайс вспоминает начало работы с ней: за самое простое и легкое задание Брук берется с тройным усердием, хоть и не отлипает от своего дешевого телефона ни на минуту. Хлоя знает, что Скотт ведет какой-то блог, который не приносит ей ни копейки, но молчит на каждый щелчок клавиши. Скотт пишет сайт, рисует шаблонные фоны, разбирает их онлайн-канал на кусочки и собирает вновь. Она всегда рядом — в окошке камеры дрона, в онлайн-трансляциях с камер видеонаблюдения, в динамиках, развешанных внизу, в крошечном наушнике. Прайс внезапно осознает, что ни черта не знает, чем еще, кроме техники и инженеринга, живет Брук. Она представляет ее пьющую пиво в баре, пьяно танцующую под электронный ритм; думает о том, что Скотт живет в крошечной комнате с облупленной краской на стенах, и почему-то решает пригласить ее на ужин. Время удивительных поступков, думает Хлоя. Сначала футбол с Каем, потом ужин с Брук. А что будет дальше? Начнет пить чай с Чейз каждую субботу в пять?

Кто-то трогает Хлою за локоть.

— Мисс Прайс, к Вам какая-то женщина, — извиняющимся голосом говорит Тесс. — Говорит, что Вы ее знаете.

— Да? Она представилась? — удивляется Прайс.

Тесс кивает:

— Мисс Эмбер.