И до тех пор, пока ты со мной, пока ты веришь в меня еще, и на губах твоих моря соль, кусает ветер поверхность щек, а сердце гулко стучит в груди, и твой румянец затмил зарю, иди за мной, лишь за мной иди.

Ищи.

Я тоже тебя ищу.

Год спустя.

Хлоя запахивает теплый кардиган поплотнее: холодные аномальные ветра, охватившие город, плохо сказываются не только на флоре и фауне, но и на ней самой — она глухо кашляет, доставая из широкого кармана сигарету.

Щелчок зажигалки, бесшумный вдох — она окутывается клубами терпкого дыма; волосы лезут в лицо, норовят вспыхнуть от алеющего кончика, но ее это не волнует.

Эти блаженные минуты забытья — вне давно уже ставших душными стен галереи — все, что позволяет Хлое быть собой.

Или тем, что от нее осталось.

Виктория вылетает за ней следом; взмахнув широкими рукавами, достает тонкую сигарету из маленькой сумочки и становится рядом.

Хлоя думает, зачем Чейз выходит на улицу, если она может спокойно курить в кабинете; но потом смотрит на огромные мешки под ее глазами, сетку морщин, похудевшее лицо и — неожиданно — на почти совсем потерявшие свой цвет ресницы, ничуть не тронутые тушью.

Быть невестой Прескотта-младшего тяжело.

Когда Чейз подносит сигарету к губам, на безымянном пальце ледяным светом поблескивают бриллианты; Хлоя знает, что их там двадцать семь; как знает и то, что Виктория просто не могла сказать «нет» Нейтану.

Или могла?..

Сигарета к сигарете — одна, вторая, третья; Чейз прощается с ней, желает счастливого Нового года и уходит, а Хлоя все еще стоит на крыльце служебного входа и не может заставить себя вернуться в душные стены STARS GALLERY.

— Это, — говорит она Тревору через полчаса, поднимаясь по лестнице, — последний день в этом году. Давай все сделаем побыстрее. Закрываемся через час.

Тревор кивает, сверяется с отчетом, ругает зависший планшет и следует за Хлоей шаг в шаг; они вместе ставят двери на сигнализацию, проверяют опечатанную сейфовую, выключают свет в подсобных помещениях, оставляя его гореть только в кабинетах, в которых есть еще кто-то. Хлоя ставит сотню подписей у главного инженера, тепло прощается с Тесс и включает ночную подсветку.

STARS GALLERY вновь утопает в ледяном огне.

Она смотрит на большие сияющие буквы, на подсвеченную голубым неоном BY CHLOE PRICE ниже их и улыбается:

— В марте мы празднуем пять лет с открытия. Надо что-то грандиозное. Хорошо?

Тревор только и делает, что поддакивает. Он выглядит бодрым и свежим, хотя и мотается весь день по галерее, делая основную часть работы; и его огромные серебряные очки-половинки сияют, отражая свет прожекторов.

Когда они заканчивают, за окном уже сгущаются сумерки, и город гаснет, чтобы потом вновь вспыхнуть в красно-золотых оттенках; Хлоя жмет руку Тревору на прощание.

— Ну, до встречи в январе, — говорит она.

Прайс чертыхается, когда вспоминает, что забыла ключи от машины у себя в кабинете; и долгая процедура снятия с сигнализации всего здания занимает у нее еще четверть часа.

Кашляя и надеясь, что это просто сухой воздух, а не простуда, Хлоя бредет к машине, и холодный асфальт глушит ее шаги.

Прайс выезжает с парковки и проезжает несколько метров вперед, прежде чем остановиться, открыть дверь и сесть вполоборота, прислоняясь к спинке сидения плечом, высунув ноги и закурив.

Она смотрит на сияющие золотом буквы «Арт-центра», на бронзовую табличку, на небольшой фонтан перед входом и думает, что вот как бывает — кажется, что между ними меньше ста шагов, а на самом деле — тысячи миль.

Хлоя долго сидит в машине, слушая старый добрый джаз и дымя, словно погружаясь в транс, прежде чем видит хрупкую фигурку, закрывающую дверь «Арт-центра» на ключ и набирающую код сигнализации.

Сигарета падает у Прайс из рук, когда фигурка спускается по ступеням и направляется к ней.

— Хлоя?

Голос Макс, когда-то родной и теплый, а теперь почти совсем безжизненный и уставший, сонатой звучит внутри нее.

Они не разговаривают ровно триста шестьдесят пять дней; целый год — ни слова, ни сообщения, ни звонка; целый год — бок о бок друг с другом, но с невозможностью даже просто посмотреть в глаза.

Прайс не просит прощения, не бегает за Макс, не караулит ту у выхода; Макс молча поджимает губы, когда видит ее иногда у галереи, и проносится мимо, не поднимая головы.

Макс воет волком по ночам, царапая стенку у кровати, и от ее ногтей не остается ничего; оттого и ходит она в вечных пластырях на пальцах.

Хлоя лелеет внутри себя эту боль, баюкает и укутывает в черные простыни, а после — засовывает в тот же сундук, где когда-то похоронила свою полынную нежность к Брук; и, сидя в баре у Кая, выпивает одну бутылку ледяного пива за другой.

И вот сейчас их параллели пересекаются, разрывая Вселенную на куски.

— Ты чего здесь? — спрашивает Макс. — Разве тебя не ждут?

— А тебя?

Хлоя смотрит в серые глаза Колфилд — маренговое небо с белыми облаками, галиотическая россыпь песка и каменное море, — и время для нее останавливается.

— Я долго не могла разобраться с сигналкой, — вдруг смущается Макс. — Очень много кнопок.

Прайс ухмыляется.

— Техника — не твой конек.

— Кроме фотоаппарата.

— Кроме фотоаппарата, — миролюбиво соглашается Хлоя.

Они молчат еще с минуту, а потом Макс жалуется на то, что такси не принимают оплату наличными, что долго ждать, что еще дольше — ехать по пробкам; а Хлоя слушает и не понимает, почему все тогда закончилось вот так.

Ярко-красный бомбер фотографа напоминает Хлое Блэквелл; она шутит — и они смеются, но смех быстро затихает.

Макс боится смотреть Хлое в глаза; боится темноты, ненависти и отторжения; боится быть слабой — или кем-то еще; поэтому не отводит взгляд от сухих губ в мелких трещинках.

— Странно говорить с тобой сейчас, — говорит ей Прайс, затягиваясь новой сигаретой.

— Да уж... — Макс накручивает на палец прядь волос. — Пойду. Такси скоро будет.

— Удачи.

Хлоя так и остается сидеть, смотря ей вслед; перед глазами мелькают все те длинные дни, когда они находятся врознь; и в душе Хлои назревает непонятное, скомканное, противное чувство: ей, вроде бы, уже давно все равно, но эта липкая неприязнь и обида, которые не дают покоя, все-таки вырываются наружу; эти их отношения из прямолинейного равнодушия медленно переплывают в реальность, основывающуюся на голой обиде. Хлоя думает: между ними сейчас стена из тысяч непройденных миль, и они ходят по ее краям, как когда-то, еще в детстве, ходили по железнодорожным рельсам.

Проходит пять минут, десять, пятнадцать — а машины для Колфилд все еще нет; и тогда она победно улыбается, выкидывает сигарету и заводит мотор.

— Может, все-таки на моем такси прокатишься? — предлагает она, подъезжая к сгорбленной фигурке на углу улицы.

— С чего бы вдруг? — краснеет Макс.

— У меня сигареты кончились на тебя смотреть, — отвечает Прайс, встряхнув синими волосами.

— Твои планы, должно быть, важнее моих, мисс-Прайс-королева-STARS-GALLERY.

Хлоя смотрит на нее взглядом, выражающим: «Ты дура или ты садишься?».

— И много девушек на это повелось? — спрашивает Макс, но все-таки усаживается в машину, пристегивается и вытягивает натруженные ноги. — Ох, как просторно...

Хлоя нажимает PLAY, и динамики взрываются от новогоднего LA FM.

— Да так, один несчастный фотограф-самоучка, — фыркает она.

Хлоя уверена, что если бы у Колфилд был яд, она плюнула бы им в нее и выжгла бы глаза, как классическая злобная кобра — настолько странное выражение лица у Макс сейчас.

— В какое гнездо... тьфу... то есть, место Вас увезти? — спрашивает Прайс.

— Я есть хочу, — внезапно отвечает Макс. — Я пропустила обед, потому что думала, что поужинаю, но и ужин я тоже пропустила!

— Свеженького мясца, видимо, захотелось? — опасно шутит Хлоя.

Если шутка не зайдет, ей придется выходить из собственной машины прямо на ходу.

Но шутка заходит, и Прайс облегченно выдыхает: Колфилд просто смотрит на нее, как на идиотку, но Хлое не привыкать — ее острый юмор (по крайней мере, она надеется на это) не всем приходится по нраву.

Они вспоминают, что ближайший супермаркет, работающий в такое время — «Wal-Mart» — находится на пути к океану, поэтому Хлоя выруливает на Бульвар Пико и едет вниз по нему, направляясь на запад.

Она знает, что в любую минуту Макс может попросить остановить машину или развернуться.

Но чего бояться тому, кому нечего терять?

Фотограф молчит, только сжимает руки и нервно теребит светло-синий шарф, совсем не подходящий по цвету к бомберу, и тишину между ними разбавляет только старина Элвис.

— Хлоя...

Когда она слышит свое имя, то сбавляет скорость, потому что понимает, что Макс сейчас скажет что-то вроде «Останови», «Я не хочу» или «Хватит».

Но Макс говорит совсем другое:

— Я скучала.

Прайс пожимает плечами в ответ: ей, сломанной, не починенной, до сих пор скукоженной на третьем этаже, плевать на все эти слова.

И Макс это чувствует.

* * *

В супермаркете Макс берет бумажный пакет и набивает его выпечкой.

— Твои булочки и так хороши, зачем тебе другие? — Прайс появляется около ее спины, держа в руках сэндвичи.

— Это для тебя, — язвительно отвечает Макс, подмигивая.

Хлоя, по инстинктивному видению, почти сразу натыкается на отдел с алкоголем и восторженно заполняет стеклянными бутылками свою корзинку.

— Я всегда была уверена в твоих способностях, — оценивающе комментирует фотограф, глядя на Прайс, выкладывающую алкоголь на кассовую ленту.

— Детишки собирают сумки, а родители платят. — Хлоя взмахивает платиновой VISA. — Собирай.

— Мне нравится быть твоим ребенком! — Макс фыркает, с гордостью прижимая к себе пакет со слойками, и Хлоя улыбается ей уголком губ.

Атмосфера в машине уже не такая напряженная, как была полчаса назад; оттого Прайс позволяет себе несколько язвительных шуточек:

— Я уже и забыла, что рядом с моей STARS стоят и другие здания.

— Я не удивлена отсутствием твоего внимания к мелочам, — с набитым ртом отвечает Макс.

— Вот именно, — перебивает Хлоя, — что к мелочам.

— Ты целый год ходила около меня, но я в твоей машине только сейчас. Так что ты там говорила о своей внимательности?

Хлоя поджимает губы от боли.

— Один — один, — говорит она.

Какое-то время они едут молча, а затем Хлоя сворачивает к океану, и от открывшегося вида у Макс перехватывает дыхание.

Она видит бушующие волны, россыпь огней по побережью, уже начинающие сиять звезды — ей видны даже негаснущие прожектора галереи, словно белоснежные рельсы в синее небо.

В Лос-Анджелесе темнеет быстро, поэтому, когда Хлоя съезжает и ставит машину недалеко от воды, небо уже почти черное.

Кай приводит ее сюда раз в неделю; они садятся напротив друг друга и разговаривают; на щеке у Хлои — воспаленный под солнцем шрам, на руках у Кая — бинты, и они оба показывают друг другу витражные осколки своих сердец.

Кай учит ее стихам — они изучают прозу и поэзию, слушают современных авторов и читают друг другу понравившиеся строки; Хлоя таскает в машине корзину с вином, пледами и фруктами; теряется в британском тембре бармена; танцует с ним под The Beatles и Hollies.

Это начинается весной и заканчивается только ближе к зиме, когда Кай сбрасывает бинты, как сбрасывают старую, ненужную кожу; а Хлоя возращается из лазерной клиники, где от шрама на щеке остается только тонкая красная нить.

И однажды Кай, наливая ей очередной стакан виски в «WAITHERFISH», оброняет:

— Время лечит, мисс Хлоя. Возможно, оно вылечило и ее.

Но Хлоя не верит в это: она вообще не думает, что когда-то сможет сложить осколки вместе; оттого и не надеется ни на что.

Никаких надежд, говорит она себе, — только работа, работа, работа.

И встречи раз в неделю на берегу Тихого океана.

Макс бежит к самой воде — океан необычайно тих, и даже промозглый ветер отступает, оставляя место для теплого бриза.

Серебро низких волн ласкает подошвы кед Макс, и на какое-то время она погружается в другую реальность — теплую и мягкую.

Океан баюкает ее сердце своими волнами; прозрачной водой зализывает душевные раны.

Хлоя не понимает, как можно жить рядом с океаном и ни разу не говорить с ним, не приходить на берег к соленым волнам, не сбегать вниз, по горячему песку, сразу в воду, сбрасывая на ходу с себя одежду.

Она знает, что местные не любят океан — он для них слишком холоден и противен; но Хлоя — не местная, для нее это — соленый глоток свежего воздуха.

Макс опускает в воду руки и болтает ими.

Хлоя случайно роняет телефон на песок и почему-то вспоминает, что очень много лет назад решила, что ее пятидесяти процентов не существует; и родинка на ее плече так невовремя начинает чесаться, словно напоминая утро того дня, когда она решает сбежать из Аркадии.

Они сидят на капоте «Туарега», на постеленных Хлоей пледах, и молчат. Каждая знает, что нужно говорить, но боится, что будет отвергнута.

Цветная раскладушка из дешевого пластика, падающая на пол.

Тысячи писем в никуда.

Порезы на тонкой коже. 

Они все еще не говорят друг другу ни слова.

Когда ветер совсем успокаивается, Хлоя закуривает, но через некоторое время чувствует заинтересованный взгляд Макс на своей сигарете.

— Поделишься? — голос Макс странно искажен низкими нотами.

— Бери, — слегка опешив, Прайс протягивает ей пачку.

— Я хочу твою.

— Много хочешь. — Хлоя надменно облизывает губы.

Колфилд не сводит взгляда с кончика ее языка; но попросить еще раз смущается; оттого выуживает новую сигарету из пачки и неловко закуривает, умудряясь прикурить от зажигалки лишь со второй попытки.

— И давно ты куришь? — Прайс откидывается на лобовое стекло и закрывает глаза.

— С тех пор, как... — Макс запинается и давится дымом; а после, прокашливаясь, заканчивает: — Как ты сделала это.

— Сделала что?

Хлоя прищуривается: ответ на этот вопрос важен для нее, но не важен для Макс; потому что Колфилд все знает, как обычно, а сама Прайс не может даже просто подобрать слова, чтобы выразить то, что чувствует. Двадцать шесть букв алфавита снова ненавидят ее; и она бы очень хотела иметь еще столько же — про запас.

— Обманула, — одними губами произносит Макс.

— Тогда почему ты согласилась?

— Что?

— Почему ты согласилась поехать со мной сюда? Сесть в машину? — уточняет Прайс.

— Все просто. Меня никто не ждет, — отвечает Макс. — И не будет ждать.

— А как же Доррон и твоя компашка из фотобудки?

— Это арт-центр!!!

Макс заранее знает, что услышит в ответ.

— Насрать, — лаконично отвечает Хлоя.

— Не меняешься, — подытоживает она. — У них свои семьи и свои жизни; а у меня — нет.

CUTE и FUCK, думает Хлоя; вся ее жизнь состоит из CUTE и FUCK, работа и галерея, дом и галерея, дом и работа; и никакой жизни, только два слова, идеально подходящих друг к другу.

Она думает об огнях на Уилламете в Портленде. Что будет, если сейчас она приедет туда? Почувствует ли какую-то связь со своими мечтами? Сможет ли подавить внутренний бунт и добраться до Аркадии? Подняться к маяку, пробежать по побережью, отведать вафель у матери и...

Я отрицаю свои вторые пятьдесят процентов, вспоминает она.

А что, если и не было никогда второй половины, а была только она — сначала целая и собранная, а после — сломанная и разбитая?

Ведь есть же на земле те, кому суждено быть одними всю жизнь?

— Макс...

— Нет, — перебивает ее Макс, путает все карты и мешает ходы. — Я не должна была так поступать с тобой. Ты права. Все мои слова оказались гребаной ложью, едва мы столкнулись с первым препятствием.

— И дальнейшие тоже, — подсказывает ей Прайс.

— И дальнейшие тоже, — соглашается Макс.

 — Вот здесь будет моя фотовыставка. Видишь? Рядом с кафе Мо, не так уж и далеко от универмага, на пересечении с Авеню Звезд. Там будет моя галерея, — маленькая Макс мечтательно закрывает глаза. — И ты будешь рядом со мной на всех открытиях. Веришь мне, Хлоя?

92. STARS GALLERY by CHLOE PRICE.

94. Miss Caulfield's Art Center.

— Я больше не верю твоим словам; а без веры, знаешь, оно мне больше и не нужно.

— Это нечестно, — вдруг говорит Хлоя. — Сваливать всю вину на тебя. Твой гребаный героизм никому не нужен. Ты не герой дня, Макс.

— И давно это Хлою Прайс волнует ее совесть? — фотограф вскидывает бровь.

— С того дня, — коротко отвечает Прайс.

— Ну вот и ответ на тот вопрос.

— На какой вопрос?

Макс демонстративно затягивается и показывает взглядом на сигарету. Хлоя теряется: это не входило в ее планы, не поселялось в голове ядовитой мыслью, не вилось вокруг нее клубами дыма. Курящая Макс Колфилд — ошибка Вселенной, восьмое чудо света, насмешка природы.

Но она курит: неловко, смешно и, пожалуй, слишком по-женски, коротко затягиваясь; и влажный блеск ее глаз не может успокоить бешено колотящееся сердце Хлои.

— Мне уже, наверное, поздно извиняться, да? — тихо спрашивает Прайс.

— Не поздно. Просто... не нужно, — тихо отвечает Макс.

Один мой хороший друг мечтал стать фотографом и открыть здесь, на Эмпайр-уэй, свою выставку, вспоминает она.

Они молчат, думая каждая о своем, и Макс пытается подобрать слова, чтобы высказать то, что накопилось у нее за эти триста шестьдесят пять дней, но не может.

— Это был странный год, — задумчиво протягивает Хлоя.

Она хочет сказать другое, но слишком много времени прошло, чтобы повторять все снова; это кажется бессмысленным — зачем слова, если они и так знают то, что хотят сказать?

«Макс, если бы ты была рядом сейчас, ты бы поняла, что такое весна в Аркадии, когда тебе семнадцать. Весна — это больно. Мое сердце больше никому не нужно, и даже Рейчел просто выбросила его, словно мусор. Я одна, и мне чертовски хреново. Помнишь, мы с тобой смотрели фильм про двух ковбоев, где один убил другого, чтобы тот не страдал от боли? Я очень хочу, чтобы кто-то пристрелил меня. Но у меня все еще есть надежда, что ты прочтешь это когда-нибудь, потому что я устала писать все это в пустоту. Она разъедает меня на черные дыры, я будто дыра в пространстве, пустое место, тень в углу. Рейчел исчезла. Папа умер. Тебя тоже нет. Но я держусь изо всех сил, только они, кажется, вот-вот кончатся.

Человечек с лассо и в широкой шляпе.

Навеки твоя ковбой-Хлоя.»

— Потому что в нем не было тебя.

У Хлои кончается дыхание, когда она слышит эти слова, и щелкает какой-то внутренний затвор, словно кто-то поворачивает ключ в замке, выпуская всё тайное наружу, к скалистому берегу серого моря.

— Так почему мы не могли поговорить долбаный год назад? Почему нужно было тянуть все это время? — одними губами спрашивает Прайс.

Ей так больно, что она едва может говорить; и она отворачивается от Макс, бесконечно повторяя:

— Почему мы этого не сделали раньше? Почему бегали друг от друга? Почему не взяли друг друга за руки? Почему, почему, почему...

Это Хлоя каждый раз заставляет себя быть сильной и контролировать каждый свой шаг; это Хлоя — глыба льда, коронное «Мисс Прайс, владелица STARS GALLERY», частица высшего света.

А Макс может страдать и на людях — никто не спросит у нее, почему глаза заплаканы, а кадры смазаны, все только погладят по голове и пожалеют.

Но Хлое, ставшей за этот год отпечатанным в известняке следом, домом, который забыли населить, валетной правдой, палкой о двух концах, Хлое, ставшей амбивалентной, никто никогда не простит слабости.

И она глушит чувство пустоты и ненужности в алкоголе, становясь шариком воздуха в толще льда.

Но сейчас этот лед дает трещину и рушится, столкнувшись с теплыми волнами маренгового моря.

— Потому что ты — это ты, а я — это я, — слышит она совсем рядом с собой.

Сигареты падают на холодный песок, когда фотограф накрывает ее губы своими.

До них доносятся крики с побережья и россыпью салютов в небе отмечается Новый год, а Макс все еще целует Хлою, не в силах оторваться от холодных губ.

И после, прижимая к себе теплую Колфилд, Хлоя долго смотрит на звезды и, наконец, говорит:

— Мы будто шли к этому целую вечность.

— Что ж, лучше поздно, чем никогда, — шепчет Макс, удобнее устраиваясь на ее плече.

Хлоя выдыхает серый дым в иссиня-черное безоблачное небо.

— Это была долгая дорога к звездам.

THE END