Судья и Люсиль молча сидели в его кресле и обменивались поцелуями, пока Фролло, наконец, не подал голос:

— Ты уже решила, в какой церкви хочешь венчаться?

Ну, да, подумала Люсиль, у них же все такое идет через церковь.

— В Соборе Парижской Богоматери. И чтобы свидетелем был Квазимодо. И никого не было больше, я не хочу толпу и пафоса на своей свадьбе.

— Ясно, — вздохнул судья. — Архидьякон собора будет сопротивляться… Он меня терпеть не может.

— Считает тебя излишне жестоким?

— Да… И еще одно, — на лбу судьи, между бровей, залегла глубокая складка. — Думаю, ты должна это знать, хоть мне и очень не хочется тебе это говорить. Около двадцати лет назад я убил одну женщину, она была цыганкой. Это был несчастный случай — я подумал, что она прячет краденый товар, вырвал у нее сверток, который она держала в руках. Она сопротивлялась, и я толкнул ее. Сильно. Она упала, ударилась головой и умерла тут же. Было это на ступенях Собора Парижской Богоматери, и архидьякон все видел. Свертком оказался чрезвычайно уродливый младенец, которого я хотел утопить в колодце, так он меня напугал своим видом.

— Ты чуть не утопил Квазимодо?! — Люсиль приоткрыла рот.

Лицо Фролло омрачилось. Она вряд ли захочет быть теперь рядом с ним, но остановиться он уже не мог.

— Да, — хмуро сказал он. — Мне не дал этого сделать архидьякон. Он заставил меня позаботиться о младенце, и я делал все, чтобы у него была более-менее пристойная жизнь, учитывая его внешность.

— Квазимодо знает, что ты убил его мать?

— Нет. И я не уверен в том, что это была его мать. Ты же помнишь, как он выглядит?

Она кивнула.

— Ну вот. Он — рыжий, с весьма светлой, почти как у тебя, кожей. А та женщина была очень сильно смуглой, черноволосой. Сдается мне, что он все-таки был краденым товаром. Некоторые королевские дворы или просто богатые дворяне, или даже цирковые балаганы любят держать при себе уродцев, чтобы те веселили людей, — судья нахмурился и напрягся в ожидании ее реакции.

— Ох, Клод, ну и натворил ты дел… — Люсиль вздохнула. — И как же теперь быть?

Судья с шумом выдохнул, утыкаясь ей в волосы носом. В ее словах, конечно, слышалось осуждение, но все-таки это была не ненависть и не отвращение от его мерзкого проступка. Он подумал.

— А знаешь, любовь моя, мы можем кое-что сделать, — судья даже прищурился от удовольствия. Он начал нашептывать свой план Люсиль на ухо, и по мере того, как судья подходил к концу, у нее восторженно расширялись глаза.

— Ах ты интриган! — восхитилась она, когда Фролло закончил.

— Да! — он ухмыльнулся и поцеловал ее в шею. — Я сделаю все, что угодно, дабы ты была со мной, моя дорогая.

***

Старый архидьякон собора задумчиво смотрел на истово молящегося судью Фролло. Сегодня на лице судьи не было обычной отрешенности, какая у него обычно была во время молитв. Сегодня по лицу Фролло то и дело пробегало отчаяние. Недалеко от судьи, смиренно сложив руки и опустив голову, стояла на коленях его кухарка. Ее волосы были прикрыты платком, как и всегда, но все-таки один рыжий локон выбился из-под платка. Архидьякон с удивлением понял, что до сих пор даже не знал, что она рыжая. Почти как Квазимодо.

Наступил момент исповеди. Архидьякон сидел в исповедальне и готовился слушать чужие грехи, когда туда кто-то вошел. Архидьякон приоткрыл заслонку, и вошедший тихо сказал:

— Простите меня, святой отец, ибо я согрешил.

Такой низкий звучный голос мог принадлежать только одному человеку — судье Клоду Фролло. Вообще, в этом не было ничего необычного, судья все время исповедовался, но вот тон его голоса… Чуткое ухо архидьякона мгновенно уловило, что здесь что-то не так, голос судьи звучал сегодня по-другому, в нем была нотка тоски и отчаяния.

— В чем твой грех, сын мой? — спросил архидьякон.

— Я прелюбодействовал! — выдохнул судья. — В первый раз в своей жизни я прелюбодействовал! Совратил молоденькую девушку, и мне это понравилось! Понравилось до безумия! Я все время думаю о плотских утехах с ней, святой отец, и не могу остановиться! Я мечтаю о ней, когда ее не вижу, а когда вижу — во мне вспыхивает такое желание, что дрожь идет по телу! — его голос звенел от накала эмоций. — И теперь я не знаю, что мне делать дальше!

Архидьякон от излияний судьи не мог сказать ни слова. Судья Фролло, который не поддавался на женские чары, да и вообще не замечал до сих пор женщин, кого-то совратил… Архидьякон был в шоке. Но, поскольку он хорошо знал судью, его жестокость и его несколько извращенные понятия о добре и зле, то все-таки осторожно уточнил:

— Ты прелюбодействовал с ней против ее воли, сын мой?

— Упаси Господи! Я никогда не был насильником, святой отец! — на этот раз в голосе судьи сквозило возмущение. — Она ответила мне взаимностью и с удовольствием принимала мои ласки.

— Девушка была невинна, сын мой? — кто его знает, что за отчаянная девица могла согласиться быть с таким человеком, как судья? Может это та, которая везде бывала и все повидала, достаточно опытная в подобных вопросах? Тогда грех судьи был бы не так тяжел.

— Да, святой отец. Невинна и чиста, как ангел божий. Я был у нее первым мужчиной, до меня у нее никого не было, — в голосе судьи промелькнуло удовлетворение.

— Ох, сын мой, — архидьякон огорчился. — Ты обесчестил ее, лишил невинности вне брака. Это большой грех.

— Но что же мне теперь делать, святой отец? — опять это отчаяние в голосе судьи, такое непривычное…

— Я вижу только один выход для тебя — женись на ней, сын мой.

— Я пытался! Я предложил ей выйти за меня замуж сразу же! Но она мне отказала! — простонал судья.

— Что?! — вот тут архидьякон был поражен. — Отказала?! Как это отказала?

— Сказала, что не пойдет за меня, и все тут, — судья судорожно сглотнул. — Дескать, она — простая кухарка, а я — дворянин и богатый человек. Дескать, негоже такому знатному человеку, как я, жениться на простой служанке. Святой отец, она упряма, как ослица, простите меня за подобные сравнения. А вынудить ее или угрожать ей я не могу, это только отвратит ее от меня.

— Но ведь сам ты готов это сделать? — возможно, Фролло только делает вид, что ему ее отказ не нравится, а на самом деле счастлив, потому что до сих пор все разговоры женатых людей вызывали у него легкое отвращение на лице.

— Святой отец, я готов на руках ее носить! Она — это нечто исключительное, я еще никогда и ни к кому не испытывал такого, что чувствую к ней. Я хочу, чтобы она была только моя, и ничья больше. Я уже и кольца приготовил, только она все артачится! — судья искренне рвался надеть на себя тот хомут, на который он так долго смотрел с презрением, и исправить содеянный им грех. Архидьякон вздохнул.

— Возможно, мне удастся ее уговорить, сын мой, — сказал он. — Приведи ее ко мне.

Через некоторое время в исповедальне появилась женщина, внеся туда с собой запах карамели, легкий запах корицы и еще каких-то пряностей.

— Простите меня, святой отец, ибо я согрешила.

Архидьякон вздрогнул. Он так часто слышал этот голос. Люсиль. Мог бы и раньше догадаться, о ком говорит судья, подумал он, она сидела так близко к Фролло... Чрезмерно близко.

— В чем твой грех, дочь моя?

— Прелюбодеяние. Я поддалась греховному желанию и позволила своему хозяину овладеть мной.

— Твой хозяин вынуждал тебя сделать это? — надо было услышать и вторую сторону, а вдруг судья все-таки пытался скрыть правду. За ним такое водилось.

— О, нет! — в ее голосе послышалось волнение, и Люсиль прерывисто задышала. — Нет, святой отец… Я сама хотела быть с ним, он ни к чему меня не принуждал. Я люблю его, святой отец!

И столько чувства было в последних словах, что у архидьякона пошли мурашки по коже.

— Но если ты так любишь его, почему ты отказываешься выйти за него, раз он тебе предлагал? — архидьякон был искренне удивлен.

— Я простая служанка, а он — богатый и знатный господин. Я испорчу ему жизнь, святой отец. Богатые не женятся на простушках, им положены такие же женщины, как и они сами.

Невероятно! Похоже, эта девочка действительно так сильно любит судью, что готова поступиться собой! Может, с такой он хоть немного исправится и перестанет делать столько жестокостей.

— Дочь моя, он не хочет жениться ни на ком другом, он хочет жениться на тебе. И ты ввергаешь и его душу, и свою в грех.

— В грех? — в ее голосе послышалась неуверенность с долей страха.

— Да, дитя мое! — с жаром сказал архидьякон. — Поэтому подумай еще раз, ты ведь и его, и себя обрекаешь на посмертные страдания.

— Я не хочу, чтобы он страдал… — ее голос задрожал, и в нем послышалась слеза. — Но что люди скажут?

— Люди все время что-то говорят, дочь моя. Важно — быть чистым перед Господом!

Судья с нетерпением ожидал, когда Люсиль выйдет из исповедальни. Наконец, занавес исповедальни колыхнулся, и Люсиль вышла оттуда. Немного погодя, появился и архидьякон. Фролло с напряженным вниманием смотрел в ее лицо, пытаясь узнать — будет женитьба или нет? Люсиль кротко сложила ручки на животе и смиренно сказала:

— Я согласна выйти за вас замуж, ваша милость!

— Неужели?! — лицо судьи озарилось радостью — значит, архидьякон все-таки решил поженить их. — Спасибо Дева Мария, слава тебе! — он, не стесняясь остальных прихожан, притянул ее к себе и сжал в своих объятьях.

— У вас есть свидетель? — с улыбкой спросил архидьякон.

Люсиль оторвалась от груди судьи.

— Я не знаю… вроде бы нет… — она выглядела смущенной, но ее тут же прервал судья:

— Да, есть, святой отец! Он прячется вон за той колонной! — Фролло указал направление.

Архидьякон пригляделся и увидел, что за колонной, притаившись, стоит Квазимодо. Судья жестом подозвал его, и Квазимодо робко подошел к ним.

— Согласен ли ты быть свидетелем при бракосочетании этих двух душ, Квазимодо? — спросил звонаря архидьякон.

— Да, святой отец, — тихо ответил тот. — С удовольствием!

Когда архидьякон провел обряд бракосочетания, и судья, наконец-то, услышал от Люсиль: «Я согласна!», счастью его не было предела. Он задыхался от переполнявших его чувств — за последние несколько месяцев их было так много, и они были такими мощными, какими не были за всю его жизнь. И как же ему это нравилось!

— Пойдем домой, — шепнул он Люсиль. — Я голоден!

— Как, уже? — хихикнула она.

— Рядом с тобой, дитя мое, я всегда голоден! — прошептал судья, и по блеску его глаз, по тому, как они резко потемнели, Люсиль поняла, какой именно голод он имеет в виду.

На выходе из собора судья подхватил ее на руки.

— Я сам занесу тебя в карету, — сказал он, и Люсиль широко улыбнулась ему в ответ.

***

Крыша собора. Целая туча голубей, шумно взметнувшаяся вверх. Три горгульи, стоящие на каменных уступах.

— Эй, Виктор, смотри-ка, там судья Фролло! В первый раз вижу, чтобы на его лице было написано что-то кроме презрения. Ой, ты глянь, это похоже на радость! Дай-ка я в него плюну!

— Даже не вздумай, Гюго! Ладно — судья, он тот еще мерзавец, но эта бедная девушка тут при чем?

— Ой, да ладно тебе! Да все равно я не успел, они уже в карету сели, — Гюго шевельнул пятачком и попрыгал к горгулье, служившей собору водосточным желобом. — Эй, Гийом, как твоя шея?

Гийом с каменным шелестом раскрыл пасть.

— Не сломана, — констатировал он.

— Балбес! Гийому сломали шею завтра на рассвете, а не сегодня днем! — фыркнула Лаверн и замахала руками, отваживая от себя голубей. — Отвалите от меня, стервятники!

— Мне кажется, что судья сегодня будет занят и днем, и вечером, и ночью, и на рассвете, — сладко ответил Гюго. — Такую девчонку себе отхватил, будет ему, чем заняться!

— Прямо не верится, что ты все это придумал и нашел способ перетащить ту душу к нам, в наш мир, — Виктор поскреб ухо. — Обычно у тебя не наблюдается интеллектуальных всплесков.

— Это было наитие! — обрадовался Гюго. — Ну, знаете, такое озарение!

— Из всех химер и горгулий дар проникать во временном пространстве и манипулировать там душами достался именно тебе — балбесу и раздолбаю, — с негодованием фыркнула Лаверн.

— Но перетащила-то ту душу сюда все равно ты. А вложил Виктор, — резонно отметил Гюго. — Без вас все равно ничего не вышло бы, и Гийому с Фернаном опять поломали бы шеи, а Матиссу — выбили кусок из спины. Ну и силища у судьи, как вспомню, так вздрогну!

— Да, хорошо, что на этот раз у нас все вышло с девушкой. А то прошлые попытки были… мммм… полным отстоем, — Виктор употребил фразу из будущего, по его мнению олицетворяющую то, что происходило из раза в раз все то время, когда они пытались изменить историю. В первый раз погиб судья, уничтожив попутно несколько горгулий и сорвавшись вниз, в горящее пламя, что он устроил в своем безумии. После его смерти город наводнился преступниками, чего при его жизни быть не могло — слишком судью боялись. Во второй раз судья остался жив, зато погибли Квазимодо и Эсмеральда, капитана Феба казнили, а Фролло остаток жизни — а он был весьма долгим! — провел, лютуя, потому что не знал, куда деть разочарование, злость и тоску, которые в нем усиливались день ото дня. В третий раз… никто из химер даже не хотел об этом вспоминать, настолько все было ужасно. И вот, наконец, в четвертый раз — выгорело, и еще как! Все-таки удачную они нашли душу. Теперь и Квазимодо с Эсмеральдой живы, с капитаном тоже полный порядок, а все потому, что им удалось найти того, кто умудрился утолить неистовый голод судьи во всех смыслах.

— Я горжусь нами! — заявил Гюго. — Мы все заслуживаем хлопка по плечу!

— Заткнись! — хором оборвали его Лаверн с Виктором. Виктор с интересом наблюдал, как Эсмеральда тащит за руку из собора Квазимодо, чтобы дать людям привыкнуть к нему, а рядом идет капитан Феб и подбадривает его. Лаверн же напрягала свой уникальный слух, настраиваясь на дом судьи и сосредотачиваясь на его спальне. Тихий смех его жены и его нежный, наполненный желанием шепот определенно доносился именно оттуда:

— Иди ко мне, дитя мое… Я голоден!