Утро начинается не с ромашкового отвара. Даже не с мятного. Утро начинается с домашних работ. Покормил кур, полил огород, наколол дров — можно завтракать. Выполнил еще с десяток поручений — обед. Потом еще, сколько останется — ужин, можно спать. А завтрашний день точь-в-точь повторит предыдущий. Если у кого-то и было иначе, это был не Варлеас. С самого детства его нагружали всем, чем только можно было: от мытья посуды до сооружения нового сарая, который, к слову, с успехом разваливался после первого же дождя. А дожди шли часто. А сарай был нужен. Варлеаса, который на тот момент был еще мальчиком, посылали к соседям, отправляли в поле, иногда даже в лес, заставляли таскать на себе кучу тяжестей — мужчина же, должен. Никогда не объясняли, почему другие дети играют на улице, а он сидит в сарае и точит ножи. Должен. И, не дайте боги, поле будет полито не так обильно, дров наколото на одно меньше, заболеет животина — как минимум, без обеда. Как максимум — с синяками. Били его часто. Чем старше становился, тем сильнее. Один раз отец поколотил его так, что Варлеас несколько дней провел в горячке. Конечно, поначалу он искренне старался делать работу хорошо: порадовать родителей, быть полезным. И когда-то давно мама ласково трепала его по волосам, говорила, какой он молодец. Дождаться похвалы от отца было сложнее, но и он нет-нет да и усмехался одобрительно в бороду.       

Все поменялось в один день. Варлеас смутно мог его вспомнить: ему тогда было около пяти. Отмечали какой-то праздник всей деревней, и люди веселились, пели, танцевали, ели вкусную еду. В один момент все почему-то начали смотреть на него, и кто-то закричал. И кто-то еще схватил кочергу и ринулся в его сторону. Между ними встала мать. И снова крики, какая-то шумиха. Варлеас до сих пор ломал голову, пытаясь вспомнить, что же произошло, но — тщетно. С тех пор каждый раз, когда он смотрел на родителей с гордостью и желанием похвалы и теплого слова, он получал вместо этого лишь поджатые губы и новое поручение. Постепенно он забыл, что такое чувствовать тепло, слышать мягкость в голосе матери. Потому что в сердитых глазах нет-нет да и проскальзывала искорка не то ненависти, не то страха. Тогда он начал думать о том, что, не будь его, маме с папой жилось бы проще. Они часто говорили, что хотели бы девочку, у которой «руки на месте». Тогда он начал думать о том, что ему действительно все равно, будет ли он жить. Ему было восемь.       

Время шло. Варлеасу исполнилось пятнадцать. Люди по-прежнему косились на него неодобрительно, некоторые даже сторонились, не давали своим детям играть с ним. Все друзья, которые когда-то были, теперь смеялись над ним под одобрительные кивки своих родителей. В один день мать послала его к старосте отнести яиц и взять кувшин молока к обеду. Коровы у них не было — слишком дорогое удовольствие — зато куры были лучшие на всю деревню. С живностью Варлеас ладил лучше, чем с людьми. Он стоял на крыльце и терпеливо ждал кого-нибудь из старших, когда мимо него, едва задев плечом, пронеслась дочь старосты — Ларина. Он впервые посмотрел на нее другими глазами. Стройная, ладная, в легком зеленом сарафане и с русыми косами почти до ягодиц. Девушка на секунду остановилась, бросила любопытный взгляд на Варлеаса, тихо хихикнула и побежала дальше, оставив его смотреть ей вслед. Той ночью он не смог заснуть. Смотрел перед собой и словно наяву видел яркие голубые глаза Ларины.       

Прошло еще несколько месяцев. Варлеас работал по дому и в поле, но в каждом дуновении ветра он слышал ее смех. Ему казалось, что он видит лицо Ларины повсюду: даже облака будто вырисовывались в ее кудри. Ночами он представлял, как признается ей в любви на глазах у всех, как она плачет от радости, кидается ему на шею и целует. И они убегают, далеко-далеко, прочь от посторонних глаз, и живут долгую счастливую жизнь. Обычно после радости от этих мыслей на душе становилось так гадко, что не описать словами, и Варлеас проваливался в беспокойный сон. В одну из таких ночей он решил, что лучше всего написать ей письмо, где подробно расскажет о чувствах. Идея казалась хорошей, благо, буквам и чтению его мать научила. На следующий же день он, пока никто не видел, стащил с отцовского стола лист бумаги и чернила. Узнает — убьет. Бумагу было не так просто достать. Зачем она нужна отцу, Варлеас и сам не мог сказать, но ее всегда было достаточно. Как-то раз он даже попытался расспросить отца, но получил лишь подзатыльник и ответ: «Не твоего ума дело». Больше он не пытался ничего узнать, но где-то внутри любопытство не давало покоя. Он даже попробовал проследить за отцом, но в тот раз подзатыльником уже не обошлось.       

Улучив свободный час, он уселся в сарае и начал писать. Про прекрасные глаза Ларины и волосы, от которых пахнет шалфеем, про то, как не спится от мыслей о ней, и прочее, прочее, прочее. Перечитав письмо несколько раз, Варлеас удовлетворенно кивнул и, стараясь не обращать внимания на бешено колотящееся сердце, отправился на поиски Ларины. Девушка сидела на лавке возле дома вместе с подружками, активно жестикулируя руками и периодически смеясь. Варлеас почувствовал, как в горле встает ком, но назад пути уже не было. Немного помявшись поодаль, он направился прямиком к девушкам. Заметив Варлеаса, они притихли и с любопытством уставились на него.       

— Ларина, можно тебя? На минутку, — позвал он под хихиканье переглядывающихся девчонок.       

— У меня от подруг секретов нет, — пряча улыбку, Ларина приосанилась — ей, естественно, было приятно чужое внимание.       

Такого поворота событий Варлеас не ждал и начал нервничать еще больше. Вдруг из-за дома показались четверо парней. Впереди всех шел Пилин — сын одного из охотников. Девушки, чье внимание моментально переключилось на парней, снова зашушукались. А посмотреть, по деревенским меркам, было на что: все четверо в одних только льняных штанах, плечистые, загорелые, по накачанным торсам стекал пот. Варлеас сжал кулаки и, решив попробовать в следующий раз, развернулся, чтобы уйти.       

— Вар, старина, давненько не виделись! — лениво растягивая слова поприветствовал Пилин. — Ну, куда же ты так быстро? Мы так давно не общались! — руки двух из друзей Пилина почти ласково легли на плечи Варлеаса и совсем неласково развернули его обратно.       

— Привет, Пилин, да… не виделись, — стараясь не смотреть на собеседника, ответил он.       

— И чо это ты из своего сарая в люди вылез? Всех кур уже оприходовал, решил к бабам подкатить? — парни противно заржали, девушки тоненько захихикали.       

— Да… я просто погулять вышел, — промямлил Варлеас, чувствуя, как у него начинают гореть уши.       

— Погулять? С вот этой бумажонкой? Что это, Вар? — ухмыляясь, кивнул на письмо Пилин. — Где только бумагу достал. Поди, слямзил у кого?       

— А, да… это чтоб не жарко было. А то жарко. На улице. Обмахиваться чтоб, — по спине Варлеса струился пот, и дело было не в температуре на улице. Он уже примерно знал, что будет происходить дальше.       

— Да-а-а-а? Ничосе ты принц, бумагой в жару обмахиваться! — снова хохот. — А ну-ка, поделись! — Пилин кивнул парням.       

В тот момент Варлеас понял, что ему конец. Что о нем подумает Ларина, даже представлять не хотелось, но услужливое сознание подкидывало все новые и новые картинки. Варлеас дернулся было, чтоб сбежать, но друзья Пилина надежно перекрыли ему путь к отступлению, и кто-то один, насмешливо ухмыляясь, протянул руку за письмом, которое он так стиснул в кулаке, что заболели костяшки. Его толкнули в спину, чтобы не смел даже думать о побеге. Вывернули свободную руку так, что на секунду Варлеас почти забыл, как дышать, а через мгновение понял, что драгоценное письмо, которое должна была прочитать лишь Ларина, сейчас прочтут во всеуслышание. И от этого хотелось провалиться сквозь землю.       

— Моя чудесная Ларина! — нараспев протянул Пилин, глядя в бумагу. — Ты прекраснее всех, кого я когда-либо встречал! Твои голубые, как весеннее небо, глаза…       

— Хватит, Пилин, перестань! — дернулся Варлеас, но руки парней держали его крепко.       

— Я думаю о тебе каждый вечер, по несколько часов смотря в потолок и видя там твое лицо! — смех окружающих был настолько громкий, что Пилину приходилось то и дело повышать голос, чтобы его могли слышать.       

Варлеас пытался прервать его, но, получив пару раз кулаком в живот, просто молился всем богам, чтобы это унижение поскорее закончилось. Невыносимо. Он чувствовал себя, как муха, из последних сил бьющаяся в паутине. Когда Пилин закончил, он сделал успокаивающий толпу жест руками и перевел взгляд на Варлеаса.       

— Леас, Леас… — цокнул он языком, подходя ближе. — Влюбился, мальчик, да? Ну, ничего. Это лечится, — Он грубо схватил Варлеаса за челку, подняв его голову и смотря прямо в глаза.       

— О Ларине там ночами думаешь? Знаю я, как ты там думаешь, поганое отродье! — Пилин с ненавистью плюнул ему в лицо.       

Варлеас затряс головой, пытаясь избавиться от вязких слюней, стекающих по его губам и подбородку. Мерзость. Не так он представлял себе первое признание в любви.       

— А ты что, подсматриваешь за мной ночью, а? — ухмыльнулся он, за что незамедлительно получил удар кулаком в живот под аханье и хохот девчонок. И еще раз. И еще.       

— Что ты там вякнул, сукин сын? А?! Повтори, ублюдок! — снова удар.       

Варлеас почувствовал, как к горлу подкатывает ком. Через пару секунд его стошнило желчью прямо под ноги Пилина. Отвратительно. Желудок сводило спазмами. Второго раза не хотелось, и он как мог боролся с рвотными позывами.       

— Что, уже не такой крутой? — насмехался парень, с неприкрытым наслаждением смотря на перекошенное от боли лицо Варлеаса. — Так, на еще! Парни, стягивайте с него одежду!       

— Пилин, не надо, это слишком! — подскочила Ларина.       

Девушка подбежала к нему и схватила за руку. Он отмахнулся от той, толкнув в грудь. Ларина пошатнулась. Судя по наворачивающимся слезам, ей было больно. Варлеас дернулся было ударить Пилина в ответ, но руки парней сжались крепче. Синяков на плечах он не боялся. Боялся за Ларину.       

— Уйди ты, клуша! Без твоих соплей разберемся, — сплюнул Пилин на землю.       

Девушки притихли, Ларина хватала ртом воздух, не зная, что ответить. Не так часто старостину дочку прилюдно называли клушей. Еще и после того, как ударили. Одна из подруг мягко потянула ее за рукав платья, мол, сядь и не вмешивайся.       

— Пустите, уроды! — пытался вырваться Варлеас, но безрезультатно.       

Пока двое парней держали его, Ремган, до того стоявший в стороне, срывал с него одежду, разрезая ножом ткань там, где она не поддавалась. По правому боку Варлеаса алыми каплями стекала кровь, обжигая кожу.       

— Ой, — наигранно ужаснулся Ремган. — Задел чутка. Ну ничего, до свадьбы заживет. Хотя… какая тебе свадьба? — ухмыльнулся парень.       

— Кто еще урод, — харкнул Варлеасу под ноги Пилин, подходя ближе и снимая с себя кожаный ремень, подаренный отцом. — Подумаешь дважды, прежде чем снова лезть к девушкам.       

Раз. Крик девушек. Два. Из глаз брызнули злые слезы. Три. Хохот Пилина. Четыре. Крик Варлеаса. Пять.       

— Будешь еще так делать?! — орал Пилин, брызжа слюной. — Будешь?!       

Лицо мучителя расплывалось перед глазами. Избитый, Варлеас не мог ни внятно ответить, ни толком понять, кто перед ним вообще стоит. Все, что он чувствовал — неимоверная боль по всему телу. Как будто оно горело в огне. Словно пожар, внутри полыхала ярость. Все, что он смутно мог вспомнить позже — чьи-то крики, слезы Ларины и порванный кожаный ремень. А еще чьи-то тонкие холодные пальцы, опустившиеся на его лоб.       

Варлеас очнулся через несколько дней у себя дома. Родители наотрез отказывались говорить, как он здесь оказался, и что вообще произошло, только устроили выволочку за то, что испортил почти новую, всего-то двухлетнюю одежду, которая теперь пойдет на тряпки. Это был второй раз, когда Варлеас думал о том, что лучше бы он умер.       

Однако после этого никто из деревенских больше не пытался его бить. Только с ненавистью смотрели и злобно что-то шептали вслед.

***

— Да почему же ты такой криворукий, боги всемилостивые?! Ты вообще хоть что-то можешь?! — визгливый голос матушки резал барабанные перепонки. — Сказано тебе было, идиотине, брукву — полить, буряк — прополоть! А ты что сделал? Буряк полил, брукву прополол!       

— Матушка, но они же совершенно одинаковые… — слабо и неохотно возразил Варлеас, устало смотря в стену и прогоняя из головы навязчивые мысли о событиях восьмилетней давности. С чего вообще он решил об этом вспомнить?       

— Да чтоб тебя, поганец, брукву от буряка отличить не можешь! — потрясала женщина полотенцем, испачканным в муке. — Уйди вон с глаз, дров наруби! Дрова с хатой не перепутаешь?!       

— Не перепутаю, — фыркнул Варлеас, радуясь возможности выйти из дома. — Тоже мне… буряк, брюква — нашла из-за чего орать, — последнее, впрочем, было сказано гораздо тише.        

Не то чтобы он не знал отличий между буряком и брюквой. Просто ему было все равно, что там вспашется, что польется. А когда понял, что перепутал, исправлять было уже поздно. Варлеас пошел на задний двор, к огромному пню, на котором рубились дрова. Мысли о Ларине и Пилине продолжали лезть в голову, доводя его до белого каления. На самом деле, он был довольно импульсивным человеком, но жизнь научила сжимать зубы и молчать. Молчать, если хочешь жить. Хотя порой так хотелось ответить, дать в морду, прилюдно расплатиться с обидчиком, но по горькому опыту он знал: количество всегда побеждает качество. Как бы он ни старался отстоять себя и свое право на жизнь, люди, как тараканы, собирались в толпы и шли чинить возмездие. Только вот до сих пор не был ясен один вопрос: почему? Варлеас с яростью опустил топор на ни в чем не повинное полено, разлетевшееся на щепы с обиженным треском. Следом полетело еще одно, и еще. Быстрее. Больше силы. Хохот Пилина в голове. Еще одно полено. «Какая тебе свадьба?» Удар. «Будешь так делать?!» Внезапная злость минувших дней накатывала с новой силой, какое-то непривычное чувство наполняло тело Варлеаса. Как будто он может все. Его волосы зашевелились, словно от порыва сильного ветра, а кожу как-то странно покалывало, но Варлеас, будучи сосредоточенным на своих мыслях, отмахивался от этого ощущения, как от мошек в знойный день.       

— Буду! — с яростью закричал он, рубанув топором с плеча по полену.       

Глухой удар. Треск. Варлеас пошатнулся, словно избавился от наваждения, с удивлением смотря на расколотый пень перед собой. На топор, воткнутый в землю. Варлеас перевел взгляд на свои руки. Они тряслись от напряжения.       

— Дерьмо… Отец убьет за пень… — он тяжело вздохнул, взъерошив волосы. — Что за день такой…       

Его размышления о том, как можно соврать, чтобы смягчить выволочку, прервал резкий продолжительный звук. Варлеас поморщился.       

— Срочный сбор на площади! Срочный сбор! — мимо дома пробежал мальчишка, колотя железной ложкой по металлической миске.       

Варлеас проводил его задумчивым взглядом. Что могло такого страшного случиться в этой богами забытой деревушке? Он поторопился в дом.       

— Мам, ты слышала про собрание? — прямо с порога спросил Леас.       

— Слышала-слышала. Давай шевелись, мало ли, что случилось, — она спешно вытирала руки о передник. — Отец уже пошел.       

Кивнув скорее сам себе, нежели матушке, Варлеас быстрым шагом направился в сторону колодца, где обычно проводились собрания. Именно это место гордо именовалось «площадью». На самом же деле — просто вытоптанная площадка с замшелым колодцем посередине. Совсем рядом с домом старосты. Народ постепенно вытекал из своих хат и двигался в том же направлении. Совсем скоро и Варлеас оказался на месте. Люди обеспокоенно переглядывались, шептались, косясь на старосту, стоящего возле колодца. Высокий плечистый мужик, точного возраста которого никто толком не знал. Скрытный он был. Вроде как и спрашивал всегда о делах, об урожае, детям иногда безделушки дарил. А чем он занимался, как жила его семья — никто не мог сказать. А если и могли, то не говорили. Бывало порой уедет на несколько дней, вернется с мешками чего-то, одному ему известного. Да и гости в их дом странные захаживали. Неместные. Но сейчас этот всегда спокойный мужик переминался с ноги на ногу, вытирал со лба пот. Варлеасу даже казалось, что у старосты трясутся руки. Подождав еще пару минут, пока соберется большая часть односельчан, он прокашлялся и начал говорить.       

— Я собрал вас здесь не просто так, — его зычный голос долетал до каждого. — Беда у нас приключилась. Охотники доложили, что неподалеку от нашей деревни они нашли разорванные трупы гридонгов.       

— И чо терь? Ну, сдохла птица, — раздался голос из толпы.       

— Помолчи, Физар! — прикрикнул староста. — А то, что, будь это один гридонг, вас бы тут сейчас не стояло. С десяток туш валялось в нескольких метрах друг от друга. Тела разодраны в клочья. Ворунак у нас завелся.        

Несколько баб дружно ахнули. Крестьяне зачесали затылки, а женщины не знали, что им делать в первую очередь: молиться о милости богов или успокаивать плачущих детей. Ворунак был серьезной опасностью для всех. В основном, огромный ящероподобный зверь питался гридонгами, но все понимали: когда птицы закончатся, в ход пойдут люди. Общими усилиями крестьяне пришли к выводу, что от твари нужно избавляться. Оставались нерешенными два вопроса: кому и как. Опытные охотники, признанные всей деревней, предпочитали делать вид, что их здесь не существует вовсе. Почесав затылок, староста предложил кинуть жребий. Народ зароптал, неодобрительно косясь друг на друга. Староста сказал сделать шаг вперед всем мужчинам, готовым убить ворунака. Народ нерешительно переглянулся. Краем глаза Варлеас заметил, как один из парней пересекся взглядами с другим и кивнул в его сторону. Не к добру это… Тихо и быстро посовещавшись, а совещаться долго у них попросту не хватило бы извилин, они еле сдерживались, чтоб не расхохотаться в голос. Осклабившись, второй детина ненавязчиво, чтобы не дайте боги никто не подумал, что он — доброволец, приблизился к Варлеасу.       

— Во, дела, скажи? Эдак мы и помрем тут все, — обеспокоенно процокал он.       

— Угу, — Варлеас подозрительно покосился на своего неожиданного собеседника.       

— Да-а… Кто же отважится на такой шаг? — хитро прищурился парень.       

— Точно не я, — качнул головой Варлеас.       

— А мне кажется, что и ты сгодишься! — гоготнул сельчанин и толкнул его вперед.       

Не успев опомниться, Варлеас оказался впереди всех. Он увидел, как у старосты увеличиваются глаза.       

— Боги, ну ты-то куда! Уйди с глаз долой! — махнул он рукой.       

По толпе прошел смешок. Два оболтуса, чей план удался на славу, заулюлюкали сзади. Варлеас почувствовал, как у него горят уши. Он повернулся лицом к толпе и увидел, как мужики усмехаются себе в бороды, глядя на него. Кто-то тыкал в него пальцем, что-то шепча соседу на ухо, после чего оба начинали хихикать по новой.       

— Ты что, глухой? — гаркнул староста. — Кому сказано, пшел вон отсюда! Иди вон, корову подои, иль еще чем полезным займись. Выперся он, защитник.       

Хохот было уже не сдержать. Народ веселился вовсю. Над ним смеялись даже дети, чьи звонкие голоса резали по ушам хуже острого ножа. Хотя, нет. Нож все-таки был хуже. Злость, закипавшая в груди Варлеаса, как будто была осязаема. Его словно распирало изнутри, его кулаки непроизвольно сжались, спина выпрямилась. Потом он смутно вспоминал, что волосы как будто колыхал ветер, хотя на улице было затишье. Он уже собирался уйти обратно в толпу, стараясь не обращать внимания на насмешки, как внезапно что-то щелкнуло в голове. Он явственно видел перед собой странные картинки. На одной из них он падал на землю и начинал неистово плакать, махая ногами и крича, что не хочет умирать. Люди смеялись, тыкали в него пальцем. На другой он просто схватил ближайшую корягу и начал нещадно бить всех, до кого мог дотянуться. Брызги крови, женские крики, поломанные конечности и его собственный хохот. Следом он увидел, словно он оглядывает толпу и, останавливая взгляд на старосте, начинает говорить.       

— Я никуда не пойду! Пока вы, кучка полевых трусов, будете ржать, я буду защищать нашу деревню! Если понадобится, то до самого конца! — смех только усилился. — Да, буду! И я не боюсь!       

— Да чтоб тебя! — сплюнул один из охотников и сделал шаг вперед. — Этот сосунок выперся, а я чо, хуже что ли? — люди притихли.        

Варлеас пошатнулся, внезапно понимая, что последняя картинка была не картинкой вовсе. Он и впрямь сделал это. Пошел наперекор старосте и смеху односельчан. Варлеас кинул быстрый взгляд, пытаясь найти в толпе родителей. Они стояли с другой стороны и не смотрели в его сторону. Ничего не выражающее лицо отца. Поджатые губы матери. Варлеаса для них просто не существовало.       

— Гори оно синим пламенем!       

— Убьем тварь!       

— Пусть сдохнет!       

— Да я ей лично шею сверну! — вразнобой закричали мужики.       

Один за одним они выходили вперед. Староста промокнул взмокший от напряжения лоб. Варлеас окинул взглядом выступивших смельчаков. Четырнадцать взрослых сильных мужиков, и он. Пятнадцатый. Староста подозвал добровольцев ближе. Им всем одновременно нужно было вытащить по соломинке. Все, кроме одной — длинные. Кто вытащит короткую, тот и пойдет на ворунака. У Варлеаса пересохло во рту.       

— Слышь, пацан, шел бы ты отсюда. Ты мне помог мужиков вытащить, теперь топай, пока не влип, — пробубнил староста, глядя куда-то в сторону.       

Варлеас уже было собирался послушно кивнуть и смыться восвояси, как острая головная боль пронзила его словно молния. Неожиданно не только для себя, но и для всех окружающих, он расхохотался в голос.       

— Чтоб я, Варлеас, сбежал, поджав хвост, с поля битвы?! Да никогда в жизни! Давай сюда свою соломку, дедуля! — продолжал смеяться он.       

«Что за бесовщина?! Почему я смеюсь? Почему на меня все так смотрят, я не хочу, не хочу здесь быть!» — панические мысли заполняли голову Варлеаса, в то время, как он истерически хохотал. Староста, как могло показаться, обеспокоенно посмотрел на него и покачал головой. Возможно, он подумал, что у Варлеаса совсем поехала крыша. Староста быстро помолился себе под нос богу удачи Асталиру. Он выглядел так, словно утешал себя тем, что Варлеас, будучи неудачником по жизни, вряд ли вытащит одну-единственную короткую соломинку из пятнадцати. Сам Варлеас, который к тому моменту закончил истерически смеяться, утешал себя тем же.       

— Так, мужики. И… Варлеас, — староста снова покосился на него. — Шоб все было по-честному, тянем на счет «три». Раз. Два. Три.       

Само по себе действие не заняло больше нескольких секунд. Варлеас уже почти было взял приглянувшуюся ему соломинку, как вдруг словно какая-то неведомая сила заставила его резко перехватить у соседа другую. Мужики занимались истинно мужицким занятием: переглядывались, сравнивая палочки, у кого больше или меньше. Однако у всех они были одинаковые. Кроме… Варлеаса. Сразу пятнадцать мужиков, включая старосту, уставились на него, держащего дрожащей рукой короткую соломинку. Воцарилась тишина. Люди в толпе, не видящие ничего за спинами ставших в полукруг возле старосты односельчан, зароптали, выдвигая предположения, кому досталась соломинка. Молчание нарушил внезапно пришедший в себя староста.       — Боги всемилостивые, да мы же все здесь подохнем! — воскликнул он, теряя самообладание.       

— Давайте переголосуем!       

— Он и сам помрет, и деревню погубит!       

— Ворунак сожрет нас живьем!       

Несчастный Варлеас смотрел по сторонам, слыша упреки, крики, и чувствовал, как в нем начинало закипать привычное уже чувство злости, которое резко сменилось новым приступом истерики. Слезы градом покатились по лицу, тело била мелкая дрожь. «Да, да, надо голосовать по новой!» — думал он.       

— Да я эту обделанную ящерицу на сапоги пущу! — прокричал Варлеас вслух голосом на пару нот выше обычного.       

Прокричал и засмеялся, чувствуя, как по лицу катятся слезы. «Да что такое?! Может, я проклят?» Подобно назойливым мухам, мысли роились в его голове, мешая сосредоточиться. Он напрягал все мышцы, чтобы просто уйти в толпу, но тело словно не слушалось его. Пока Варлеас разбирался со своими смешанными чувствами, он заметил краем глаза, как один из охотников-добровольцев подошел к старосте и тронул его за локоть, кивая головой в сторону. Мол, потолковать надо. Они отошли на пару шагов. Судя по активной жестикуляции сельчанина, он что-то доказывал старосте, но Варлеас не мог услышать, что именно. Внешний шум от ропчущей толпы перекрывался шумом собственных мыслей. «Убей ворунака, нет, всех, их всех, они это заслужили! Нет-нет, я не хочу, я не хочу! Я не хочу никого убивать! Убей их всех!» Боль накатывала волнами, то делая резкий скачок, словно пронзая голову копьем, то медленно оседая вниз. Варлеас со стоном опустился на землю, запуская пальцы в волосы. Когда он уже готов был закричать от боли, она резко прекратилась, и он смог услышать остатки разговора возвращающихся старосты и охотника.       

— Он точно сможет? — недоверчиво спросил мужик.       

— Да, точно. Это — хорошая идея, — ответил староста.       

— Сельчане! Минуточку внимания! — староста поднял руки вверх, заставляя окружающих притихнуть.       

— Результатом жребия, на ворунака отправится Варлеас, — толпа снова зароптала. — Я даю ему два дня на приготовления, после чего мы все будем молиться за упо… ие… за Варлеаса, и да прибудет с ним Асталир! Собрание окончено!       

Избегая дальнейших вопросов, которые так и посыпались ему вслед, староста быстрым шагом удалился в сторону своего дома. Варлеас все еще сидел на земле, обхватив руками голову и не веря услышанному. «Я же… я же умру там…» — билась одна-единственная мысль у него в голове. Люди постепенно расходились. Кто-то даже не смотрел на Варлеаса, кто-то бросал презрительные взгляды. Ни один человек не пожелал ему удачи.       

— Сам сдохнешь, и мы из-за тебя сдохнем. Поганый ублюдок, — плюнул один из мужиков, учавствовавших в жеребьевке.       

— Что ж ты тогда добровольцем не вызвался? — с усмешкой прошептал Варлеас.       

— Че сказал, уродец?! — мигом взбесился мужик, подскочив к нему и схватив его за грудки. — Повтори!       

— Я сказал, — тихо отвечал Варлеас. — Что ж ты тогда добровольцем не…       

Договорить охотник не дал. Подняв его над землей, мужик с силой кинул его обратно на землю. Варлеас, как послушная тряпичная кукла, проехал пару метров и медленно остановился.       

— Хоть бы тебя ворунак сожрал к демонам, подавился и сдох. Это единственное, на что ты годишься, урод, — мужик напоследок еще раз плюнул и ушел восвояси, оставив Варлеаса лежать на земле.       

Голова прошла, но сил не было никаких. Тело саднило, судя по ощущению, щека сильно ободралась при ударе о землю. Варлеас не знал, о чем говорили староста и тот охотник, но почему-то был уверен, что его отправляют умирать. Возможно, и с каждой минутой обдумывания он все больше уверялся в этом, он должен стать приманкой. Варлеас закрыл глаза. Холодная земля приятно остужала щеку. Ласковый ветер шевелил волосы, щекотавшие ухо. Два дня до боя. Два дня до смерти.