— Да блять.

Первое сентября. К всеобщей радости, на улице тепло и ясно. Небесную лазурь рассекают разве что редкие стрелки самолётов. В это самое чистенькое небо сегодня запустят воздушные шары херова туча первоклассников. Праздник с большей вероятностью пройдёт по обыкновению скучно и едва ли чем-то отличится от всех предыдущих девяти Дней Знаний, что прожил Антон Шастун. Столь любимый Антоном в детстве день превратился в бал-маскарад человеческого лицемерия. Впрочем, как и вся его жизнь.

— Ты слишком пессимистично смотришь на вещи, — заявляла Оксана, глядя на Антона не то с недовольством, не то с сожалением.

Шастун называет это эффектом взросления.

Хотя, конечно, было в этом дне что-то особенное. Несмотря на нелюбовь к большинству учителей и подавляющему числу учеников, Антону нравился первый день осени как минимум из-за приятного трепета при виде знакомых мест и лиц.

Кстати о лицах.

Десятый «А» класс не был для Антона большим сюрпризом, однако впервые взглянуть на новый состав ему интересно. Половина его бывших одноклассников благополучно посваливали в колледжи да в техникумы, поэтому теперь класс Шастуна представляет собой сборную солянку из бывших девятиклассников.

И, чёрт, Антон боится.

Боится новых людей, боится их взглядов, полных осуждения, боится равнодушия. Потому что Антон не святой: он столько дел наворотил, столько грубых слов слетели острыми ножами с его губ. В школе его все знали как безалаберного, жестокого... да как долбоёба, короче, и Антон не мог никого в этом винить (кроме себя, конечно, чем он и занимался каждый божий день), ведь именно им он и был. Но если раньше в классе его держал на плаву какой-никакой авторитет, то на этот раз он полностью его лишён. А значит, теперь каждый имеет право припомнить все его грехи, смешать с грязью и без зазрения совести избить где-нибудь за школой — словом, поступить точно так же, как Шастун сам некогда поступал с другими.

Антон отказался от всех утренних предложений дойти вместе до школы или хотя бы встретиться чуть раньше линейки (коих поступило немалое количество) просто для того, чтобы успокоить расшалившиеся нервы, что и так уже ни к черту, и побыть одному. Особенно сложно было сказать нет Оксане, которая отчаянно не хотела верить в его отговорку «проспал пиздец опоздаю походу». А ложь была откровенная — Шастун даже не уверен, что спал этой ночью. Тревожащее душу чувство никак не отпускало его и впивалось в горло ледяными когтями, перекрывая воздух.

— Ну ёб твою мать, сука, работай, — шипит Антон и чиркает не подающей признаки жизни зажигалкой. Пальцы едва шевелятся, да и все движения получаются дёрганными и невротическими.

На экране телефона вместе с очередным уведомлением высвечиваются цифры — 8:21. До начала торжества остаётся почти сорок минут, и это время неопределённого ожидания уже становится для Антона сущим кошмаром. Вокруг нет ни души, и даже попросить прикурить попросту не у кого.

— Знал же, что заканчивается, — недовольно бурчит Шастун и откидывает голову назад, упираясь затылком в стену жилого дома, где и находилась местная импровизированная курилка.

Антон выкурил уже три сигареты.

Ему не легче. Разве что не трясёт больше.

Остаётся лишь прожигать время, стоя в пустынном закоулке, в преддверии официального начала учебного года.

Антон много думает — это еблански.

Ну, в плане, нахуй ему обдумывать то, что уже мысленно обсосал раз двести, не меньше? Правда, мозг его так вообще не считает: каждый день он прокручивает в башке одни и те же события. Честно — он задрался уже. Срывы уроков, насмешки, редкие избиения, драки — Шастун нагло соврал бы, скажи он, что не жалеет об этом. Его друзья никогда не были ему таковыми, хотя Антон продолжал называть их так. Никого не обманывая, просто так было принято. Они никогда не приходили на помощь (только если это была драка за школой), никогда не слушали его рассказы о жизни и ни разу не говорили с ним «по душам». Он вообще не помнит, чтобы они когда-нибудь говорили. Антон, вроде, счастлив, что наконец-то освободился от этого, но всегда есть какое-то но.

Жаль только, что Макар отчалил, это да. А так… оно всё только к лучшему.

Макаров был с ним рядом весь последний год. И Оксанка, и Ира. Они всегда старались ему помочь, давали ему выговориться, пытались из ямы, им же вырытой, вытащить. Да даже эти чудики из «Б» класса — Дима и Серёжа — могли поддержать его простым, вскользь сказанным словом. А ведь они ему вроде и не друзья даже.

При мысли об этих людях губы Антона непроизвольно растягиваются в улыбке.

— Антон?

Мягкий девичий голос заставил школьника резко распахнуть глаза и едва ли не подпрыгнуть на месте. На Шаста обеспокоенно и даже немного с укором смотрит Оксана.

— Ты что тут делаешь?

— Курю, — Антон глядит на валявшиеся под ногами окурки и нервно ведёт плечом. — Курил.

Смотрит на подругу как-то затравленно, словно страшась её реакции.

— Эх ты, Антошка-картошка.

Девушка вздыхает и снисходительно качает головой. Фролова изучающе стреляет глазами: под носком белых кроссовок дотлевает слабым огоньком сигарета, под излучающими ноющую тоску зелёными глазами залегли сине-фиолетовые тени, мраморная кожа совсем прозрачная, спина скруглена, будто парень хочет сжаться и исчезнуть, губы растерзаны зубами до ошмётков. Оксана понимает, Антон не спал, не ел — только курил и думал.

— Иди сюда, — ласково зовёт девушка, вытянув руки вперёд, давая парню устало уткнуться носом в худенькое плечо.

Внутри у Шастуна всё сжимается. От щемящей нежности, от животного страха, от бесящего ощущения неизвестности, от полного раздрая внутри. Антон сломан и переломан, множество раз склеен самим собой, но каждый раз неправильно. Оксана стоит тут, рядом, но далеко-далеко. Ей его не достать. 

— Что происходит, Картох?

Маленькие ладошки поглаживают сгорбленную спину — незамысловатое движение. Антон хмыкает.

— Устал.

Антон перебегает взглядом от окурка к окурку. Раз, два...

— Я не хочу ещё один год быть кем-то другим, строить из себя хер пойми кого, соответствовать чьим-то бесконечным ожиданиям. Я не хочу, чтобы этот год начинался.

Три... четыре. Шастун удерживается, чтобы не всхлипнуть. Так глупо, по-дебильному как-то — плакать. Был бы ещё повод какоё-то, а так... тупо совсем. Он не может показать Окс, насколько жалок. Потому что Оксана хорошая, Оксана заслуживает гораздо большего, чем очередная головная боль.

— Тебе необязательно быть кем-то другим, солнце, — успокаивающе объясняет Оксана.

Ха. Необязательно, да? Да у него этот демон под кожей сидит, воет по ночам и злобно хохочет, точит свои когти о внутренности, изнутри его вспарывает. К нему эта маска пришита намертво. И Антон сам уже понять не может, где маска, а где его истинное лицо.

— Я не могу иначе, понимаешь, Окс, — шепчет он. И говорит почему-то правду только отчасти, неполную: — От меня этого ждут. Я всем этим людям должен.

— Ты им задолжал себя настоящего.

Антон молчит на это и неуверенно отодвигается от подруги, нехотя освобождаясь из её ласковых объятий. Оксана брови так жалобно поднимает, что Шастуна сразу совесть тупой иглой колет. Он в первую очередь ей должен. Макару, Ирке. Вот они за него боролись. А он нихрена сделать с собой не мог и бежал за Мартымяновым верной собачонкой. Стоит теперь на обрыве своей души, смотрит в водянистые глаза Оксанкины, и видит в них такую боль и обиду, что самого на части рвёт.

Шастун отводит взгляд, не в силах смотреть на то, как рушит чужие надежды.

Не оправдал.

— Как нашла меня?

— Это проще, чем ты думаешь, — девушка усмехается, многозначительно оглядывая валяющиеся в ногах окурки. Все в школе знают об этом месте: какие ученики сюда бегают на большой перемене, какие учителя втихую заскакивают на перекур. Оксана знает не понаслышке — Антон обязательно сбегает с какой-нибудь перемены в этот закуток. А если не с перемены, то с урока. — Слушай, я понимаю, ты типа не очень хочешь говорить об этом. Мы с Ильёй тебе это весь прошлый год талдычили, — грустно улыбается она и глядит почти умоляюще, — но, может, попробуешь? Типа, всё сначала, вся херня.

Шастун молчит. Ему чертовски хочется закурить. А ещё напиться, потому что от этого взгляда ему уже дурно.

— Пожалуйста. Хотя бы попытайся.

И почему только зажигалка так невовремя сломалась?

— Мы же рядом. Просто начни этот год с чистого листа.

Антон горько усмехается в ответ на это, и у Оксаны на глазах слёзы выступают. Она о друге слишком сильно заботится, слишком сильно хочет помочь, и эта горечь у неё на языке оседает.

— Легко сказать, зайчонок.

Антон ласково треплет девушку по голове, отчего кудри немного лохматятся. Фролова ойкает и мило морщится, пытаясь увернуться от широкой ладони, однако Шастун обнимает девчушку за узкие плечи и кладёт подбородок ей на макушку. Они стоят так пару минут, ничего друг другу не говоря, следя взглядами за бредущими к зданию школы учениками и их родителями. Время уже поджимает, но парочка не желает уходить с места, чувствуя необходимость в этом шатком спокойствии.

— Я же стольким людям жизни переломал, пиздец просто, — тяжело выдыхает Антон спустя долгие минуты молчания. — Они меня ненавидят, понимаешь? Я не могу просто взять и стать другим.

— Блин, ну, для начала — заебёшь драматизировать. А во-вторых, не другим, — Оксана оборачивается и обхватывает грустное лицо друга нежными ладонями, — а собой.

Шастун улыбается девушке уголками губ и прижимается ими на секунду к её лбу, словно родитель, проверяющий температуру у ребёнка.

— Потопали-ка к школе, — предлагает Антон, и Оксана согласно кивает.

— На тебя Ирка сейчас налетит, ой-й, — театрально вздыхает она.

Антон смеётся.

Вместе они неспешным шагом направляются к родной гимназии номер тридцать семь.

Уже ближе к самой школе до ребят доносится преувеличенно жизнерадостная мелодия. Классический набор песен на первое сентября — хит сезона. Школьные ворота приветливо распахнуты, всюду дети от мала до велика, родители, иногда — бабушки и дедушки. Вокруг прямо-таки царит атмосфера радостного праздника, однако Антона аж перекашивает, и чуть ли не тошнота к горлу подходит. Лица спрятаны за масками, в воздухе витает резкий запах медицинского спирта. Пир во время чумы — вот что это.

— Лицо попроще, а то как лимон съел, — смеётся Оксана, приободряюще улыбается и тянет парня за собой.

По пути они здороваются с кучей знакомых, некоторым Антон пожимает руки, Оксана обнимается с половиной из встречающихся ей старшеклассниц — такая странная женская традиция. Все нарядные, красивые, но для Шастуна никого симпатичней Фроловой нет. Та в своём брючном костюме просто блистает, и комплименты сыплются на неё со всех сторон, отчего школьница примерно краснеет и шкодливо улыбается Антону. Хотя, Антон, наверное, просто предвзят. Ну и хер с ними, имеет полное право.

На стадионе толпится куча народу. Над головами маячат таблички с цифрами и буквами. Одна из таких — 10 «А» — и нужна Оксане с Антоном.

Шастун уже издалека заинтересованно разглядывает новый состав класса — половина из своего, как и ожидалось, прилично так народу из бывшего девятого «Б» и буквально несколько девочек из «В». О-жи-да-е-мо. Поздоровавшись со старыми одноклассниками, Шаст с Оксаной побрели к Павлу Алексеевичу, которого все прозвали, почему-то, Волей. 

— Опачки! Шастунец, Оксаночка, добро пожаловать в нашу скромную компанию, — жизнерадостно встречает их классный руководитель. 

— Павел Алексеевич! — взвизгивает Оксана и налетает на учителя русского с объятиями. 

— Оксан, снесёшь старика, — преподавателя слегка ведёт в сторону, но он мужественно выдерживает напор и обнимает ученицу свободной рукой. — Что, соскучилась, мелочь? 

— Очень! — довольно давит лыбу Фролова, но всё же отлипает от Добровольского. — Почти полгода не виделись же.

— Это да... Тю, Антошка! А ты чё, опять вырос, что ли? Или схуднул, дрыщара? Ты смотри, меня не догонишь, — смеётся Павел Алексеевич и следом за ним усмехается Антон. 

— Вы что, я только в высоту теперь. 

— Поверю, так уж и быть. А что, обниматься-целоваться не будем?

— Да не, спасибо, — пытается отвертеться Шастун. 

— Да ладно тебе, иди сюда, — Павел Алексеевич по-свойски притягивает к себе ученика и ерошит ему и без того растрёпанные волосы. 

— Павел Алексеич, пустите! — упирается Шастун под дружный хохот новых и старых одноклассников. — Ну ё моё, ну Павел Алексеич!

— Да иди уже, иди, — сжаливается над парнем учитель и кивает куда-то в сторону. — Вон, смотри лучше, Ирка Кузнецова. Сейчас настигнет тебя кара женская.

Добровольский пару раз хлопает широкой ладонью парня по плечу и чуть выше приподнимает табличку.

— Ну держись, хули, — подбадривает его Оксана и отходит чуть-чуть в сторону.

И верно делает. Ира, завидев Шастуна, с радостным визгом кидается к нему на шею. В нос тут же ударяет запах лаванды — любимый Ирин шампунь. Антон поднимает девушку над землёй и кружит в воздухе, пока та заливисто смеётся и целует его в нос, отчего он забавно жмурится.

— Анто-о-он! — счастливо кричит она, в то время как парень раскачивает её из стороны в сторону.

— Ир-а-а! — передразнивает её Шастун, за что тут же получает тычок между рёбер. — Ай, больно же…

— Ну, колись, скучал? — с донельзя довольной улыбкой на загорелом лице спрашивает Кузнецова.

— Я-то скучал, а ты на своих морях совсем про меня забыла.

— Неправда, — со смехом не соглашается она и отцепляется от Антона. — Окс!

Фролову тут же постигает участь Антона, и она оказывается в крепких объятиях Иры. После судьбу десятиклассников повторяет и Павел Алексеевич, а также добрая половина класса, только уже в гораздо меньшей мере. Окрылённая встречей со своими друзьями и знакомыми, девушка буквально порхает. Оксана и Ира тут же начинают бурно что-то (а скорее всего кого-то) обсуждать, и очень скоро Антон теряет суть разговора.

Шастун вновь вспоминает Илью, и на душе так гадко становится от его отсутствия, что аж руки чешутся от желания закурить и вытравить из себя эту горечь вместе с пеплом. Антон оглядывает стоящих на линейке учеников, мельком смотрит на стоящий ровно напротив них десятый «Б» класс. Он ощущает на себе косые взгляды, слышит перешёптывания и редкие хихиканья девчонок помладше. Антон в курсе, что о нём знают, что его имя на устах у половины школы, что обсуждение его компании никогда не заканчивается. Он понимает, что ему от этого никуда не деться. А ещё Антон готов продать свою душу дьяволу, лишь бы от него наконец-то, блять, отстали.

— О, Шаст!

Шастун слегка резко оборачивается на стоящего в одиночестве Диму и отходит от щебечущих подруг.

— Привет, Дим, — здоровается с ним Антон и пожимает руку. — А ты чего не со своими? Потерялся, что ли?

— Шутишь всё, — добродушно улыбается Позов. — Мы вот тоже шутили, когда нас по классам начали раскидывать с нихера, а теперь вот что-то не смешно.

Антон закатывает глаза.

— Ясно, всё как всегда через жопу.

— Ага, — даже не спорит парень. — Благодаря нашей ненаглядной Юлии Викторовне мы с Серым теперь официально «ашки».

Дима имитирует рвотный позыв, и Антон со смехом ударяет его в плечо.

— А Серёга где? Опаздывает?

— Да заебал уже, чесслово. Никогда вовремя прийти не может, хоть будильник к роже клей, — Дима недовольно поправляет очки. — О, вспомнишь солнце...

Антон поворачивает голову по направлению взгляда Позова и натыкается на маленькую торопящуюся фигурку вдалеке.

— Вот и оно.

— Мы явно о разных поговорках сейчас, — усмехается Дима, и Антон коротко улыбается.

От бега смешной хвостик на голове Серёжи колосится в разные стороны, и от этого пробивает на хохот. Вообще-то, это не очень смешно, но Антону так похую: если б вы знали, вы бы расплакались, как говорят классики. Дима, видимо, того же мнения. Армян тем временем усиленно семенит своими коротенькими ножками, расталкивая всех на своём пути, пока наконец не оказывается рядом в парнями.

— Да хуль вы ржёте, я на трамвай опоздал, — вместо приветствия выдаёт запыхавшийся Матвиенко.

Серёжа поправляет задравшуюся белую рубашку и слегка ослабляет галстук. Антону немного непривычно видеть его в парадной одежде — сам Шастун себе не изменял и пришёл в толстовке, разве что тёмно-синей, чтобы хоть как-то на форму смахивало.

— Ага, ебать, конечно, — смеётся Позов. — Шаст, а Макар-то где?

Лицо Антона мгновенно сереет.

— Так он же это… всё. Поступил. В Москву.

— Хера. Извини, — Дима быстро улавливает смену настроения парня.

Шастуну сразу становится стыдно. За свои эмоции, за свои жалобы, за себя.

— Да всё окей, не парься, — отмахивается Антон.

— Ты ув—

— Ебать ты высоченный, конечно, — как-то совсем невпопад выдыхает Серёжа, перебивая Позова.

Дима с Антоном недоумённо переглядываются и одновременно прыскают.

— Да харе угарать уже, придурки, — возмущается Матвиенко, отчего парни заливаются смехом ещё сильнее.

— Десятый «А», а ну-ка постройтесь нормально, не позорьте меня! — зовёт всех к себе Павел Алексеевич, и друзья потихоньку подтягиваются к остальному классу.

Начинается основная часть мероприятия, и на сцену выходит директриса — женщина бальзаковского возраста, вся при параде и с отвратительно слащавым голосом. Руки её, конечно же, в прозрачных перчатках, рот закрыт тканевой маской, и слова её шелухой шуршат из колонок. Шастун начинает зевать, и на него снова накатывает отвращение ко всему происходящему, которое он усердно пытается отодвинуть подальше. Дабы отогнать от себя сонливость и дурные мысли, он перешучивается с парнями и смешит Оксану с Ирой, делая чрезвычайно серьёзное лицо, когда на них строго зыркает Павел Алексеевич (отчего все начинают смеяться пуще прежнего). Весь их класс галдит, хохочет, уже даже не пытаясь создать иллюзию того, что им интересно. В какой-то момент Павел Алексеевич уже окончательно сдаётся и сначала перестаёт делать замечания и одёргивать разговорившихся учеников, а после и вовсе начинает принимать участие в беседе, игнорируя многозначительные взгляды администрации. Антон до слёз смеётся над дёргающим Серёжу за чёрный хвостик Димой, когда вдруг ощущает на себе чьё-то пристальное внимание. Он нервно оборачивается и натыкается на внимательный взгляд голубых глаз.

Арсений.

Парень смотрит на одноклассника как-то изучающе, и у Антона кровь под кожей начинает закипать. От одного его имени у него начинается нервный тик, и хочется разодрать себе лицо ногтями — а лучше ему, чтобы он перестал так на него смотреть. Потому что Антон Арсения ненавидит. Терпеть не может. Не выносит. А Попов у него в голове засел, да ещё и так прочно, что ничем не вытравишь, как ни пытайся.

Шастун редко кого бил в жизни, и то, только если ситуация вынуждала, но Арсения он готов избивать нещадно и больно, разукрашивать светлую кожу синими и багровыми пятнами, бить до крови и слёз. Готов плюнуть на все свои принципы и бить ногами, осыпать ударами лицо, руки, ноги, спину — всё, что попадётся. Он ненавидит Арсения всей своей чёрной, измождённой душой.

Потому что Арсений знает.

Он смотрит своими пронзительно чистыми глазами и видит. Видит Антона изнутри, всю его подноготную. Попов читает его, как раскрытую книгу, не испытывая ни малейшей сложности. И Антона это вымораживает.

Потому что Арсений Антону никто.

Он его не знает, не должен знать. Но всегда, — когда Шастун бил его, когда издевался над ним, когда грубо высмеивал и пытался опозорить, когда портил, блять, жизнь, — всегда он смотрит на него успокаивающе, почти что нежно, почти с любовью.

Потому что Арсений его боль понимает.

А Антон этого боится. Ему нахрен не сдался Попов со своей идиотской жалостью, с этим его миротворческим видом. Ангел, блять, на земле. Антон боится, ведь если кто-то знает его слабое место, он сможет в него ударить. А Шастун боится боли.

Но сейчас Антон смотрит неотрывно в тёплую лазурь чужих глаз и видит, как дёргаются неуверенно вверх уголки губ Попова. И зачем-то сам улыбается ему в ответ.

***

Странное, пугающее наваждение отступает только по пути в школу. Павел Алексеевич повёл буйный десятый «А» на третий этаж, в родной для учеников кабинет русского языка и литературы номер триста двадцать три. Шастун пытается отвлечься от навязчивых мыслей, хоть и чувствует затылком этот нечитаемый взгляд, и обнимает за плечи Иру, увлечённо рассказывающую о каком-то приключении во время своего отпуска. Антон, вроде как, тоже смеётся вместе со всеми, только вот понимает, что ему не верят. Оксана изредка смотрит на него совсем печально, да Позов искоса поглядывает, будто пытаясь что-то выяснить для себя. Кузнецова сейчас слишком рада и поэтому не замечает состояния друга — Антон её не винит, наоборот, он за неё очень счастлив; Серёжа же просто не такой проницательный, как его друг. Но в первую очередь, — как же, блять, иначе? — Шастуну не верит Арсений. Он, несомненно, видит его натянутую улыбку, слышит тусклый смех, и Антону от осознания этого хочется резко развернуться и выбить из Попова всё это ебаное знание.

— Итак, ребятня, рассаживаемся, сейчас болтать с вами будем, — задорно объявляет Павел Алексеевич и распахивает дверь в кабинет, первым в него проходя.

Все нестройной гурьбой потихоньку вваливаются в помещение и располагаются на привычных для себя местах. Заходя, Антон нарочно толкает Попова прямо в дверной косяк, бросая тому в лицо ядовитое «съеби с дороги».

— Антон! — возмущённо и неприятно удивлённо восклицает Оксана и оборачивается на одноклассника с извиняющимся выражениям лица.

Арс пожимает плечами, мол, неважно. Привык.

— Да что не так? — яростно шипит Фролова парню на ухо, хватая его за предплечье.

— Нормально всё, — слишком резко отвечает Антон и тут же смягчается. — Не бери в голову.

Подруга ничего не отвечает на это и укоризненно качает головой. Считая разговор завершённым, Шастун плетётся к излюбленной последней парте у окна, но Ира с Оксаной настойчиво тянут его к себе поближе. В итоге девчонки всё-таки усаживают упирающегося Тоху за четвёртую парту прямо за ними, а за пятой располагаются Дима с Серёжей. Антон садится у окна, как и хотел, и с тоской оглядывает пустующее место справа. Раньше там сидел Макаров, а теперь — никого.

— Да уж, ну вы и расселись, — классный руководитель оглядывает своих учеников. — Шастун, ты-то куда за четвёртую сел, каланча?

— Вот чуть что, так сразу Шастун! — театрально возмущается Антон и вызывает волну слабых смешков.

— Я всё понимаю, к девушкам поближе охота, но Димке с Серёжей ни черта не видно будет из-за тебя.

— Я не виноват, что они карлики.

— Охерел? — беззлобно отзывается Матвиенко и даёт парню лёгкий подзатыльник. — Вырос тут, забор из одного колышка, и возникает теперь.

— Завали, грядка, — усмехается Антон и уворачивается от тянущегося его поколотить одноклассника.

— Ну-ну, развели огород, — останавливает перепалку Павел Алексеевич и успокаивает вновь раздухарившийся класс. — Короче, Антон, потом местами с ребятами поменяйся.

— Понял-принял, дамы вперёд.

— Шаст, ты щас внатуре огребёшь, — под громкий хохот Димы лезет на Антона с кулаками Серёжа. Не удерживается от смеха даже Добровольский, но вскоре всё-таки усмиряет учеников и возвращает классный час в прежнее русло.

— Рассадку делать вам не буду, уже не маленькие, — объявляет Павел Алексеевич, чем вызывает довольный гул десятиклассников. — Но знайте: если учителя будут жаловаться, или ко мне какая-нибудь Светлана Николаевна пристанет, то придётся раскидать вас по-нормальному. Это так, к сведению. Сейчас давайте быстренько отметим отсутствующих и будем двигаться дальше.

— Стаса Шеминова нет, — подаёт голос Дима.

— И Дарины тоже, — откликается Юля, раньше учившаяся вместе с ней в «В» классе.

— Ага, понял… Все остальные на месте? — ответом классному руководителю служит молчание. — Отлично, тогда теперь вас ждёт увлекательнейшая беседа о правилах дорожного движения! — Павел Алексеевич хлопает в ладоши и с улыбкой на лице наблюдает за занывшими учениками. — Ладно-ладно, шучу, сейчас пущу по рядам листочек, просто поставьте подпись и дело с концом. Нам бы ещё старосту выбрать, так что тянуть не будем. Надеюсь, что все присутствующие здесь друг друга знают. А если нет, то всегда есть Шастун, который знаком со всей школой и всех по именам-фамилиям знает.

— Да чё Шастун-то опять?! — подскакивает Антон. — Не знаю я всех, что Вы начинаете.

— Не может быть, Антошка, — картинно охает Добровольский. — А ну-ка приведи пример.

— А вот и приведу!

Шастун оглядывает кабинет и смотрит на своих одноклассников, обернувшихся к нему, ожидая увидеть хоть одно незнакомое ему лицо. Но, к его величайшему удивлению, он действительно знал всех присутствующих — с кем-то встречался на репетициях каких-то мероприятий (спасибо Оксане за его активную школьную деятельность), в особенности последнего звонка, с кем-то пересекался на какой-нибудь вписке, кого-то знал из-за общих знакомых… Антон уже готов признать своё поражение, как вдруг замечает незнакомую девушку, сидящую за второй партой первого ряда, справа от Арсения. Он готов поклясться, что никогда её в школе не видел — у неё были длинные русые волосы, собранные в высокий хвост, по цвету напоминающие его собственные, только слегка рыжее, мягкое лицо и тёмные, слегка раскосые глаза.

— Вот! — Шастун показывает в сторону своей новой одноклассницы. — Рядом с Поповым сидит, я её не знаю.

Когда Антон произносит фамилию Арсения, он едва сдерживает себя, чтобы не скривиться.

— Я Алёна, — отзывается девушка и слегка смущённо улыбается.

— Антон, — зачем-то представляется Шаст и закатывает глаза на переглядки подруг спереди.

— Отлично, раз уж теперь все познакомились, давайте обсудим будущий год, что ли, — предлагает Павел Алексеевич и все согласно кивают.

Антон предпочитает упереться взглядом в окно и слушать всё вполуха. Если что, ему всё перескажет Оксана, которую, кстати, сто процентов назначат старостой. Шастун смотрит мельком на Арсения, вроде как слушающего преподавателя, и тот, словно почувствовав, оборачивается и смотрит в ответ. Антон задерживает свой взгляд буквально на секунду, прежде чем вновь равнодушно уставиться в окно, но даже этой секунды хватило, чтобы внутри у него что-то перевернулось, и вновь забурлил в крови коктейль из эмоций. Арсений тяжело прикрывает веки и отворачивается обратно.

***

— Погнали ко мне сейчас, — предлагает Матвиенко как только классный час официально завершается. — Заскочим в магаз какой-нибудь, прикупим по пиву.

— А родители как? — осведомляется Шастун и закидывает пустой рюкзак на плечо.

— Они только к девяти дома будут, так что, считайте, весь день наш.

— Я за, только можно домой заскочу? Хочу снять эту херню с ног, — стонет Фролова и устало облокачивается на Иру. Кожа вокруг задника её туфель покраснела.

— Эй, алкаши малолетние, вы бы хоть из класса вышли для начала, — усмехается Павел Алексеевич. — Кстати, Антон, задержись на минутку.

Шастун равнодушно пожимает плечами и слегка заметно кивает преподавателю.

— И ты, Арсений, тоже.

Стоп, блять.

Антон чувствует, как неприятный холодок пробирается по спине. Или это сквозняк? Ну да, блять, конечно. Он же не в книжке.

Шастун замирает на месте, словно оценивая обстановку, и как-то нервно озирается на одноклассника. Попов смотрит в ответ так же напряжённо, и Антон даже выдыхает — им обоим это не в радость. Это прикольно. Ну, типа, так же легче: никому ситуация не нравится, они в равных позициях. Антон всего мгновение изучает растерянно глядящие голубые глаза, игнорируя собственное отвращение, перед тем как Арсений первый отворачивается от него и бредёт к учительскому столу.

Антон просит друзей подождать его у ворот, после чего подходит к учителю и садится на первую парту перед ним. Арсений флегматично смотрит сначала на покидающих кабинет учеников, потом на Антона, а после и на преподавателя. У Шаста аж нога дёргаться начинает — с хрена ли он такой спокойный?

— Слушайте, ребят, вы у меня по литературе самые лучшие, скрывать не буду, — начинает Добровольский, и Антон невесело хмыкает. Лексеич совсем с ума сошёл, что ли? Во прикол. Лучшие. Ещё чё придумает? — У вас что не сочинение, то целый рассказ. Уж не знаю, куда вы там поступаете и будете ли сдавать литературу на ЕГЭ, но я всё-таки хочу предложить вам походить на элективы, или в олимпиадах поучаствовать, в конце концов. Вы просто ребята талантливые, начитанные, с нестандартными мыслями, и я бы очень не хотел, чтобы всё это добро пропадало, поймите.

Шастун хмурится и нервно ведёт плечом. Выражение лица Попова было схожим с его собственным, только менее недовольным. Ну а чё ему, ёпта. Хвалят, прикольно. Антон решает заговорить первым.

— Павел Алексеевич, ну какие со мной олимпиады? Да у меня половина сочинений не сдано за прошлый год, какие там рассказы…

— У тебя не сдано, — легко соглашается Добровольский. — А у других сдано.

У Антона всё холодеет внутри. На него заинтересованно смотрит Арсений, и Шастуну хочется развернуть его голову в другую сторону, а заодно и шею свернуть, лишь бы не смотрел так.

— Я знаю, что ты пишешь другим сочинения, — заявляет учитель. — Уж не знаю, за деньги ты это делаешь или нет…

Антон фыркнул. Ещё бы он делал это задаром, конечно. Пиздец, а чё от него не отъебаться тогда? Ну пишет и пишет. Или чё, это сразу пропускная на все олимпиадки эти сраные? Воля норм мужик, конечно, но Антон как-то не очень его юморок выкупает.

— …но у тебя явно есть способности.

Да сука. Это угар какой-то или чё вообще. Отвали нахуй, мужик. Пожалуйста.

— Просто я боюсь, что ты не дашь им развиться.

А-а-а-а. Ну тогда заебись. Круто. Спасибо.

— Подумайте, в общем, над моими словами, — обращается мужчина уже к обоим ученикам. — Не хочу размусоливать, вы и сами всё знаете. Всё, можете идти. Хотя, Арсений, подожди, я хотел узнать…

Антон не слушает продолжение фразы, скомкано прощается и спешит поскорее сбежать из класса. Он заходит в ближайший мужской туалет и останавливается у зеркала. Из отражения на него зелёными глазищами смотрит потерянный мальчишка, и Шастун ударяет в бессилии кулаком старую раковину, не обращая внимания на тупую боль в районе костяшек.

— Ненавижу тебя, — ядовито шепчет он своему отражению, болезненно морщась.

Антон включает воду похолодней, ополаскивает несколько раз лицо, пытаясь свести с щёк как из ниоткуда взявшийся стыдливый румянец, как вдруг слышит скрип двери.

В дверном проёме замер испуганный Арсений, не ожидавший увидеть здесь такую картину. Он мяукает какое-то извинение и рвётся тут же уйти, но Шастун грубо хватает его за руку, надеясь, чтобы на этом месте у парня потом остался синяк, да побольнее.

— Во-первых, ты нихрена сейчас не видел, усёк? — рычит Антон, глядя на всего сжавшегося парня. — А во-вторых, перестань смотреть так, будто бы ты всё понимаешь. Ты мне никто, ясно? Ты нихера обо мне не знаешь. И если у тебя, Сенечка, есть мозг, — Шастун буквально впивается ногтями в руку Арсения, — то ты додумаешься не лезть ко мне с этим я-всё-понимаю-мне-тебя-пиздецки-жаль взглядом. А если нет, — Антон едко усмехается, с наслаждением глядя в наполненные страхом голубые омуты, — тогда придумай оправдания своим новым синякам для мамы с папой. Ты понял меня?

Попов с всё так же широко распахнутыми глазами кивает, и Антон брезгливо отталкивает его от себя, почти впечатывая парня в стену.

— Не лезь ко мне. Не лезь в мою жизнь.

Антона потряхивает от ярости, бессилия и ненависти. Арсения трясёт от страха.

— В мою душу.

Шастун проходит мимо парня и идёт к лестнице, пока Арсений, привалившись к холодной стене, затравленно дышит и пытается успокоить разбушевавшееся сердце. Глупый орган заходится в бешеном ритме, выстукивая что-то на морзянке. Попов терпеливо смаргивает слёзы и старается прогнать с лица туманную полуулыбку.

Антон Арсения ненавидит. Арс с этим смирился уже давно и на Антона уже давно не обижается.

Арсений Антона любит.

***

— Да я тебе отвечаю, так и было!

— Хорош пиздеть, Серый, — смеётся Антон и отпивает немного из бутылки.

Ребята, как и подобает питерской интеллигенции, купили четыре бутылки лимонного гаража — девчонкам одну на двоих — и теперь петляли между домов прямиком к Серёжиному дому. Ребята травили всякие байки, пока шли, и пили разведённое соком пиво с таким блаженным видом, что можно было даже позавидовать. Оксана всё-таки забежала на минуту домой, чтобы сменить новенькие туфли на гораздо более удобные кроссовки, поэтому уже не кривилась от боли и шла заметно быстрее. Теперь они брели по питерским улочкам, все — кроме Шаста — нарядно разодетые, и непозволительно громко ржали.

Кузнецова предлагает погулять подольше. Все соглашаются.

Антон безразлично пожимает плечами.

Они идут без цели. Шастун чувствует себя слегка неуютно и не может понять причину. Всё это так… странно. Как будто бы это и не с ним вовсе происходит.

Хуйня какая-то.

Вот чё до него все доёбываются? Ему ни от кого ничего не надо, а он им будто всем разом всрался. Арсений тупорылый этот, глаза мозолит. Руки чешутся, охуеть просто, а ведь не ударишь его даже лишний раз: обещал же, теперь даже стрёмно. Воля придумал похвалить вдруг — было бы за что. Вика бесит последнее время, мама на мозги капает перед началом года. Оксанка со своими нравоучениями и давай-начнём-всё-с-начала-мы-же-сука-в-многосерийном-мультике-живём тоже ни к селу ни к городу. Ира слишком солнечная. Матвиенко слишком медленно ходит, а Позов слишком медленно говорит.

Пиздец.

Ну разве так сложно от него отстать? Это же просто охуительно легко. Взять и не трогать его больше ни-ког-да. И всё у него — наконец-то — будет хорошо. Нормально. Терпимо.

Антон и не замечает, как начинает отставать от компании. В его сторону оборачивается Димка и смотрит так внимательно с хитрым прищуром, как будто бы мысли читает.

— Нормально всё будет, — тихо говорит он ему наконец и кладёт руку на плечо. Внатуре читает, что ли?

Шастун вымученно улыбается.

— Да ну.

— Ну.

Антон прыскает.

— Ну вы где там? — кричит им Ира, стоявшая с бурно что-то обсуждавшими Серёжей и Оксаной уже в конце улицы.

Позов ободряюще ему улыбается.

— Уже идём! — спустя пару секунд отзывается Шастун и неспешно идёт вместе с Димой к друзьям.

Остальной путь проходит как-то быстро и незаметно. Они очень много разговаривают, снова забегают в магазин за пивом, — из первого их выгоняют ссаными тряпками, а во втором молча закрывают глаза на их возраст и просят не показываться особо, — шатаются по улицам и дворикам, запрокидывая голову наверх и рассматривая голубой лоскут неба из колодца, разносят качели в одном из дворов и со смехом сбегают с места преступления под оры злого мужика из окна, взламывают домофон в каком-то подъезде и пробираются по узкой лестнице наверх, разрисовывая по пути обшарпанные и исписанные стены. Серёжа с Шастом срывают замок с бедной двери и распахивают её, гордо являя остальным захватывающий вид с высоты шестиэтажки. Крыши домов сливаются в одно кровлевое море, залитое золотом, изредка сверкают в свете закатного солнца шпили или купола соборов и церквей. Совсем вдалеке, за сиреневой дымкой, силуэтами стоят лощёные новостройки. Острой стрелой вонзается в небесное полотно «семечка». Пятеро школьников сидят на крыше и смотрят на сереющее небо. Антон снял свою толстовку, чтобы подруги могли сесть вместе с ними и не запачкать школьную форму, а сам остался в одной футболке. Было прохладно, но терпимо. Пиво выпито, новая зажигалка куплена, сигареты скурены, истории в инстаграм выложены, а горизонт всё так же нежно горит. Красиво.

— Блин, сколько времени-то уже? — вспоминает Оксана.

— Восемь двадцать одна, — лениво отзывается Позов, глянув на электронные часы. — А что такое?

— Да мне к девяти дома быть надо, — слегка расстроенно отвечает Фролова и вскидывает голову. На ранее безоблачном небе растекаются фиолетовые разводы облаков. — Как же, блин, красиво.

Все молча с ней соглашаются и утыкаются взглядом в оранжевое зарево.

— Эй, Антон, — зовёт его Кузнецова.

Шастун вяло мычит в ответ, давая понять, что внимательно (или не совсем) слушает.

— А что у тебя с Арсением такое?

Антон почти воет от досады.

— Это с Поповым-то? — уточняет парень, словно не понимает, о чём речь. — А что у нас с ним?

— Отношения, — усмехается Серёжа.

— Исключительные романтические, — кисло шутит Антон, вызывая смешки у друзей.

— Нет, ну серьёзно, — настаивает на своём Ира. — От вас прям искры летят.

Шастун задумывается. А что у них? Антон его терпеть не может. Арсений его презирает, он уверен. Он же ему столько отметин понаставил — сам видел, как он болезненно морщился или прихрамывал после очередных избиений. Но почему-то у них всё в два раза сильнее, чем надо: чувства обострены, слова ранят сильней, удары больней, а синяки заживают дольше. А ещё Попов его чувствует. По-другому как-то, не так, как остальные. И это бесит.

— Мы с ним могли бы стать лучшими друзьями, — спустя полминуты говорит Антон, — но выбрали ненавидеть друг друга.

Ответа на это не следует.

***

В пекарне с утра всегда очень тихо, и сегодняшнее утро будет таким же, как и все предыдущие. У окна как обычно сядет какой-нибудь бедный работяга и будет клацать по клавиатуре, заскочит на пять минут прохожая девушка в цветастом шарфе, присядет отдохнуть мама с ребёнком, возьмёт кофе с собой невысыпающийся студент, примостятся где-нибудь прогуливающие первый урок школьники — рутинно и обыкновенно утро повторяется из раза в раз. Именно с этой мыслью Антон смотрит на дисплей телефона. 7:58.

Ещё буквально две минуты, и рабочий день официально начнётся. Сегодня суббота, значит, народу должно быть много, но меньше, чем в воскресенье, — бедняжки, учащиеся по шестидневке, сегодня засядут в школах и вузах минимум до полудня. Второе сентября… аромат страданий, смеха и матов. Образование, хули.

Антону за прилавком скучно: летом здесь была хотя бы Окс. Тут-то они и познакомились год назад. Хорошее было время. Тогда и открываться Оксане было гораздо легче: говорить про Егора, которого она в жизни не видела; жаловаться на учителей, ругать самого себя; рассказывать про то, как сложно ему сходиться с Макаром, но как ему хочется; просить советов, в конце концов. Тогда она ещё не была той частью его жизни, на которую нельзя снисходительно закрыть глаза. Только она перевелась к ним в школу, — по счастливой, мать её, случайности, — и всё тут же перевернулось с ног на голову. К ней лезли, он её отгораживал; его дёргали, и она за него вступалась. Они играли в поломанные весы, вцепились друг в друга, и вот Антон уже не может отвязаться. Ему, видите ли, и нужно перестать себя обманывать, и это всё пагубное влияние, и неужели он не понимает, что это скользкая дорожка, и как это ему всё ещё не противно. Противно, сука! Но, типа, терпимо. Ему нормально, он не жалуется. Больше нет.

Антон снова включает телефон. 8:02. Бля.

Шастун надкусывает булочку, купленную в пятёрочке за углом, — он же не мажор, чтобы из своей зарплаты за местные булки платить — и вздыхает. Настя должна прийти только ко второй половине дня, поэтому батрачить придётся одному. Вообще-то Антон уже давно подумывал над сменой рабочего места. Не вечно же ему пирожки раздавать. Может, устроился бы консультантом в какой-нибудь магазин, но вряд ли в нормальное место возьмут несовершеннолетнего. Да и графики совмещать в два раза сложнее будет. К тому же, прикипел он уже к этому месту, второй год работает, всё тут знает. Шаст наловчился делать на этой старой бандуре, именуемой кофемашиной, такие латте, что работники Старбакса могут постоять в сторонке и пососать из своих гламурных именных стаканчиков тошнотно-приторный фраппучино. Кстати, а, быть может, в бариста податься? Хотя, там, вроде, курсы какие-то проходить нужно…

Дверь открылась.

Антон смотрит на время. 8:08. Мда. День будет долгим.

— Добрый день, — на автомате здоровается Шаст с посетителем.

— Добрый, — потерянно отвечает тот.

Антона словно током бьёт. Он резко вскидывает голову и сталкивается взглядом с голубыми омутами.

Ну ёбаный ты блять.

— Ты что тут делаешь? — зло спрашивает он, радуясь, что подобную манеру общения с клиентами не видит его начальница.

— Кофе покупаю.

— Я вижу, — едко шипит парень. — Придурком не прикидывайся.

— К знакомой иду, — исправляет свой ответ Попов и тоже начинает раздражаться. — Тебе-то какое дело?

Антон хлопает ресницами (жаль, что не взлетает, как в песне, а то был бы не против свинтить отсюда куда-нибудь) и почти истерично смеётся. Он специально выбирал работу подальше от школы, вообще в другом, нахрен, районе, чтоб ни одного знакомого лица не видеть. И всё это для того, чтобы спустя год сюда заявился Арсений, чтоб его, Попов, потому что идёт к какой-то там подружке. Супер, блять. Просто отпад.

— Заказывай быстрее, чё тебе надо, и проваливай отсюда к своей ненаглядной.

— Круто ты с посетителями общаешься, — язвительно подмечает парень и едва ли не кривится. — И она не «моя ненаглядная», не будь идиотом.

Шастун мог бы ответить на это, но не стал. Вспоминает, как пренебрежительно отзывались о девушках его старые друзья, и как-то даже совестно становится. Чёртов Арсений со своим мозгоправством.

— Заказывать будешь? — талдычит своё Антон.

Попов кивает и поднимает взгляд на меловую доску сверху.

— Латте и эспрессо.

— Дай угадаю, нежный латте для дамы, мужественный эспрессо для тебя? — непривычно беззлобно спрашивает Антон и идёт к кофемашине.

— Наоборот, — робко улыбается уголками губ Попов. — Люблю кофе послаще.

— Вот оно как… Размер? — уточняет Антон, нажимая на нужные кнопки, и оборачивается на посетителя. Брови его насмешливо приподняты, а в глазах пляшут бесенята.

— Не знал, что мы с тобой так близки.

— Иди нахуй, — внезапно даже для себя смеётся Шаст. Арсений улыбается чуть уверенней.

— Оба средние.

Антон кивает и снова отворачивается от одноклассника. Арсений невольно засматривается на копошащегося у пугающего вида машины. Ему нравится, как он сейчас выглядит: не презрительно скривлённый, в свете рыжих утренних лучей, ещё слегка заспанный и по-особенному спокойный. Антон почти не огрызается, даже — надо же! — смеётся рядом с ним, а не осыпает издёвками и оскорблениями. Это… приятно, наверное.

Арс замирает в неверии, когда слышит едва различимое пение, больше схожее с каким-то мурчанием. Да, он не ошибся: Антон действительно напевал себе под нос песню Братьев Гримм — и у Арсения челюсть чуть не отпала. Уж от кого, а от него он уж точно не ожидал услышать «хлопай ресницами и взлетай». Арс едва сдерживает себя, чтобы не подпеть на злосчастном ту-ту-туруту-тудай. Антон бы этого, объективно говоря, не понял.

Через несколько минут на прилавке дымятся два картонных стаканчика.

— Сто восемнадцать, — сообщает цену парень, подходя к кассе.

— По карте.

— М, отлично, — скорее для себя говорит Антон. Сдачу он бы вряд ли нашёл.

Шастун накрывает кофе чёрными пластиковыми крышечками и пододвигает к посетителю с мерзотной улыбочкой.

— Надеемся, Вам понравилось в нашем заведении, приходите ещё, — сквозь зубы цедит Антон и чувствует, как у него глаз дёргается. К его изумлению, Арсений совершенно искренне смеётся над его коротеньким представлением и забирает напитки.

— Обязательно, — ослепительно светит Арсений и уходит.

Странный он. Очень. Но, вроде, даже не такой отвратительно раздражающий, как раньше. Или он никогда таким не был? Просто он даже не ведёт себя как человек, разговаривающий с причиной всех своих школьных бед. Антон его, блин, избивал, насмехался над ним всеми известными ему способами, а тому хоть бы что. Стоит, улыбается, латте себе покупает. Антону даже стыдно за то, что он над его кофе аж постарался, сироп карамельный бесплатно (и втихаря) добавил, будто бы это могло как-то вину загладить. Будто это, блять, может помочь. И Арсений так… слепит. Смеётся, шутит и, боже, сияет просто. Будто другой человек, а где настоящий — не понять. Чёрт его разберёт, этого Попова.

Дверь вновь открывается.

— Добрый день, — натягивает улыбку Антон и приветствует зашедшую в помещение девушку в броском платочке.

На часах 8:21, но Антон думает уже не об этом.