Арсений едва смог доползти до дома. Телефон он нашёл на асфальте, с треснутым экраном. Там пять пропущенных и несколько сообщений от Алисы. Точнее, от Славы. Арсений, шатаясь и сильно хромая, побрёл обратно к дому. Антона уже нигде не было видно, и слава богу. На ходу Арсений напечатал короткое сообщение: «не приеду, извини».
В подъезде пахнет мокрой псиной — Арсения мутит. Он с трудом переступает по пыльным ступеням, судорожно цепляется саднящими пальцами за крашеные в уродливый коричневый цвет перила. Он глубоко вдыхает в лёгкие спёртый воздух — грудная клетка расходится, и все рёбра с мелодичной поочерёдностью отзываются болезненным нытьём. Арсений вымученно стонет.
Больно.
Больно-больно-больно.
Арсений утыкается лбом в холодную дверь. Железо обдаёт кожу прохладой, но облегчения не приносит. Арсений скребётся ногтями по неидеальной поверхности и едва не скулит от жалкого желания лечь прямо здесь, на грязный серый пол.
В квартиру Арсений заходит с замиранием сердца.
Тишина. Свет не горит.
Арсений жутко боится разбудить родителей: дверь открывает и закрывает как можно тише. Случайно ударяется о тумбочку в прихожей — попал в свежий синяк, тут же корчится от боли и вдыхает шумно через сжатые зубы. Стаскивает обувь, заваливается в свою спальню. Стоит только двери закрыться, как из груди вырывается громкий, шумный всхлип, граничащий с истеричным вдохом. Арсений ложится на кровать, стараясь как можно меньше двигаться, потому что всё тело пронзает тяжёлая боль. Он накрывается одеялом и притягивает к лицу подушку, сдерживая в ней сдавленные рыдания.
Проснувшись, Арсений понимает, что не может встать с постели. Ему так тяжело, что он едва ли может разлепить веки. Он всё ещё в одежде, одеяло валяется на полу, весь он, скорее всего, в крови и грязи. Смотрит на время — всего четыре утра. Кажется, ему приснился какой-то кошмар.
Арсений, превозмогая ноющую боль, волочит своё тело в ванную. Родители спят, но отец может встать в любой момент. Зачем ему просыпаться в четыре утра, Арсений понятия не имеет, но ужас от одной только мысли о том, что его сейчас могут увидеть, придаёт хоть каких-нибудь, но всё же сил. Арсений лезет в эмалированную ванну, включает горячий душ — почти кипяток — и пытается унять дрожь. Смывает с себя пыль, грязь, моет слипшиеся волосы. Крови очень мало, вся засохла. Арсений смотрит с ужасом на свои худые ноги, на бока, покрытые чёрными гематомами. Живот ужасно ноет, что трудно даже сгибаться и разгибаться. Арсений обдаёт тело жгучими струями воды и мычит. Перед глазами встаёт обезумевший, кажется, взгляд Антона.
Арсению же не могло послышаться? Антон называл его котёнком. Так абсурдно. Звучало просто отвратительно. Арсений никогда больше не хочет слышать это слово.
Арсений бросает одежду в корзину для грязного белья и натягивает чистую пижаму, после чего вновь ложится в кровать. Он засыпает ещё раньше, чем успевает коснуться головой подушки.
Проснувшись уже после полудня, Арсений с ужасом понимает, что забыл узнать, что там с Алисой. Он тянется к телефону, царапает случайно палец об осколок защитного экрана, однако не видит больше тревожных сообщений и пропущенных звонков. Только одно уведомление от незнакомого номера. По затылку бежит холодок. Арсений жадно вчитывается в текст сообщения.
это слава. я удалил вчерашние сообщения и звонки с телефона алисы. спрашивать у неё бесполезно, она ничего не помнит. поговорим в следующую субботу. что с тобой случилось вчера?
07:12, сегодня
Арсений шумно выдыхает и трёт лицо ладонью.
Долго объяснять.
13:01, сегодня
Внезапно ответ приходит почти сразу.
понял, не трогаю. хоть не умер, уже круто.
13:01, сегодня
— Доброе утро, страна! Кто ж так долго спит, Арсюш? — мать врывается в комнату так неожиданно, что Арсений роняет телефон. Высокий голос врезается в барабанные перепонки острыми осколками. Олеся вдруг охает и подносит руки к губам. — Ты заболел, что ли? То ли бледный, то ли красный. Температура поднялась, не чувствуешь?
— Может чуть-чуть, — скомканно отзывается Арсений, зажмуриваясь.
— Господи, в кого ж ты у меня такой болезненный, а? — мама мокро целует лоб сына. — Тю, приплыли… Серёж, неси градусник!
У Арсения действительно оказывается небольшая температура, и даже если это просто нелепая ошибка, то он невероятно ей рад.
***
— Блин, Попова уже третий день нет, — недовольно цыкает Ира, с досадой смотря на пустое место перед собою. — Я-то уже думала, что он хотя бы ко второму придёт.
— А что, скучаешь? — Антон ехидничает, и весь его образ — эталон беззаботности. Он, вальяжно закинув ноги на соседний стул, бесцельно листает учебник по обществознанию.
Внешне парень спокоен и безразличен к теме разговора, однако на задворках сознания зарождается тревога. Попов никогда не пропускал больше дня после избиений, а если учесть, что инцидент произошёл в ночь с субботы на воскресенье, то одноклассник не появляется в поле зрения Антона уже четвёртый день. И Антон бы и забил, только вот он совершенно не помнит, что произошло в ту ночь. Он понятия не имеет, как сильно он его бил, в каком состоянии оставил. Какими-то мутными обрывками помнит, как городил какой-то бред про глаза и… блять, называл котёнком? пиздец какой-то, даже для Антона перебор. После косяка и алкоголя его рассудок решил, что на этом его полномочия, как говорится, всё. Если Антону не померещилось, он бросил Попова на асфальте, добив, как последняя мразь, ногой, и это охуенно ужасное последнее воспоминание. А если Антон что-то ему сломал? Да Попов на него в полицию накатает как нехуй делать.
Мама не переживёт этого ужаса. А что Илья скажет?
Всё внутреннее беспокойство Антона выражается в нервно дергающейся ноге.
— Да не нравится мне, что я перед всеми преподами как на ладони.
— Уверен, всё с этим придурком нормально, — отмахивается Шастун. — Завтра будет тут как тут.
— Антон, он никакой не придурок, — строго одёргивает друга Оксана, не отрываясь от своего конспекта.
— А как по мне самый настоящий, — Антон отбрасывает учебник по обществознанию на парту и натыкает на цепкий злой взгляд карих глаз, принадлежащий отнюдь не Оксане. — Чё-то нужно?
Шастун смотрит на обернувшуюся и пристально следящую за ним Алёну. Внезапное внимание к своей персоне от странноватой одноклассницы сбивает с толку.
— Да думаю, не много ли в тебе уверенности о том, что там с Арсением, а, Шастун? — вдруг задаёт вопрос она.
— Это лишь мои предположения, малыш, расслабься, — вяло бросает ей Антон, считая, что на этом из разговор закончится.
— Какие-то странные у вас отношения, — неожиданно начинает наступать Алёна с такой твёрдостью в голосе, словно она только и ждала этого разговора и уже десять раз успела заготовить реплики, — и они слабо похожи на дружеские. А тут такая уверенность. Не знаешь ли ты, случаем, что с ним?
— На что ты намекаешь? — Антон, насторожившись, выпрямляется. — Думаешь, Попов по моей вине в школу не ходит?
— Я этого не говорила, — легко отвечает Алёна и закидывает ногу на ногу, с полной убеждённостью в своей правоте. — Однако почему бы и нет.
— Бля, ребят, — выступает внезапно Матвиенко, которому не понравилась накаляющаяся атмосфера, — хорош.
Антон мысленно выставляет ему твёрдую троечку — за попытку.
— Не слишком ли серьёзные обвинения для тебя? — Антон не обращает внимания на одноклассника.
— Ты сам. Это. Сказал.
«Вот сука», — плюётся Антон у себя в голове.
— А ведь кстати, ходили слухи, что ты Попова то ли бил, то ли что-то такое, — подаёт голос Саша с первой парты, обернувшаяся к интересной сцене. Ей неуверенно поддакивают ещё несколько голосов.
— Ага, а ещё говорят, что я котят топил, и чё? — огрызается Шастун.
— Да вот и кто тебя знает. Очевидно, что у тебя с Арсением такие себе отношения, так что…
Александра многозначительно замолкает и разводит руками в стороны, пока Антон совершенно охреневше на неё пялится.
— Так что почему бы не предположить, что ты его, ну, допустим, избил? — завершает за неё Алёна и добавляет с прищуром: — Ну так, в теории. Ты только недавно бинты снял…
— Что за бред? — резко обрывает одноклассницу Оксана. — Антон бы так не поступил.
Шастун едва удерживается, чтобы не упустить истеричный смешок. Поступил бы.
И поступил, собственно.
— Оксана, ты меня прости, но кого ты вообще защищаешь? — влезает теперь и Лёша Сурков, с отвращением глядя на Антона. — Ты Шастуна вообще не знаешь, он же—
— Ой, блять, а ты-то, конечно же, знаешь! — не выдерживает Антон. — Завали своё смазливое ебло и впредь не лезь туда, куда не просят.
— А чего ты так разнервничался, Антошка? — елейно спрашивает Алёна, чуть привставая. Ира неприязненно отодвигается от неё в сторону.
— Да неужели не понятно, что правда глаза колет? — смеётся Сурков. — Все уже знают, что Арсений в синяках последний год ходил из-за Шастуна.
— Сейчас ты у меня в синяках походишь, — угрожающе рычит Антон и встаёт с места, возвышаясь над одноклассниками.
— Антон, сядь! — с нотками испуга просит Ира.
— Ну-ну, шавка, слушайся хозяйку, — дразнит рассвирепевшего парня Лёша.
— Тебе пизда, чувак, — с наигранно радостной улыбкой заключает Шастун и подрывается в сторону Суркова.
Оксана вскрикивает, Серёжа и Дима хватают Антона за все части тела, которые только могут поймать, дабы удержать его от очередной драки; Лёшу от разъярённого Антона оттаскивает Шеминов, сухо матерящийся себе под нос. Со всех сторон начинают слышаться разрозненные голоса, отговаривающие одноклассников от драки. Антон замахивается, но Шеминов пятится назад вместе с Лёшей, и кулак приходится куда-то в челюсть. Костяшки ноют приятной болью. Антон отдаётся этому ощущению буквально на секунду, ведь Лёша уже в следующее мгновение заезжает ему по лицу. Антон свирепеет совсем, и Дима с Серёжей, увидев это, наваливаются на него, чтобы тот не натворил глупостей. Ира пытается встать перед Антоном, но тот отталкивает её постоянно в сторону, что-то рявкая.
— Да вот же он! — вдруг прорезается сквозь общий гул чей-то голос.
Шеминов резко дёргает Суркова на себя. Тот почти падает от такого рывка на парту и с силой трёт подбородок, с яростью смотря на Антона. Шастун же с пугающим хладнокровием глядит в ответ и облизывает треснувшую губу, после чего переводит взгляд на дверь в кабинет.
На пороге застыл чуть сонный Арсений, улыбка с лица которого ещё не успела полностью сползти.
— Вот, ебать! — с триумфом восклицает Антон и взмахивает рукой в сторону Арсения. Попов испуганно отшатывается от этого жеста и почти впечатывается в косяк двери. — Всё с ним, блять, нормально, конченная истеричка!
— Пошёл ты, — огрызается Алёна.
— Животное, — сплёвывает Лёша.
— Что ты там тявкаешь, ублюдыш? — резко поворачивается в его сторону Антон.
— Что происходит?..
Арсений так и не сдвинулся с места. Все таращатся на него как на восьмое чудо света. Первой попытку к диалогу предпринимает Алёна.
— Сень, ты как себя чувствуешь?
Попов чуть морщится от нелюбимого сокращения, но вежливо улыбается Алёне. Одноклассница смотрит на него с тревогой и вычурной лаской.
— Да-а-э, нормально?
— Где ты был? Ну, эти два дня? — спрашивает внезапно Ира, стрельнув в его сторону взглядом, и возвращается к рассматриванию губы Антона. Тот шипит слегка, но терпит аккуратные, хоть и приносящие слегка неприятные ощущения, прикосновения.
Арсений смотрит на неё чуть дико.
Антон нежно кладёт руки на плечи Иры, а цепкий взгляд останавливает на Арсении. Арсений смотрит — смотрит! — в ответ уверенно и твёрдо. У Антона по спине бежит холодок. Ну всё, сейчас он точно всё расскажет.
Блять.
— Я болел.
Блять?
— Болел? — не удерживается от удивлённого возгласа Антон, и даже его друзья смотрят на него с недоумением.
— Ну да, — просто пожимает плечами Арсений и пронзает своими голубыми — и стоило же Антону за них зацепиться тогда — глазами Антона в ответ. Так уверенно, решительно, с вызовом почти.
— Что ж, тогда конфликт решён? — мягко осведомляется Оксана, но в голосе её дребезжат железные нотки.
— Это мало что меняет, — заявляет вдруг Лёша, и Антон мученически стонет в потолок. Ира с натянутой улыбкой гладит его по руке.
— Блять, чувак, давай-ка ты завяжешь с этим, окей? — настаивает Матвиенко, выходя чуть вперёд. — Попов сам всё сказал, тебя вообще это как-то ебёт?
— Да в чём вообще дело?! — восклицает Арсений, бросив рюкзак на парту рядом с Алёной. Все в классе притихли.
— У подружки своей ёбнутой спроси, — ядовито цедит Антон, всё ещё сбитый с толку.
Арсений никак на это не реагирует и в сторону Алёны не смотрит даже, продолжая сверлить взглядом своего обидчика. У Антона уже зудит: «отвернись-отвернись-не-смотри-отвернись». Потому что глаза эти — ужасные. Ужасны во всём: в каждом оттенке светлой радужки, в каждой ресничке, в каждой морщинке. Отвратительны. Выворачивающие наизнанку.
— Не трогай её, Антон, — просит (скорее настаивает) Кузнецова.
— Ты вообще не лезь, — Алёну это участие, видимо, оскорбило.
— Ира не сказала ничего против тебя, — замечает Саша.
— Да ей бы лишь вякнуть своё, — закатывает глаза Антон и потирает шею.
— Антон! — Ира недовольно стреляет взглядом.
— Ну конечно, только ядом плеваться и умеешь, — презрительно кривится Лёша Сурков.
— Захлопнись.
— Да ладно тебе, просто признай очевидное. Ни на что ты не способен без егоровской компашки. Как вы ещё не сторчались-то: что ты, что девка твоя?
Антон снова вскидывается, в зелёных глазах сверкает ярость, перемешанная с предвкушением.
— Я тебя сейчас отмудохаю, если ты не извинишься.
Шастун жадно облизывается и закатывает рукава толстовки. На губах опять растягивается странная улыбка, что Стас, стоящий рядом с Сурковым, даже чуть отшатывается.
Дима Позов предостерегающе хватает Антона за правую руку и смотрит строго из-под очков. Одними лишь губами произносит: «не надо».
— Извинюсь? Перед тобой и твоей шлюхой, что ли?
Все замирают. Слышно тяжёлое дыхание Антона и, кажется, даже стук его сердца. Почти у всех в глазах осуждение. Потому что это было зря — ой как зря.
Дима демонстративно поднимает руки, капитулируя, и, разведя их в стороны, спокойно говорит:
— Бей.
Антона упрашивать долго не надо.
Безумная улыбка разрезает его лицо, и он со всей силы проезжается Лёшу по роже. Тот завывает и сгибается пополам, хватаясь за нос. Между его пальцев просачивается кровь, но Антона это не заботит вообще. Он локтём ударяет его в бок, вызывая новый вскрик. В ушах шумит кровь, чужие искажённые ужасом лица его не заботят вообще. Внутри голоса скандируют что-то довольное, и Антон скалится. Лёша поднимает на него взгляд, полный ненависти, и в отчаянии кидается на Антона. Шастун широким шагом отходит в сторону, отодвинув со скрипом при этом парту и уронив пару стульев, — Лёшу шатает: он вообще не понимает, что происходит, — и отталкивает Суркова от себя. Тот с грохотом летит на другие парты, в руки Шеминова и Позова.
— Шастун!
Антон затуманенным взглядом смотрит на рявкнувшего его фамилию Павла Алексеевича. Преподаватель покраснел, на тощей шее выступила вена, острые брови сошлись на переносице. Ляйсан Альбертовна так и обмерла в проходе, открыв рот.
— Знаешь что, Лёш, — вдруг достаточно тихо, но с дрожащей в голосе яростью, говорит Ира. — Если я и шлюха, то таким ублюдкам, как ты, я в жизни не дам.
Застывает тишина. Антон смотрит на свою подругу с нескрываемым уважением. Ляйсан Альбертовна с каким-то странным удовлетворением кивнула.
— Так.
Павел Алексеевич с хлопком бросает стопку каких-то бумаг на учительский стол.
Арсений смотрит мельком на Антона, тот хмуро глядит в ответ.
— Так, — повторяет учитель дребезжащим басом. — Сели все. Быстро! А ты, Антон, встань.
Шастун послушно выполняет просьбу.
— Ты совсем охерел, Шастун? — заводится Добровольский. Его голос в повисшей напряжённой тишине звучит неприлично громко. — Вторая драка за полторы недели обучения.
Третья — мысленно исправляет Антон. Если избиение можно считать таковой, конечно.
— Ты башкой думаешь вообще? Как я твоей матери должен об этом говорить, ты не подумал?!
— Запрещённый приём, Павел Алексеевич, — хмыкает Антон и облизывает треснувшую губу. Ещё кровит, вкус неприятный.
— Какой ещё, к чёрту, приём?! — ревёт Добровольский. — В пятницу с Сурковым остаётесь после урока. Моли бога, Антон, чтобы я не вызвал твою маму. Я не хочу смотреть на её разочарование.
Шастун морщится. Неприятно.
— А ты, Сурков, — щурится Павел Алексеевич, — лучше никогда не открывай рот, если из него выходит такое. Пулей в медпункт, и не дай бог ты прогуляешь урок. Стас, доведи его.
Добровольский подходит с Ляйсан Альбертовне и что-то говорит ей на ухо. Та заторможенно кивает, и классный руководитель десятого «А» вылетает из кабинета, хлопнув дверью так, что та угрожала слететь с петель. Учительница ещё минуту сидит молча, уставившись куда-то в свой стол, пока из кабинета уходили Сурков и Шеминов. Она со скрипом отодвигает свой стул и окидывает десятиклассников грустным взором. Прекращаются напряжённые шепотки.
— Давайте… — она прокашливается, — давайте всё-таки начнём урок. Тема урока «Экономика: наука и…»
Ляйсан Альбертовна спотыкается.
— Так, у нас обществознание, да? Тогда тема «Общество как сложная система». Саш, вытри доску, я пока журнал открою.
Дальше Ляйсан Альбертовна ведёт урок спокойно. Шастун начинает зевать.
— …это и есть социальные институты. Вы их знаете, давайте, назовите парочку.
— Институт брака?
— Ну конечно, да, институт семьи и брака. Ещё? Ну же, вы в школу зачем ходите? Чтобы получать…
— Образование? — звучит откуда-то с третьего ряда.
— Именно! Институт образования, культуры и науки. Давайте, ещё один примерчик, я в вас верю.
— Институт религии, — говорит Шастун, небрежно вскинув руку над головой.
Ляйсан Альбертовна выгибает бровь, глядя на ученика.
— Верно. Верно, да. В общем, в итоге социальные институты закрепились… вот чёрт. Ребят, извините, тут мои трубку разрывают. Я отвечу?
Не дожидаясь слабых кивков от учеников, преподавательница подскакивает к учительскому столу и берёт свой телефон, настойчиво вибрирующий уже некоторое время. Ей звонил староста её класса, если Антон правильно помнил, девятого «Г».
— Алло, да. Что? — Ляйсан негодующе хмурится. Антону не нравится, когда она так смотрит: совсем не вяжется с её светлым образом. — Окно?! Где? Кто?
Следует небольшая пауза. Десятиклассники весело хихикают.
— Женя! Ты же староста! Сдурел?! Что же это за день такой, — Ляйсан прикрывает динамик телефона и обращается к развеселившемуся классу. — Я на минутку, не шумите.
Преподавательница вышла из кабинета. Тут же все ближайшие соседи заговорили друг с другом в полный голос — а обсудить было что.
— Ты ёбнутый, Тох, — тут же поворачивается в сторону Антона Позов.
— Реально, братан, я чё-то не ожидал даже, — пылко соглашается Серёжа. — Ты почему сорвался так?
Антон морщится недовольно.
— Да пошёл он, — полушёпотом говорит Шастун. — Вот есть три вещи, которые никто нахер трогать не должен: Егор, мои друзья и моя семья. Я бешусь жутко, ничё не могу сделать.
— Ну за Иру ещё ладно, был повод, — решил Дима, поправив очки.
— Кстати об этом, — Антон чуть подаётся вперёд, опираясь на парту, — Ир.
Девушка поворачивается в его сторону, тряхнув крашеными волосами. На её лицо сквозь жалюзи красиво падает солнечный свет, искрясь на пушистых ресницах и выбившихся из общей копны волос прядках.
— Чего надо?
Антон кивает на свободный стул рядом с собой.
— Нас рассадят, — хмурится Кузнецова.
— Ну и похеру.
— Иди, — кивает Окс с милой улыбкой.
Ира пожимает плечами и соскальзывает со своего места, садясь за последнюю парту первого ряда. Она облокачивается на Антона, и он приобнимает её за плечи. Когда в класс возвращается Ляйсан Альбертовна, она им ничего не говорит.
***
— Ублюдские четверги…
Дима и Антон весело усмехаются. Серёжа с вымученным стоном плюхается за парту рядом с Димой, который, пользуясь опозданием друга, решил занять место у окна.
— Мог бы хотя бы для приличия попробовать прийти вовремя, Серёж, — не удерживается от замечания Оксана.
— Бу-бу-бу, — дразнится Матвиенко и ложится на парту с широким зевком.
— О нет, — Ира тоже зевает, — опять ты своей зевотой заражаешь.
— Я не специально, на меня так старосты действуют. А где Воронова?
— Где-то в лаборатории шляется, хер знает, — отмахивается Антон.
— Не Воронова, а Светлана Николаевна, Матвиенко; не шляется, а достаёт необходимое для проведения опытов оборудование, Шастун; и, прошу прощения, хер на то и хер, что уж точно ничего не знает.
Серёжа и Антон резко выпрямляются от неожиданности под хихиканье одноклассников.
— Так, Стас, помоги-ка мне по партам это всё расставить… а лучше нет, сиди, пусть наши любимые говоруны этим займутся. Матвиенко, Шастун, не сидим, работаем!
Антон обменивается с Серёжей обречённым взглядом и тащится к кафедре с кучей подносов и склянок. Они худо-бедно делят между собой наборы горе-химиков и принимаются разносить по рядам. Антон начинает с первого ряда, поставив поднос сначала перед Сашей и Настей. Настя Тюрина тут же принимается вертеть склянки в руках, словно видела их впервые, а Саша снисходительно на неё смотрит, тут же отпуская ехидную шутку в сторону подруги. Следующий поднос Антон несёт к парте Арсения и Алёны — Алёна напряжённо упирается взглядом в свою тетрадь, а Попов и бровью не ведёт.
Арсений вообще паранормально тихий теперь, только вот смотрит смелей, будто что-то изменилось. Антон не понимает, что именно, но все взгляды стоически выдерживает — или игнорирует, как сейчас. Знает, что Арсений смотрит, боковым зрением замечает (да и неприятное покалывание в пальцах чувствует, что уж там), но виду не подаёт. Только зубы стискивает сильнее и идёт дальше. Ведь стоит посмотреть в ответ — и всё. Приплыли.
Они же у него и правда голубые, да? Глаза, в смысле. Антон таких не помнит больше ни у кого. Даже у Оксанки другие, бирюзовые, что ли, не такие… прозрачные, не водянистые. Но у Оксаны ведь тоже красивые глаза… блять, тоже? Нет-нет-нет, какое тоже, нет никакого тоже. У Окс просто красивые глаза. Цвет у них такой густой, пряный как будто. Оксанка ещё до жути любит эти конфеты смешные, «Мишка на Севере», и обёртка у них такого же цвета, как её глаза. Ну, Антон один раз заметил случайно, но, может, ему показалось. А вот у Арсения… почему-то Антону мельком стало жалко, что он вообще ни черта в художествах этих дебильных не разбирается. Сравнивает вот теперь глаза с фантиками. Но глаза Арсения ни с чем особо и не сравниваются. Они как зеркало, но чуднóе какое-то: хрен поймёшь, как работает. Если посмотрит куда-то вверх, задумается, то станут голубыми-голубыми, как небо весной; если их небрежно лизнёт солнечный блик, станут такими прозрачными, словно через них можно посмотреть, что у Арсения за затылком; а если он… если на его глазах скапливаются слёзы, то они тускнеют и темнеют. У Антона дома томик рассказов Достоевского лежит, так вот он такого цвета: обиженного, тоскливого, грязного, но всё ещё синего. Антон вообще не понимает, почему он всё это знает. Почему он это замечает, почему он об этом думает сейчас. Шастун обращает иногда на одноклассника внимание, чувствует, как внутри закипает злость, и тут же пытается отвлечься. Но всё равно же это не проходит бесследно, да? А тут он ещё смотрит так пристально, словно упрекает. Мол, смотри, Антон, именно глядя в эти глаза ты бьёшь невинного человека, просто потому что он…
Антон слышит треск разбивающегося стекла и девичий испуганный писк. Смотрит под ноги, на остатки пробирок, разлетевшиеся по полу, и не понимает, когда он вообще успел так глупо оступиться.
…понимает.
— Вот блять.
— Что?!
Класс взрывается хохотом.
— Бля-я-ять, — уже беззвучно тянет Шастун и, тяжело вздохнув и закатив глаза, обречённо поворачивается к преподавательнице лицом. — Извините, Светлан Николавна.
Учительница химии покрывается красными пятнами от злости.
— Шастун, ты как вообще при учителе выражаешься?! Ладно, пошутили в начале, но чтобы матом, посреди урока! У тебя дома так же разговаривают? Могу вашего классного руководителя позвать, поблещешь своими знаниями. А лучше сразу директора! А за оборудование кто платить будет?! Столько пробирок побил! Я столько лет преподаю, тебе до моего стажа ещё дважды жить, и ни один ученик ничего не разбивал, не ломал!
— Ну так не надо было меня просить! Знали же, что у меня руки из ж… э-э-э, за… ну, не откуда надо, в общем.
— Ты мне ещё указывать будешь, что делать?! Шастун, ты оборзел совсем со своим Мартымяновым на пару?!
— Да он выпустился уже, чё вы все ко мне с ним лезете? — не выдерживает Антон. — Больше докопаться не до кого, что ли?
— Ой, дебил… — тихо бормочет Дима, прикрывая смех кашлем.
Лицо Светланы Николаевны опасно багровеет.
— Вон из класса.
— Но…
— Вон!
Женщина с силой ударяет ладонью по холодному железу кафедры, и звонкий хлопок резко врезается в воздух. Антон пожимает плечами — зато не заставили стёкла убирать — и выходит из кабинета.
Антон отходит от кабинета, за дверью которого ещё доносятся крики учительницы химии, и садится на ближайший подоконник. За окном серо, но хотя бы не грязно; за эту неделю не прошло ни одного дождя, поэтому асфальт был сухим и горячим. Антон вздыхает и окончательно растекается на подоконнике безвольной массой — телефон оставил в рюкзаке, значит, до перемены будет пялить в потолок. Или в окно. Там иногда люди ходят забавные, но едва ли это интересней разглядывания потолка. Он, между прочим, тоже необычный: на нём трещинки всякие расползаются, плывут акварельными кляксами рыжие подтёки, лампы мигают дрожащим светом, жалкий пакетик снюса прилеплен ещё с прошлого года, кажется… романтика.
— Антон, ты чего тут?
Шастун приподнимается на локтях и смотрит на Павла Алексеевича.
— На потолок смотрю.
— М-м, — мужчина запрокидывает голову вверх, — милая инсталляция. Твоих рук дело?
— Снюс, что ли?
— Ну.
— Не моих. Я сиги курю.
— Ясно. Почему не на уроке?
— Выгнали, — Антон беспечно болтает ногой и шаркает грязным кроссовком по полу, задевая изредка батарею. — Химичка. Разбил пробирки.
Следует тяжёлый вздох.
— Рюкзак в классе?
— Ага.
— Ладно, думаю, твои друзья заберут. Пошли со мной в класс, я урок у восьмых веду. Попроверяешь тестики за меня тихонько, хорошо?
Антон кивает и неуклюже сваливается с подоконника.
<center>***</center>
— Сурков… ну, четыре поставила, но по-хорошему работа на троечку. Тюрина — тоже четыре, Шастун — два, Шеминов…
— Два?!
Антон аж подпрыгивает на месте, изумлённо вытаращившись на Валентину Петровну. Он был уверен, что написал проверочную если не на четыре, то на хотя бы на три. Они всё ещё мусолили повторение девятого класса — были две задачки на прогрессию и одно уравнение.
— Два, Шастун. Рада, что у тебя всё со слухом в порядке.
— Но почему?
— А чему ты удивляешься? — скрипит издевательски Валентина Петровна, поправив кривоватые прямоугольные очки.
— Да я же всё сделал хорошо, откуда два-то?
— В том и дело, Шастун, что всё сделал. И не хорошо, а даже отлично! Ни единой ошибки.
Антон озадаченно хмурится.
— Ты бы хоть для приличия написал что-нибудь неправильно. Знаю же, что скатал всё подчистую.
— Чего-о-о?! — у Антона аж глаза на лоб лезут. — Ничего я не скатал! Я сам писал всё, можете проверить!
— Тратить на тебя время я не собираюсь. И так ясно, что всё с Попова списано.
— С Попова?! — взвизгивает Антон. Он не знает даже, что его сильнее оскорбляет: несправедливость обвинения или же имя Попова в этой истории. — Да этот чудик даже в школе не был во вторник!
— Значит, с Позова.
— Вы его отсадили в другой конец класса тогда! Дим, скажи же?
Дима уверенно кивает.
— Да мало ли, с кого ты мог списать? Факт есть факт, с этим не поспорить!
— А Вы докажите ещё! Я вот могу доказать, что делал сам, а Вы можете?
— Не собираюсь я тебе ничего доказывать, щенок, — рявкает Валентина Петровна. — Замолчи и дай мне провести урок.
— Это несправедливо!
Антон даже привстаёт с места.
— Вы не хотите ставить мне заслуженную оценку просто из принципа. Вам вообще нормально преподаётся? Да уже песок сыпется с Ваших представлений об образовании!
— Деби-и-ил, — синхронно тянут Дима и Серёжа, сдавливая смешки.
Валентина Петровна снимает очки и маленькими косыми глазками смотрит на Антона с ненавистью.
— Дневник на стол. Быстро.
Шастун коротко смеётся.
— Чтоб он у меня ещё был.
— Тогда на выход. Пшёл вон из моего класса. Вещи оставил тут.
Антон рывком встаёт и уходит из кабинета, хлопнув при этом дверью.
В коридоре довольно тихо. Шастун злится, очень сильно злится. Макар бы перевёл это всё в шутку, если б был здесь. Антон бы потом дулся целый урок, пока не посыпался с какой-нибудь глупой пародии Ильи на учительницу. Но Макара нет, есть только Антон и длинный коридор. Антон снова подходит к окну. Всё так же сухо и серо, только теперь во дворе садика через дорогу резвятся дети под надзором воспитательниц.
Дети вообще смешные. Носятся по площадке, прячутся за кривенькими деревьями и громко хохочут. Интересно, а если открыть окно, Антон услышит их смех?
— Антон!
Шастун смотрит в сторону кабинета, из которого только-только вышла Оксана.
— Что, грымза уже требует мою драгоценную персону назад?
— Ну, в том числе, — усмехается Фролова и, вздохнув, присаживается рядом с ним на подоконник. — Блин, я думала, что в этом году ты угомонишься с этими… штуками. Тох, две драки, два раза выгнали с урока. Ты угараешь или что?
— Ага, оборжаться просто, — невесело хмыкает Шастун.
— Не язви, — одёргивает его Оксана. — Слушай, это из-за Егора, да? Или Ильи?
— Да бля, Окс…
Антон недовольно морщит нос и отворачивается.
— Чуть что, так сразу Окс, — цокает Оксана. — Из-за них, скажи честно?
— Нет, — неуверенно отвечает Шастун.
— А что Ира говорит?
— Мы с ней об этом не разговариваем. Тут и не о чем говорить, вообще-то.
— Я так не думаю. Ещё и эта история с Арсением—
— Вообще не вспоминай про него, ясно? — слишком резко обрывает её Антон. — Последний, о ком я хочу думать.
— Вот! Именно в этом и проблема! — восклицает Оксана и тут же делается тише, опасливо посмотрев на дверь кабинета математики. — Я, конечно, никогда слухам не верила, и ребята тоже, но ты так реагируешь на него странно.
— Оксан.
Антон смотрит на подругу как-то грозно, и она, вопреки своему обыкновению, сдувается.
— Давай потом, заяц. Тебя сейчас искать будут.
— Ладно, как хочешь, — Оксана машет напоследок грязной тряпкой для доски, которую она, видимо, должна была помыть. Когда она возвращается обратно в класс, то ничего Шастуну не говорит и только улыбается вяло.
Антон снова смотрит в окно. Дети всё такие же беспечные и весёлые, прыгают и бесятся. Шастун оглядывается по сторонам и встаёт на подоконник, который испуганно скрипит под тяжестью десятиклассника. Под его стопами остаются пыльные следы, но они его не волнуют. Он тянется к верхней створке окна: побелённая деревянная рама ветхая и неподатливая, а вторая, что за ней, и того хуже — он открывает её рывком. К носу тянется свежий, ещё тёплый воздух, а к ушам — визгливый детский смех. Антон блаженно прикрывает глаза и привстаёт на носочках, чтобы быть поближе к этим звукам.
— Шастун! — окликает его мужской голос из-за спины.
— Павел Алексеич, я скоро начну думать, что Вы за мной следите, — усмехается Антон, не поворачивая головы.
— Ты чего творишь, шпала? — пытается строго спросить Добровольский. По сравнению с вчерашним этот псевдо-серьёзный тон кажется Антону даже милым.
— Хотел послушать детский смех, — искренне отвечает Антон. — Видите, играют на детской площадке у садика?
— Вижу, Антон, вижу. Ты чего не на уроке опять?
— Выгнали, — пожимает плечами Шастун и спрыгивает на пол. — В этот раз я, может, и перегнул, но Валентина Петровна реально мне пятёрку зажала. А вы?
— А я, Антон, завуч, поэтому имею обязанность таскаться с бумажками по этажам. Со мной пойдёшь или тут… послушаешь?
Антон бросает взгляд на окно. Вряд ли его закроют сегодня, так что вдруг кто-то тоже послушает?
— С Вами.
***
— Шастун, ты надо мной прикалываешься?!
Павел Алексеевич стоит в коридоре совершенно растерянный и глядит на своего ученика, который уже третий раз сидит во время урока у окна. Шастун смеётся.
— Не может быть, чтобы тебя три раза выгнали.
— Не может, — соглашается Антон и довольно лыбится. — Я сам ушёл. Но Екатерина Андреевна сама предложила выйти!
— В смысле?
— Ну, я ничего не писал… не смотрите на меня так, география просто скучнейший предмет. Так вот, я ничего не писал, она заметила и сказала, что я могу выйти, если мне неинтересно, мол, она никого не держит. Ну я и вышел.
— Ты катастрофа, Антон, — Павел Алексеевич потирает переносицу. — Скажи, ты так сильно хочешь остаться после уроков? Если хочешь со мной поговорить, просто подойди.
— Вы же не вызовете мою маму завтра, да? — вдруг спрашивает Антон невпопад.
— Не знаю, — говорит Павел Алексеевич. — Должен, если уж по-хорошему. Особенно после твоих сегодняшних выходок.
— Не вызывайте, пожалуйста! — пылко просит Антон. — Она постоянно занята, знаете, работает много. Если она ещё узнает, что у меня снова в школе проблемы, ей совсем плохо станет.
— Так зачем же ты её подставляешь тогда?
Павел Алексеевич медленно двигается в сторону своего кабинета, и Антон плетётся за ним.
— Сурков заслужил!
— И Лёша из одиннадцатого «А» тоже? — с усмешкой спрашивает Добровольский.
— Нет, ну, тут я его специально выбесил, конечно… Но вы видели его рожу тупую?
— Антон…
— Да ладно Вам! Вы бы тоже не удержались на моём месте.
Добровольский заходит в своей кабинет и вздыхает. Свет выключен, в кабинете ни души. Антон оглядывается, словно впервые. Высокие окна плотно закрыты жалюзи, парты и стулья под конец дня стоят криво, кафедра завалена тетрадками. Вообще, триста двадцать третий кабинет, видимо, планировался как кабинет физики, химии или на худой конец биологии. Помещение просторное, учительский стол стоит на приподнятой площадке, справа от двери стоит шаткая раковина, а следом — дверь в небольшую комнату для оборудования. Правда, оборудованием там и не пахнет: стоит только куча шкафов, заваленных горой завучевских и учительских бумажек, потёртый кожаный диван с дурацкими подушками (одну из них они в прошлом году всем классом подарили Воле на день рождения), кофейный столик и скрипучий стул, который никто не использует по назначению.
— Тесты все проверил? — спрашивает Павел Алексеевич и принимается придирчиво разбирать тетрадки на столе.
— Все, — кивает Антон и лениво вышагивает между рядов, протирая рукой деревянные парты.
— Двоек много?
— Не очень, — отвечает Шастун. — Вы хорошо учите.
— Хорош льстить, — отмахивается Павел Алексеевич, не поднимая головы.
— Я серьёзно.
— Что ж ты мне тогда сочинения не сдаёшь, а? — Добровольский смотрит цепко на своего ученика.
— Вы же знаете, — Антон пихает какой-то стул, насупившись.
— Знаю, — спокойно соглашается Павел Алексеевич. — Тебе за это платят?
Антон смотрит на классного руководителя одновременно и виновато, и с напором.
— Я пойму, если ты соврёшь, учти.
— Ну не даром же я буду этим заниматься. Делать мне больше нечего, чем сочинения строчить тем, кто и двух слов на бумаге не связывает.
— Я же вижу, когда человек сам пишет, а когда нет, Антон, — качает головой преподаватель. — На хорошую оценку им расчитывать не стоит.
— Да меня это не волнует особо, — пожимает плечами Антон. — Мне деньги нужны, на остальное пофигу.
— Шастун…
— Вы вызовете мою маму? — обрывает мужчину Антон. — Вы так и не ответили.
Добровольский хмурится грустно и смотрит куда-то в окно. Из-за жалюзи ничего, конечно же, не видно.
— Не вызову.
Антон шумно выдыхает и только сейчас понимает, как это опасение мучило его. От одной мысли о разочарованном взгляде матери становилось плохо. Мама у него хорошая, нежная, ей лучше не знать ни о чём плохом. Надумает ещё чего.
— Спасибо, — горячим полушёпотом произносит Шастун. — И ещё… я не смогу завтра остаться после уроков.
— Ты оборзел, что ли? — вдруг повышает голос преподаватель, и Антон виновато вжимает голову в плечи.
— Павел Алексеич, ну там правда важно. Вы можете высказать мне всё, что хотели, прямо сейчас! Да сегодня можете хоть запереть меня в школе, но завтра я кровь из носу должен уйти сразу после уроков.
— Я выскажу, не сомневайся, — говорит разозлившийся Воля. Антон чувствует, как шею обдаёт стыдливым жаром. — И отпущу завтра, если скажешь, куда.
— Ну…
Антон шаркает носком по полу и утыкается в него взглядом.
— Девочку надо на смене подменить. Она больничный взяла на неделю, поэтому я за неё должен выйти в пятницу, понедельник и вторник.
— Ты работаешь?!
— Очевидно, — огрызается Антон, ощетинившийся по привычке.
— И давно?
— С прошлого лета. Продавцом в пекарне.
Павел Алексеевич оседает на стул и изучает своего ученика. Антон ёжится.
— Уже больше года… и мама знает?
— Конечно! У меня даже трудовая книжка есть, и зарплата теперь стала официальная, белая. Не так давно, правда… Но деньги нужны, я не мог иначе.
— Почему нужны?
— А кому они не нужны, Павел Алексеевич? — обречённо спрашивает Антон и вдруг со злобой выпаливает: — Ненавижу эту нужду. Ненавижу считать деньги, ненавижу откладывать каждую лишнюю копейку с зарплаты, ненавижу понимать, что не могу купить что-то своим близким — плевать даже на меня, серьёзно. Меня так это бесит, Вы не представляете. Мне нужно работать, а на меня наседают все вокруг: учителя, знакомые, незнакомые, друзья, враги. Что там с учёбой, Антон? — передразнивает он. — Почему ты прогуливаешь, Антон? Антон, ты что, подрался? Ты опять не сделал домашку, хотя все выходные провёл на блядской работе?!
— Антон, — осаждает парня Павел Алексеевич, в то же время обеспокоенно за ним следящий.
— Извините. И да, признаю, я много косячу, я постоянно делаю херню, я связался со странными людьми, я агрессивный, и много чего ещё, но схуяли…
— Антон!
—…все решили, что это вообще их дело?! У меня отвратительный аттестат, и я до сих пор не знаю, кем хочу стать в будущем; моя единственная страсть в жизни осталась недостижимой мечтой из детства; мой лучший друг в этой идиотской Москве, а я не могу разобраться даже с самим собой. Но люди — о боже, люди! эти невероятные, всезнающие создания — считают, что все мои проблемы заканчиваются на хулиганстве в школе, и даже с ними я не способен справиться. И как мне между учёбой и работой ещё вместить друзей и семью? Я так виню себя за то, что не могу уделять им достаточно времени. Особенно Ире, после… ну, вы знаете. Короче, ей тяжело, а я даже не могу быть рядом с ней достаточно времени. Но конечно, какие у меня могут быть проблемы? Да задрало меня это всё! — Антон ударяет рукой по парте. — И ещё этот ублюдок Арсений — пошёл он нахер со своим мозгоправством! Как вообще можно смотреть с таким выражением, будто он всё понимает? Он понимает меня! — Антон нервно хихикает. — Вы вообще видели, как он смотрит? Он насквозь прожигает просто, и глазища у него такие уродские, голубые, чтоб их. Арсений у нас такой, он всё видит. И знаете что? Я его, блять, всем сердцем ненавижу! Не-на-ви-жу!
Голос Антона срывается на хриплый крик, который раздирает горло тупыми зубцами. Он протирает заслезившиеся глаза ладонью и смотрит на абсолютно белое лицо классного руководителя. И когда он успел к нему подойти?
Павел Алексеевич по-отцовски притягивает десятиклассника к себе и мягко обнимает его. Антон громко шмыгает и усиленно старается сдержать слёзы, цепляется за преподавателя в подобии объятия. Ему приходится сильно ссутулиться, но он не обращает на это внимание; точно как и Воля, поглаживающий его по сгорбленной спине. Добровольский не оказывается чересчур близко, не прижимает к себе, не давит. У него хороший парфюм и шероховатая ткань пиджака приятная на ощупь. Антон не чувствует себя обязанным преподавателю, и ему от этого гораздо легче.
Павел Алексеевич легко отстраняется и, положив ладони на круглые плечи, ободряюще улыбается. Антон шмыгает и вытирает лицо рукавом толстовки, измученно улыбнувшись в ответ. Павел Алексеевич уводит ученика в комнату за кафедрой, ставит чайник закипать и разводит жалюзи в стороны, впуская в комнату рассеянный пасмурный свет. Антон молча садится на диван, упираясь взглядом в жёлтые дома.
— Какую книгу ты читал последней, Антон? — непринуждённо спрашивает преподаватель, доставая из шкафа две чашки.
— Вы серьёзно хотите сейчас говорить об этом? — скептически спрашивает Шастун, приподнимая брови.
— Я хочу говорить с тобой о том, о чём ты готов говорить со мной, — хитро отзывается Павел Алексеевич, и Антон поджимает губы. — Так что?
— Перечитывал «Белые ночи», — бурчит парень.
— Перечитывал? Надо же, — Павел Алексеевич ставит на столик чашки с кипятком, — не часто такое слышу. Но я подозревал, что тебе понравилась повесть.
— Почему? — Антон бросает в кружку пакетик и смотрит, как растекаются от него в разные стороны светло-зелёные чайные ниточки.
— Мы любим наблюдать за тем, что нам и близко, и чуждо, — пожимает плечами учитель.
— Не понял.
— Ну, тебя же, наверное, раздражает Мечтатель? — Антон кивает. — Это редкость. Обычно все его жалеют: он бедный, обречённый человек, которому суждено быть погребённым в обломках своих воздушных городов.
Антон понимает, что писал это в чьём-то сочинении в том году. Он не понимает, стыдится ли он такой отсылки, но на всякий случай утыкается лицом в чашку. Слабый запах клубники щекочет нос.
— На своей практике я видел мало учеников, которых этот герой бесил. Он блеклый, печальный, за него тяжело зацепиться в этом плане. Мечтатель — достоевщина в чистом виде.
— Но я люблю Достоевского, — возражает Антон.
— Я и не говорю, что это не так. В общем, я к чему веду. Ты когда-нибудь чувствовал себя так же, как Мечтатель?
— Нет, — не раздумывая, отвечает Шастун.
— Ты уверен?
Антон чешет подбородок и недовольно морщит нос.
— Нет.
Павел Алексеевич усмехается и отхлёбывает немного чая.
— Я редко… фантазирую, потому что не люблю испытывать разочарование потом. Мечтатель говорил об этом чувстве, и оно реально стрёмное. У меня банально нет на иллюзии ни сил, ни времени.
Антон задумывается на пару секунд. Вспоминаются его редкие минуты перед самым сном — единственное время, когда он может себе позволить подумать подольше. Обычно он тратит его на мысли о земном, но иногда улетает. Думает о том, от чего он отказался: по глупости скорее, — но что уже не получится вернуть. Думает о том, чего лишился не по своей вине. Думает об ошибках.
— Мечтатель слабый, и поэтому он меня бесит, — заявляет Антон с пренебрежением. — Оправдание про то, что на него давит Петербург, — фигня.
— Почему?
— Да всех так оправдывают. Виноваты общество, город, страна, семья. А сами-то?
— А почему ты перечитывал? — с цепким прищуром спрашивает Павел Алексеевич.
Антон замирает.
Зачем он открыл эту книгу недавно? Снова, уже далеко не в первый раз, он вчитывается в строки, наполненные тоской и тусклой надеждой, разлетающейся под конец повести в дребезги.
— Хочу опять уметь мечтать. В детстве я мог, а теперь нет.
— Видишь? Близко и чуждо, — с удовлетворением говорит Воля. — Ты считаешь, что иллюзии — это глупо, но чувствуешь по своим фантазиям тоску. Они не приносят тебе подлинного счастья, потому что это вымысел, но ты скучаешь по ним, потому что раньше они дарили тебе лёгкость, а теперь нет. Нас злит то, что мы осуждаем, но желаем.
— Круто, — выдыхает Антон.
Павел Алексеевич хмыкает.
— Я и не такое могу. А знаешь, кто очень похож на Мечтателя? — Антон выгибает бровь. — Попов.
— Да ну Вы чего-о-о…
— Нет, я серьёзно! Он же не от мира сего, весь где-то там, далеко-далеко, где мы его никогда не достанем, никто из нас. Единственная разница в том, что Арсений вовсе не слаб.
— Да он ничего больше двух килограмм не поднимает, Вы о чём? — издевательски усмехается Антон.
— Прекрати, — одёргивает его Павел Алексеевич. — Ты прекрасно понимаешь, о чём речь, не прикидывайся. Со мной такое не прокатит.
Антон вздыхает и обиженно отхлёбывает из кружки.
— Мне кажется, ты спешишь с выводами, Антон. Арсений действительно ближе к тебе, чем кажется. Вы оба много думаете, даже слишком иногда, и очень остро чувствуете, всё через себя пропускаете. Такое нечасто видишь. А ещё, — Павел Алексеевич прокашливается, — мне глупо притворяться, будто я не слышу, что про вас говорят. Изначально же ссора началась не из-за Ирины, правда?
— Всё-то Вы знаете, Павел Алексеевич.
— Видимо, правда. Не знаю, что между вами двумя творится, но ты должен попробовать понять его в ответ, раз уж он понимает тебя — даже если поневоле. Я не лезу в твою жизнь, Антон, и знаю, что если попытаюсь, тебя это взбесит. Я рад, что ты мне доверился, — опять-таки, даже если поневоле — и готов помочь, когда ты этого захочешь. Но это явно не сейчас, я прав?
Антон утыкается взглядом в свои колени. Перед глазами плывут какие-то странные картины, а кончики пальцев легонько покалывает от нервов.
— Как и всегда, — тихо соглашается Шастун.
Он никогда не находил в себе сил перечить классному руководителю. Он относился к нему с отцовской любовью, как не относился никто другой, и это было слишком ценно для Антона.
— Я просто надеюсь, что слухи — просто слухи, Антош, — грустно произносит Добровольский. — Ты же не ударил бы Арсения, правда?
Антон поднимает взгляд на классного руководителя. Он смотрит спокойно, доверительно, что хочется раскрыться. Антон чувствует, как в груди изнутри кто-то наждачкой проходится, и лёгкие туго стягивает какой-то тёплый жгут. Антон открывает рот, чтобы твёрдо уверить преподавателя в его словах, но из горла не может вырваться ложь — впервые в жизни. Он смотрит испуганно зелёными глазами, и всё тело парализует этот холодный ужас. А что, если признаться? Людям в голову иногда стреляют такие мысли, дурацкие, словно мозг их дразнит. Как, к примеру, что будет, если сейчас вдруг вылить кипяток на стену? Или заорать посреди магазина? Убить кого-то? Себя? Что-то, что ты никогда не сделаешь, но эти мысли всё равно прокалывают тебя мерзкой, надоедливой иголочкой. Антон думает о признании так же внезапно. Его исключат, посадят? А что испытает Арсений? Антон никогда не думал о том, что чувствовал всё это время Попов. Почему он ни разу не рассказал никому? Неужели он тоже чувствует этот сковывающий холод? Но почему?
— Павел Алексеевич, извините, пожалуйста, на географии задержали! Я, по правде говоря, забыл уже, но… ой.
Антон смотрит в сторону двери. Арсений застыл в проёме (он всегда так делает, что ли?), взъерошенный и помятый слегка, но привычно улыбающийся. Глаза светлые, прозрачные совсем, смотрят испуганно слегка и изумлённо. Он то ли на воронёнка похож, то ли на котёнка мокрого, Антон не может понять, что лучше подходит.
Вот уж действительно ой.
— Арсюш, заходи, конечно! У нас тут внеплановые чаепития, как видишь, — Павел Алексеевич встаёт с места и идёт к одному из шкафов.
Антон серьёзно оглядывает вмиг напрягшегося Арсения.
— Вот, держи, штука вообще отличная! — Добровольский вручает ученику какой-то учебник в тёмно-коричневой обложке. — Там терминологии, конечно, много, но и ты уже, прости меня, не пятый класс. Для олимпиад вообще вот такая штука! Многое там для тебя новым не будет, но полистать полезно. Особенно там анализ лирики даётся, ты любишь такое, так что отличным примером будет. Антон! — Шастун дёргается слегка и смотрит на преподавателя потеряно. — Ты бы тоже почитал, отличная вещь! Я всё ещё лелею надежду на то, что ты всерьёз займёшься моим предметом. Но, в любом случае, тебе может быть просто интересно. Хотя, учебные пособия вряд ли тебя впечатляют, но это стоит того, чтобы потратить немного времени.
— Спасибо, Павел Алексеевич, я подумаю, — тускло отзывается Шастун и встаёт с дивана.
— Да что тут думать, соглашайся! Потом попроси у Арсения фотку учебника, ну, или автора там. В тырнете найдёшь на раз-два. Арсений, ты же скинешь этому оболтусу?
— Да, конечно, — ещё более неслышно шелестит Арсений, и вся кровь от его лица отливает.
— Вот и замечательно! Ладно, идите давайте по домам уже. У меня ещё дел невпроворот, знаете. Но книжку полистайте, очень полезная вещь! Природные таланты, конечно, прикольная фича, но не помешала бы хорошая огранка.
— Может, кружки помыть? — спрашивает напоследок Антон.
— Да забей, потом сам помою, — отмахивается Добровольский и мягко улыбается.
Антон и Арсений выходят из кабинета.
Арсений неловко замирает, закрыв за собой дверь, и сверлит взглядом пол. Шастун смотрит на него, чувствуя парадоксальную жалость. Арсений кажется таким беззащитным, бедным, отчаявшимся. Почему он не рассказал? Почему он до сих пор не рассказал? Почему он молчит?
— Ты не видел, мой рюкзак в классе остался? — спрашивает он у Попова сиплым голосом.
— Его, вроде, Дима забрал…
— Ясно, — Антон сглатывает.
Хочется спросить. Конечности ныть начинают, в ушах шумит. Арсений взгляда не поднимает, у него ресницы дрожат мелко-мелко. Антон поднимает руку неуверенно, не зная даже, что хочет сделать. Попов шарахается в сторону, тут же уменьшившись в размерах, и зажмуривается. Антон сжимает пальцы и опускает руку. Выпрямляется, когда замечает, что сгорбился слишком сильно, пытаясь увидеть лицо Арса. Он потирает напряжённую шею, поправляет капюшон толстовки. Арсений не смотрит, и Антон даже злится: то есть два дня он его с ума сводил своими взглядами пытливыми, а как только оказался в двух шагах, один на один, так сразу испугался.
— Ладно, давай…
Антон делает шаг в сторону от Арсения, и тот удивлённо смотрит на одноклассника, открыв рот. Глаза — пиздец.
— Давай, — эхом отзывается Арсений, и Антон уходит, оставляя парня за своей спиной.
***
Антон хмурится и буравит взглядом маленькую иконку аватарки. Долго не решается нажать: на задворках сознания иррациональный страх, что кто-то это увидит. Будто он делает что запрещённое! Странное, да, но не запрещённое.
Профиль Арсения Попова выглядит совершенно… обычно? Антон не ожидал чего-то «вау», но всё-таки думал, что что-то будет не так. Но у него всё так — нормально. Группы, музыка, сохранённые фотки — всё скрыто, даже зацепиться не за что. Фотографий всего три: одно селфи, на котором Арсений корчит рожу вместе со своим отцом (ну, Антон решил, что это именно он, потому что у них были отдалённо похожи черты лица); одна фотка, сделанная прошлой зимой, где Арсений несёт на плечах маленькую девочку (сестру?); последняя фотография стоит у Попова на аватарке. На ней Арсений сидит напротив железного мольберта и с удивлённой улыбкой глядит в камеру. За его спиной огромный шкаф, заваленный каким-то картонными папками, вазами, кувшинами, чайниками, коробками с тряпками и каким-то ещё хламом. Он рисует? Интересно, хорошо или так себе?
Антон нажимает на кнопку «сообщение». Переписка у них была — Антон о ней почти не помнит. Скудная и древняя, но всё же была.
17 апреля 2017 г.
Антон Шастун
Классный час завтра будет?
Арсений Попов
Да
25 октября 2017 г.
Арсений Попов
Антон, у тебя мой учебник по алгебре?
Антон Шастун
Хз, ща гляну
Да
Арсений Попов
Принеси завтра, пожалуйста
Антон Шастун
Ок
Арсений Попов
Спасибо)
4 декабря 2018 г.
Арсений Попов
Математичка тебя ищет
Говорит, если не придешь, поставит два за контрольную
Антон Шастун
Почему только меня?
Арсений Попов
Тебя не было ни на одном уроке геометрии в этой четверти
Антон Шастун
Похуй
13 февраля 2019 г.
Арсений Попов
Антон, сейчас классный час
6 марта 2019 г.
Арсений Попов
У нас классный час
Я не горю желанием тебе писать, но Воля настаивает
Антон Шастун
Ок
Арсений Попов
Ты не придёшь?
3 апреля 2019 г.
Арсений Попов
Снова классный час
Ты вообще собираешься на них появляться? Они и так почти раз в месяц
Антон Шастун
Тебя ебёт?
Арсений Попов
Не то чтобы
Антон Шастун
Ну и отъебись
24 апреля 2019 г.
Арсений Попов
Угадай что
Антон Шастун
Иди нахуй
Ты и твой ебучий классный час
Арсений Попов
Воля злится
Антон Шастун
Да похуй мне
Арсений Попов
Зря ты так
Он вроде переживает за тебя
15 марта 2019 г.
Арсений Попов
Антон, приди хотя бы на этот
Антон Шастун
Зачем ты мне пишешь?
Арсений Попов
Не хочу расстраивать Волю
Антон Шастун
Мозгоправ ебучий
Скажи что я опоздаю
Арсений Попов
Хорошо)
10 сентября 2019 г.
Арсений Попов
Антон, классный час
Антон Шастун
Не пиши мне больше
Арсений больше действительно не писал. Иронично, но спустя ровно год Антон пишет ему сам. Шаст чувствует мерзкий укол чего-то омертвелого — кажется, совесть. Чудесно
10 сентября 2020 г.
Антон Шастун
Привет
Антон откидывает от себя телефон и утыкается лицом в подушку.
— Привет? А чё не «как жизнь, братан»? — передразнивает сам себя Шастун.
Телефон мягко вибрирует от уведомления. Антон подскакивает.
Арсений Попов
Привет
Тебе реально нужна эта книжка по литре?
Антон усмехается и кусает губу. Главное ранку не содрать случайно.
Антон Шастун
Почему ты ничего не сказал в среду
Арсений Попов
В смысле
Антон Шастун
Ты мог рассказать о том что произошло
Они все готовы были меня разорвать тогда, но ты этим не воспользовался и просто сказал что болел
И сегодня ты мог сказать воле
Арсений Попов
Но я правда болел
Антон хмурится. И всё? Это всё, что он может сказать?
Антон Шастун
Почему ты не рассказал
Арсений молчит довольно долго. И не печатает даже, а просто молчит. У Антона чуть потеют ладони.
Арсений Попов
Я не рассказывал до этого, так зачем бы мне делать это сейчас
Антон чувствует недоумение и странную злость. Ощущение, будто Арсений над ним издевается.
Антон Шастун
Но почему? Я не понимаю
Арсений Попов
Ты хочешь, чтобы я рассказал?
Антон Шастун
Ясен хер что нет
Арсений Попов
Тогда в чём проблема
— Да пошёл ты нахуй, Попов, — цедит Антон. — Тебе чуть ли не на блюдечке шанс подают, а ты нос воротишь.
Антон Шастун
Просто ответь на вопрос
Антон замирает. Надпись «печатает» под именем собеседника висит очень долго, что он даже начинает беспокоиться. Антон буравит взглядом экран телефона, но всё равно дёргается, когда получает ответ. Сообщение большое, почти на весь экран.
Арсений Попов
Я не понимаю, зачем тебе это? Ты внезапно раскаялся или нашёл новый способ меня помучить? В любом случае, ты превратил мою жизнь в ад, мои поздравления. И ты так наивно веришь, что я просто отвечу на любые твои вопросы? Отвечу человеку, который целый год на мне живого места не оставляет? Ты вообще в адеквате? Или если я не отвечу, ты опять меня изобьёшь? Иногда мне кажется, что мне уже всё равно. Если я тебе не отвечу, ты будешь злиться. Если отвечу — тоже. Если я отвечу искренне, ты будешь в ярости. Если я скажу тебе всю правду, ты меня возненавидишь. Зачем мне это? Просто делай то, что делал раньше — бей и унижай. Зачем тебе вдруг понадобилось добивать меня таким образом? Ты же этого хотел, да? Ещё раз посмеяться над тем, что я даже слова против тебя не сказал. Если бы ты знал, сколько всего я могу сказать! Ты должен быть мне благодарен за то, что я ещё в первый раз не пошёл побои снимать. И какого хрена ты думаешь об этом только сейчас? Ты серьёзно раньше ни разу не задумывался о том, почему я никогда не рассказывал? Это просто абсурд какой-то. Целый год ты меня бьёшь, Антон, целый чёртов год. И только сейчас ты подумал о том, что тебе может за это быть. Гениально, Антон, просто браво.
Антон закрывает глаза. В горле пересохло, пальцы заледенели, а ладони вспотели. Он чувствует себя полнейшим идиотом.
Следом он получает ещё одно сообщение.
Арсений Попов
Если хочешь знать, я никогда никому не расскажу. Что бы ни случилось, я буду молчать.
Антон печатает «спасибо». Стирает. Печатает «извини» и тоже стирает.
Антон выходит из переписки и выключает телефон. На губах чувствует металлический холодок — содрал всё-таки.