Солнце светит подозрительно ярко, не давая поводов думать, что на дворе уже сентябрь. В оконных стёклах домов мелькают его слепящие отблески, при взгляде на которые приходится зажмуриваться. Цвет неба режуще голубой, а кружевные кромки деревьев кажутся неправдоподобно зелёными. Птицы щебечут почти как летом, и на помятом газоне виднеется блеск утренней влаги. По двору бредёт какая-то бедная бабуля, а на детской площадке уже резвятся маленькие дети, несмотря на раннее время суток. Арсения такие дни немного напрягают, потому что от них веет искусственностью и безжизненностью. Даже воздух, утренний и слегка пряный, неестественно оседает внутри.

Как там всегда у писателей бывает? Природа отражение мира человека? Чушь это всё собачья. Жизнь идёт своим чередом, и плевать Матушке Природе на то, какую ты там херню переживаешь внутри.

Арсений, стоя у своего подъезда, не может уложить у себя в голове то, что он видит, с тем, что он чувствует. Это странно. Только что ему посчастливилось столкнуться с матерью Алисы. Женщина выглядела вымученной и давно не спавшей, грязные руки её слегка тряслись, но в общем она была в обычной своей кондиции. Она ничего не сказала соседу, даже не удосужилась ответить на дежурное приветствие, а о том, чтобы заикнуться о дочери, и вовсе не думала. Арсений думает, стоит ли рассказывать об этой встрече Алисе. Если она узнает, то непременно расстроится, даже если будет храбриться и убеждать в обратном.

В тяжёлую железную дверь подъезда кто-то со стуком врезается, и только после этого слышится такое родное пиликанье домофона и на улицу выбегает мальчуган с ярко-зелёной кепкой на голове и мячом в руках. Арсений ухмыляется, глядя на то, с какой радостью несётся к своим дворовым друзьям парнишка. Он вспоминает своё детство, которое он провёл в Омске. У него были крутые друзья во дворе, с которыми они каждую зиму собирались и уходили к небольшому оврагу покататься на ледянках. Летом они постоянно тусовались у местного ларька с нелепым названием «Осинка» и играли в «выше ноги от земли».

Из какого-то окна высовывается мама выбежавшего мальчишки и что-то ему кричит, на что тот деловито кивает и снова убегает играть с ребятами. Арсений смотрит последний раз на цветастую детскую площадку и выходит из-под козырька.

Путь до лечебницы неблизкий. Арсений решает проехаться на метро, чтобы сэкономить немного времени. Он и без того вышел позже, чем в прошлый раз — всё равно не сможет долго продержаться в здании больницы. Стены там давили, потолок словно норовил упасть и захоронить под собой заживо, да и вид из окон был совершенно унылым.

В метро оказывается шумно и многолюдно. Арсений не удивлён. Он проходит через турникет, становится на эскалатор в ряд с другими беднягами. Резиновые поручни бегут вниз быстрее самого эскалатора, и Арсений даже не находит в себе сил привычно на это разозлиться. Какая-то девушка, стоящая ниже него на ступеньку, бросает на Арсения робкий взгляд и поправляет прядь крашеных волос. Она кажется Арсению симпатичной, но долго в нём эта мысль не задерживается, потому что всё понятие о красоте у него клином сошлось на одном-единственном человеке. Кто-нибудь другой на его месте непременно бы попробовал познакомиться с девушкой, но Арсений явно не из них. Её это, кажется, даже немного расстраивает. Арсений же забывает про существовании девушки из метро ровно в ту секунду, когда между обычными, тупыми в своей обыденности мыслями вдруг мелькает мысль о Шастуне. Как назло в голове возникает образ… любимого человека? так же это называется у нормальных людей? Арсений даже мысленно смакует это странное, дикое словосочетание. Любимый человек. Антон — его любимый человек. Из почти восьми миллиардов людей — именно он.

Иногда Арсений думает о том, как же это в сущности странно — любить. То есть, он любит Антона, и поэтому… поэтому что? Или сначала идёт «что-то», а поэтому он его и любит? Нет, глупости. Арс любит Антона просто так; просто слепо верит в его светлую, нежную душу, спрятанную за острыми шипами грубости; просто с немым восхищением смотрит на него невзначай; просто мечтает быть рядом каждую секунду своей жизни; просто хочет его любить и любит сильней, чем можно человеку, чтобы не сгореть в собственной любви. Просто много чего, но ничто из этого не объяснит Арсению, почему же он чувствует… ну, то, что чувствует — отчего-то именно в этот раз ему неловко мысленно произнести слово «любовь», хотя, казалось бы, смысл уже смущаться.

Арсений бродит серой тенью меж таких же невнятных силуэтов, сливается с окружением. Потёртые синие и лощёные красно-белые составы с лязгом и свистом проносятся по чёрным артериям метрополитена. Арсений больше любит новые составы, потому что старые его пугают — они выглядят полумёртвыми, будто дурные вестники из прошлого. Свободных мест в вагоне нет, и Арсений облокачивается спиной на закрытые двери на другой стороне. Механический голос объявляет станцию, и состав трогается с места. Народ в вагоне синхронно тянется сначала в одну сторону, потом в другую, когда поезд уже набирает скорость, и Арсению кажется это даже забавным. У Попова в наушниках не играет музыка, и, слишком занятый своими мыслями, он замечает это только на подходе к нужной ему станции.

Живот урчит, недовольный тем, что в него небрежно закинули одно жалкое яблоко, а глаза постоянно хочется сонно потереть. Состояние в целом не из лучших, но таковы были необходимые меры. Арсений старается абстрагироваться от нудного шума вокруг, отдавшись убаюкивающему покачиванию состава, но уже поздно — приходит пора выходить. На выходе он вновь цепляется взглядом за ту девушку. Она разговорилась с каким-то молодым человеком, чуть постарше Арсения, и он думает, что это даже здорово. Поднимаясь вверх по зубастым эскалаторам, Арсений наспех строчит несколько коротких сообщений и выдёргивает наушники, из которых в этот раз так и не заиграла музыка. Голову тут же заполоняет гомон, скрежет и железный ропот подземного города. Желудок вновь подаёт признаки страдальческой, но всё-таки жизни, и Арсений решает, что неплохо бы и зайти где-нибудь перекусить.

Арсений вдыхает свежий воздух, и голова его слегка кружится. Солнце всё такое же яркое, бежевые фасады домов лентами тянутся вдоль дороги, слепят золотистые купола церкви. Всё не так, как должно быть; всё в этом городе вывернуто наизнанку и отдано на суд человеческий пышным парадом. Попов идёт по сырому асфальту, пока не натыкается на витрину пекарни.

Видит Бог, Арсений не хотел заходить именно сюда. Ему правда было не важно, где покупать кофе и хоть какое-нибудь жалкое подобие завтрака, но всё же он не остановился ни у одной кофейни или булочной, что прошёл до этого. И нет, это вовсе не из-за надежды вновь увидеть Антона, ни в коем случае. И сейчас он совершенно не заглядывается на хмуро-печальный профиль молодого человека, так очаровательно смотревшегося в форменной бежевой футболке и коричневом фартуке с бейджем на груди. Его сердце отнюдь не заходится в аритмии от вида трогательно растрёпанной русой чёлки, и не проходит по затылку приятный холодок при взгляде на цепкие окольцованные пальцы. Это всё к Арсению, конечно же, не относится, и Арсений усиленно себя в этом убеждает.

Попов открывает стеклянную дверь и заходит в пекарню.

— Доброе утро, — вяло здоровается Шастун, даже не пытаясь улыбнуться, и только потом смотрит в сторону посетителя. — А. Это ты.

— Это я, — соглашается Арсений и неловко ёжится под прямым взглядом. Он не может разобрать интонацию, с которой была произнесена эта фраза.

Арсений подходит к кассе, искоса поглядывая на продавца, как вдруг его взгляд цепляется за кровавый синяк на скуле, чуть заплывший к глазу, и парень оторопело застывает. На правом предплечье тоже большущее сине-фиолетовое пятно, и не ясно, сколько таких отметин ещё спрятано под одеждой. Костяшки правой руки опоясаны свежим бинтом, но местами виднеются мелкие царапки и ссадины неизвестного происхождения.

— Чё? — Антон надменно поднимает брови.

Арсений молчит, не зная, как выкрутиться. Внутри него всё болезненно сжимается от желания помочь, позаботиться, исцелить. Желания любить любимого человека.

— Блять, чё ты лупишь, придурок? — любимый человек его желания явно не разделяет; смотрит дико, будто зверёныш какой.

— Щека… — затравленно отзывается Арсений.

— Чего? У тебя мозги отказали?

— У тебя синяки. На руке и щеке.

— И чё мне теперь, нахуй, обосраться? Тебя это вообще ебёт? — Антон ощетинивается, взгляд становится озлобленным. Арсений думает, что действительно лезет не в своё дело.

— Нет, просто—

— Просто что? Сочувствуешь, жалеешь? Может, такие же хочешь? Могу устроить, а то давненько ты целый ходишь, — Шастун хищно скалится.

— Просто я проявляю беспокойство, — сдержанно отвечает Арсений, чувствуя, как закипает то ли злость, то ли обида. — Не обязательно так на это реагировать.

— Я сам, блять, решу, как мне и на что реагировать, — рыкает Шаст, но что-то в нём всё равно усмиряется. Арсению даже дышится от этого спокойней. — Ты забываешься.

— Ты на работе, вообще-то, — напоминает Арсений. — Не очень у тебя подходящий тон для разговора с покупателем.

— Так покупай, хули, если ты покупатель, а не лезь ко мне со своими приёбами! Всё перед тобой, — парень демонстративно разводит ладонями в стороны и откидывается на спинку стула.

— Латте, эспрессо, средние, — почти чеканит Попов. — И что-нибудь поесть. Всё, что угодно.

— Здесь еды обожраться просто, уж будь добр, выбери сам, — огрызается Шастун скорее устало, чем зло, но Арсений всё равно дёргается от резкого тона. Снова.

Арсений смотрит на прилавки с правой стороны от кассы, с левой, видит кучу вариаций различных хлебобулочных и кондитерских изыск и слегка теряется. Антон цыкает и встаёт со стула, слегка наваливаясь на стойку. В движениях его всё переменилось, он будто и забыл о разговоре, что произошёл буквально две секунды назад. У Арсения очередной диссонанс в голове, но он уже даже не пытается с ним разобраться. Ну и пусть.

— Тебе по приколу похавать или позавтракать?

— Наверное, позавтракать, — тихо отзывается Арсений, и Шастун кивает.

— Вон булки с сыром зачётные, есть бутеры: рыба, мясо, зелень какая-то — и есть сладкая всякая шняга. В основном круассаны берут, шоколадный типа хит сезона. А вообще, сырная булка и даллас с творогов — во такая тема.

— Тогда давай так, — легко соглашается Арсений, понятия не имея, что такое даллас и почему он с творогом.

— А подружайке чего, зажмотил булочку? — едко спрашивает Антон, включая кофемашину за своей спиной. Арсений, честно сказать, удивлён тем, что его обидчик запомнил такой странный факт о его утренних субботних похождениях.

— Она не будет.

— На диете?

Арс не отвечает, только лишь горько усмехнувшись.

В этот раз Антон не поёт. Да и вообще от той лёгкости, что посчастливилось наблюдать Арсению неделю ранее, не осталось и следа. Антон хмуро выполнял свою работу, морщился иногда — от боли, видимо — и на Арсения даже не смотрел.

Попов оплачивает заказ и уже хочет забрать бежевый пакет с едой, как его запястье перехватывает чужая рука. Арс испуганно поднимает голову и сталкивается с взглядом зелёных глаз. На них падает тёплый солнечный свет, но даже он не может перекрыть их металлический холод. Глупое сердце замирает на одно мгновение, наслаждаясь своей слепой влюблённостью, пока разум бьёт тревогу и истерично приказывает бежать. Арсений не слушает.

— Мой тебе совет: не ходи сюда больше.

— Это угроза? — задаёт Арс настолько до смешного клишированный вопрос, что возникает желание ударить самого себя по лбу, только вот Антон не смеётся. Антон смотрит внимательно, оценивающе, и по глазам видно, как он борется сам с собой.

— Это предостережение. Просьба, если желаешь. Если что-то вдруг пойдёт не так, я не буду себя останавливать. Ты понял, о чём я, — пальцы на запястье Арсения сжимаются чуть сильнее, чем нужно, и Арсений делает вид, что понял.

Нихуя он не понял.

Антон отпускает парня, и Арсений почти сбегает.

***

— Арсений, здравствуйте! — Ксения Сергеевна на входе приветливо улыбается, выходя из-за приёмной стойки. Она оставляет на ней какие-то бумаги, которые тут же забирает та грустная женщина, что встретила Арсения в прошлый раз.

— Добрый день, Ксения.

— Что у Вас в руках? Кофе?

Арсений пустым взглядом смотрит на белый стаканчик в руке. Завтракал он по пути в больницу, погружённый в свои не самые весёлые размышления, а поэтому сейчас у него в руках остался лишь жалкий эспрессо. Он не мог отказать Алисе в её дурацкой прихоти.

— Не успел позавтракать, — врёт Арсений.

— У нас вообще нельзя с едой, но Вам я, пожалуй, доверюсь, — говорит Ксения Сергеевна. Арсений думает, что делает она это совершенно зря, однако ему это только на руку. — Пойдёмте, Алиса уже вся извелась, пока ждала Вас. Правда, сегодня вы долго не поболтаете; у неё назначена консультация с психологом, что называется, тет-а-тет.

— Разве суббота здесь не что-то типа выходного? — Арсений бредёт подле работницы клиники и чувствует, как от здешней обстановки по коже проходит холодок.

— То, что в этот день выделены часы для посетителей, вовсе не означает, что с детьми не ведётся работа. В лечении нет отдыха.

— Справедливо. Расскажите про Алису?

Ксения Сергеевна чуть тормозит, и очень удачно, ведь перед нею распахивается дверь одной из палат и оттуда выбегают весело резвящиеся дети: два мальчика, совсем ещё мелкие, выглядящие при всей своей болезненности и диковатым взглядом обыкновенными ребятишками, и девочка постарше, лет так одиннадцати, которая пыталась их догнать. Мальчонки, видимо, что-то у девочки отобрали и теперь дразнились. Из какого-то кабинета тут же выходит грузная, но достаточно мило выглядящая женщина, и начинает их усмирять.

— Такие маленькие ещё, а в сущности… — Ксения Сергеевна вздыхает и качает головой, отмахиваясь от каких-то своих мыслей. — Очень много случаев, когда к нам, да и в другие больницы, приходят подростки от пятнадцати и старше на стационарное лечение. С этого возраста они могут принимать такое решение самостоятельно и заниматься лечением без подписи опекуна. Из деток, что у нас содержатся, те, что помладше, отправлены сюда обеспокоенными родителями, а те, что постарше, брошены ими уже давным-давно. Исключения встречаются крайне редко. Я думаю, Вы понимаете, почему так случается.

— Догадываюсь, — уклончиво отвечает Арсений. Ксения Сергеевна по какой-то причине видит необходимость объясниться.

— Они вырываются из отчего дома как из клетки. Это их шанс на нормальную жизнь, здоровую психику и свободу от гнёта и тех мерзостей жизни, через какие им, бедным птенчикам, пришлось пройти. Алиса явно из таких. Но и тут есть свои «но».

— Я весь во внимании.

Арсений старается не выдать своего напряжения и прячет нервозность за напускной строгостью. Ему не нравится то, что Ксения решила подойти к разговору издалека. Выглядит она так, словно ей некомфортно вести с ним эту беседу, но в силу обстоятельств она не может её избежать.

— Алисе действительно повезло, когда она попала именно сюда. Не сомневаюсь, что это не без Вашей помощи. Более того, я уверена, что своим пребыванием здесь она обязана Вам. Я права? — Попов кивает, но взгляд девушки ему не нравится. — За свой недолгий опыт работы я насмотрелась на столько ужасов, что иногда не верится, что это всё творится на земле, а не в аду. Психиатрические лечебницы, психологические и неврологические центры, больницы, клиники: всё это в большинстве своём места, разрушающие психику даже взрослых людей, что там работают, не говоря уже о пациентах, особенно маленьких. Уверяю Вас, Арсений, Вы бы ни за что не хотели узнать, что там творится. Пациентов не считают за людей, дети постарше выполняют работу за санитаров, успокаивают орущих и плачущих детей, подвергаются насилию, в том числе и сексуальному, от других пациентов, а о терапии не идёт и речи.

— И как мне поверить, что в вашем центре всё не так, как Вы описали? — Арсений тормозит у закрытого решёткой окна и опирается на подоконник. Если он правильно помнил, то палата, где жила Алиса, находилась совсем близко, но диалог он прерывать не хотел. Липкое отвращение к сценам из рассказа лизнуло загривок, и Арсений неприязненно поморщился и вздрогнул, надеясь, что Ксения Сергеевна спишет это на сквозняк.

— Спросите у Алисы, — легко пожимает плечами Ксения. — Если я скажу, что здесь не происходит чего-то подобного, то я нагло солгу, а я не любительница вранья. Конечно, тех кошмаров тут нет и в помине, однако надо понимать, что психоневрологический диспансер это не райское место, и иногда детям приходится справляться со своими демонами в одиночку. Я делаю всё, что в моих силах, чтобы оградить своих подопечных от этого, но слышали бы Вы, как надрывно плачут дети по ночам. Они страдают, Арсений, и им нужно спасение.

Попов чувствует, что последняя фраза резко задевает что-то, о чём он предпочитал бы не думать, и поэтому игнорирует её.

— Мне кажется, не достаёт ещё чего-то в вашем рассказе, Ксения.

Девушка согласно кивает и переводит дух. Мимо них проходит какой-то санитар, ведущий под руку хнычущую девчушку.

— Арсений, не поймите меня неправильно. Вы привели сюда Алису из благих побуждений, я знаю. И Вы желаете ей скорейшего выздоровления…

— Я в первую очередь хочу, чтобы она была счастлива, — сдержанно поправляет девушку Попов.

— В этом и дело. Знаете, насколько бы хорошей в сравнении с другими клиниками не была наша больница, не все отсюда выходят здоровыми, не говоря уже о счастье. Самая большая разница между теми детьми постарше, о которых я говорила, и Алисой — их отношение к себе, к своим травмам, к жизни. Вы привели её сюда, — Ксения предостерегающе выставляет ладонь перед старшеклассником, открывшим было рот, — не спорьте, выслушайте. Она не пришла к мысли о лечении самостоятельно, она доверилась Вам, Арсений. Безоглядно доверилась, как новорождённые доверяются своим матерям, вот настолько. И в этом вся проблема.

— Ну не хотите же Вы мне сказать, что из-за того, что я подтолкнул её к лечению, она не сможет вылечиться, — голос Попова переполнен скептицизмом.

— Я лишь хочу Вам сказать, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Арсений пытливо смотрит в карие, почти чёрные глаза санитара. Девушка вновь вздыхает, на этот раз чуть более устало, чем ранее.

— Алиса не понимает, что она тут делает, — начинает объяснять Ксения, и её тон становится более формальным. Эта перемена Арсению нравится. — Она думает, что пришла сюда «пересидеть» свою болезнь, не отдаёт себе отчёт в том, зачем она здесь. Девочка чудесная, в чём-то ужасно упёртая и со своими сложностями, но невероятно открытая, изголодавшаяся по общению. Наладить с ней дружескую связь было проще простого, но начать направленное лечение… — Ксения многозначительно замолкает, и Арсений понятливо кивает. — Алиса не открывается психологам, не подпускает к себе никого слишком близко, противится еде, медикаментам, профилактикам и терапиям. С ней сложно, но не потому что она трудный пациент. Она ещё не пациент вовсе. Пока она не захочет, ничего не произойдёт.

Арсений молчит, разглядывая санитара. Ксения взгляд устремляет в окно, где расстилается бледный пейзаж.

— Я ничего не могу?..

— Ничего, — подтверждает она неозвученную мысль. Арсений обречённо кивает и отталкивается от подоконника.

Ксения без слов проводит его до нужной палаты. В этом коридоре пустынно и явно тише, чем во всех предыдущих. Место кажется ещё более безжизненным, чем казалось до этого. Ксения Сергеевна, на удивление, улавливает и эту мысль десятиклассника и терпеливо объясняет, словно ей приходилось делать это уже миллионы раз.

— В этом крыле часто встречаются пустые палаты, многие не заселены уже очень давно, — поясняет она. — Сейчас все мелкие детки на плановой прогулке во внутреннем дворике, а старшие в основном на лечении. Арсений, — вдруг замечает она с недобрым прищуром, стоя у самой двери в палату, — Вы не сделали ни одного глотка за время нашего разговора. Я начинаю подозревать неладное.

— Заслушался Вас, Ксения, — с кислой улыбкой отвечает Арсений и смотрит на стаканчик в руке.

Кофе внутри горький и холодный, от такого Арса просто воротит (и как Алиса это пьёт?). Однако если врёшь, то доводи дело до конца — Попов делает глоток кофе и прилагает все усилия, чтобы не скривиться. Его внутренне передёргивает от горечи во рту, но внешне он это никак не выражает. По крайней мере, очень старается. Вдруг появляется странное желание выпить кофе до конца, чтобы хотя бы горечью кофеина вытравить как-то мерзкое чувство внутри, возникшее после разговора, и Арсений так и поступает — выпивает залпом, выбросив сразу же белый стаканчик в мусорку у двери. Ксения Сергеевна кивает.

— Что ж, тогда прошу прощения.

Арсений, поняв, что не выдержит больше ни секунды наедине с этой девушкой, сам открывает дверь в палату. Алиса сидит к нему спиной на чужой кровати, подогнув под себя тощие ноги. Перед нею раскрыты две тетради, у железного изголовья полулёжа расположился какой-то парень. Он в такой же больничной пижаме, волосы его растрёпаны и торчат в разные стороны, взгляд впалых глаз спокойный и даже снисходительный. В костлявых пальцах он крутит ручку с названием клиники.

— Господи, я не понимаю, это же бред какой-то, — возмущённо всплёскивает Алиса руками.

— Да погоди, я даже объяснять не закончил, — хохочет парень, откладывая ручку в сторону. — Ой, это, походу, к тебе.

Алиса резко оборачивается и почти подскакивает с места, бросаясь на шею Арсению. Она стискивает его в объятьях настолько крепких, что даже больно становится, но Арсений и слова не говорит подруге на этот счёт. Он носом тычется в шею, лицо щекочут редкие волосы. Они уже не пахнут тем шампунем с клубникой, как пахли раньше — этот аромат всегда напоминает Арсу тот раз, когда он впервые обнял Алису. Было темно, холодно, и казалось, что ничего хорошего на земле уже не осталось. Теперь от этого запаха не осталось и следа, ведь его наглухо перекрыл резкий аромат медикаментов и какого-то местного сухого мыла.

— Почему так долго? — задаёт наконец вопрос Алиса и отходит от Арсения на один шажок.

Попов смотрит на девочку пристально, словно боясь что-то упустить в родных чертах. У Алисы кожа такая бледная и прозрачная, что каждую венку видно, зелень в глазах потускнела, от сухих покусанных губ отлила кровь. Такая крохотная, хрупкая, невесомая. Алиса кажется Арсению странным сном, видением, эфемерным существом, от которого веет мертвецким холодом и жуткой тоской.

Арсений не выдерживает и вновь прижимает к себе Алису, проглатывая неприятный ком в горле. Девочка от неожиданности охает, но послушно склоняет свою голову на чужое плечо, когда Арсений начинает гладить её по голове.

— Как я скучаю по тебе, — шепчет Арсений и чувствует, как вздрогнуло девичье тельце в его руках. — Каждый день по тебе скучаю, Алис, каждый божий день…

— Ну нет, я сейчас буду плакать, стой, — Алиса пытается отстраниться, вытирает заслезившиеся глаза ладонями. — Придурок, ты чего наделал?

Алиса смеётся через всхлипы, и Арсений мягко обнимает её сбоку, целуя в висок и лоб, попутно помогая вытирать влажные щёки. Алиса жмётся к нему, словно слепой, новорождённый котенок, и у Арсения ноет внутри надрывно.

— Чувствую себя неловко, — говорит, откашлявшись, парень, сидевший на койке. Алиса опять смеётся. — Представишь?

— Это Арсений, самый лучший на свете друг и вообще человек, — открыто заявляет она, и Арс шутливо прижимает руки к груди, за что получает недовольный тычок в бок.

— Просто Слава. Такими регалиями не могу похвастаться, однако приятно познакомиться, — парни жмут друг другу руки, и Арсений даже удивляется крепкой хватке Славы.

— Взаимно.

— И чем же вы тут занимались, мои рыбки? — спрашивает Ксения Сергеевна, которая всё это время стояла в дверях.

Алиса запрокидывает голову к потолку и устало мычит. Слава же хихикает, — Арсению внезапно интересно, от какого имени это сокращение? Вячеслав? Святослав? Мстислав какой-нибудь? — и складывает в стопочку тетради, лежащие на его постели.

— Я пытался объяснить Алисе геометрию.

— Оказывается, при смешанном обучении надо что-то делать, — недовольно отзывается она.

— Смешанном? — заинтересованно переспрашивает Ксения Сергеевна и присаживается на пустующую койку.

— Ну, у нас в школе можно было заявление написать, чтоб на дистант уйти типа. Я подписи родичей подделала, и теперь вот разгребаю задания всякие.

— Слушай, ну хорошо, что на домашнее уходить не пришлось, как мне, — сказал Слава с видом знатока, и Алиса уныло кивнула. — Не кисни, всё нормуль. А с геометрией мы с тобой разберёмся как-нибудь.

Слава ободряюще улыбается Алисе, и та, чуть поджав губы из-за расстройства, благодарно улыбается в ответ. Эту идиллию прерывает Ксения Сергеевна, обратившись к посетителю клиники.

— Арсений, Вы без меня тут справитесь? Мне нужно отойти, я заберу Алису через полчаса.

— Так скоро? — разочарованно вздыхает Алиса.

— Да, так скоро.

— Это нечестно. Мы же толком поговорить не успеем!

Ксения Сергеевна кажется неожиданно раздражённой, и Арсений понятия не имеет, чем вызвана такая перемена в настроении.

— Алиса, — с нажимом говорит Ксения Сергеевна, — это не обсуждается.

— В следующий раз я просто приду пораньше, окей? — предлагает Арсений.

— Как скажешь, — Алиса пожимает острыми плечами.

— Ну и отлично. Я пошла, — сообщает Ксения Сергеевна и выходит из палаты, хлопнув при этом дверью чуть громче, чем того требовала ситуация.

— Чё это с ней? — спрашивает удивленно Слава.

— Хер знает, — отзывается Алиса и, встрепенувшись, тянет Арсения на свою постель. — Рассказывай, как там на свободе!

— Могло быть и лучше, — Арсений хмыкает совсем невесело. Он стягивает с одной ноги кроссовок и подгибает её под себя.

— Да ты всегда так говоришь, — фыркает Алиса недовольно. — А как там, ну… мама, что ли?

Алиса неловко прячет взгляд и теребит рукав больничной сорочки. Арс вспоминает, как столкнулся с матерью Алисы на лестничной клетке сегодня утром, и понимает, что не может ей об этом рассказать.

Слава поджимает губы — Арсений вспоминает слова Алисы о том, что он сирота.

— Хотя, блин, тупой вопрос, да? — усмехается вдруг Алиса, мотнув головой, словно сбрасывая наваждение. — Ей всё равно, думаю. Как и всегда.

— Не расстраивайся из-за этого, ты же знаешь…

— Знаю, — соглашается Алиса, хоть Арсений не успел договорить. — Просто, знаешь, ну… я иногда, типа, скучаю? Я даже не уверена, по чему именно, но бывает, что я… я, ну, не знаю. Просто скучаю. Как будто бы по нормальной семье, которой у меня никогда не было.

— Лис, все через это проходят, — говорит неожиданно Слава, и Арсений даже дёргает уголком губ, когда слышит забавное прозвище. — Здесь сначала появляется ужасная тоска по родному, но её нужно просто перетерпеть. Аля мне раньше тоже говорила, как скучает по семье, хотя у неё, вроде, всё с этим нормально. Да и я первый месяц тут каждую ночь вспоминал мать — до сих пор не пойму, что это было. На тот момент уже год с её смерти прошёл, и, вроде, даже отпустило слегка, а как на стационарку лёг, так всё.

— А что стало спустя месяц? — интересуется Арсений и тут же думает, не слишком ли он лезет с такими вопросами в чужую жизнь. Однако Слава отвечает спокойно и даже беспечно.

— Заставил себя поговорить с местными психиатрами. Ну, типа, нормально так попиздеть.

— И прям помогло? — с недоверием спрашивает Алиса.

— На удивление. Не доверял я мозгоправам, а зря. Но у Али с этим потяжелей.

— Аля — ваша соседка?

— Ага, — кивает Алиса. — Она прикольная, на самом деле.

Арсению приходит в голову мысль о том, что «маразматичка с неебическим расстройством личности и пищевого поведения» слабо подходит под определение «прикольная», однако он тактично молчит об этом.

— Со своими тараканами, конечно, но она правда классная, — соглашается Слава. Он ерошит свои волосы, и Арсений на секунду задаётся вопросом, сколько ему лет. Он старше него? Одногодка?

— Да у Арса те ещё тараканы, так что они могут посоревноваться, — смеётся Алиса, и Арсений закатывает глаза.

— Кстати, Слав, извини, если сейчас задам не очень правильный вопрос, — неуверенно начинает Попов, и парень доброжелательно улыбается, — ты выглядишь… здоровым? Я не знаю, нормально ли так говорить, но…

— Да всё ок, не парься, — отмахивается Слава. — Я, по сути дела, уже иду на поправку, так что ты отчасти прав.

— О! У Славы была такая романтичная история! — Алиса чуть ли не подскакивает на месте. — Слав, расскажи!

Парень смеётся и забавно краснеет. Алиса канючит ещё немного, и Слава в итоге сдаётся и принимается рассказывать, смущённо вырисовывая загогулины на постели.

— Вообще, романтичного мало. История тупая совершенно, и мне даже стыдно за себя-помладше, — признаётся он. — Я стал ограничивать себя в еде осознанно в тот момент, когда… м-м, ну…

— Когда он осознал свою ориентацию, — говорит за него Алиса с хитрой улыбкой.

Арсений бледнеет, кажется. По крайней мере по ощущениям точно.

В башке — резко — каша какая-то. То есть, ну, в смысле? Этот Слава, получается… гей? Прям натуральный? Хотя, такое определение слабо подходит к ситуации, но всё же.

Арсений не то чтобы совсем неандерталец, да и сам не первый день на одноклассника заглядывается, однако никогда не встречал гея… вот так. Прям чтоб знать, что этот парень перед тобой — стопроцентный гей, без ГМО, только гомо. Это, типа, странно. Слава же обычный парень, совершенно обычный, без манерностей и чего-то такого, что должно быть ему, по идее, присуще. И Арсений знает, что это всё стереотипы тупые, но… но блин. Как-то не сходится.

Сам-то Арсений никогда о своей ориентации не задумывался. А нахрена? Ну и подумаешь, что ему нравится Антон, это же почти то же самое, что и девушка, только… только парень. С членом, блин.

Блять.

— Во-от, — неловко тянет Слава, пока Арс оторопело обрабатывает информацию. — Ну, блин, так вышло. Такой родился, я не выбирал.

— Да нет, — отвечает Арсений неожиданно сиплым голосом и повторяет, откашлявшись, — нет, всё хорошо. Извини.

У Арсения, кажется, вспотели ладони. Он незаметно вытирает их об джинсы.

— В общем, так совпало, что всё навалилось очень внезапно. После гибели матери вся жизнь по пизде пошла. Я остался на плечах у бабки, стал себе увечия всякие наносить — кукуха поехала, в общем, а потом ещё и с этим… хуйня полная, короче. Ну, лёг на стационарное в охуительно убогом состоянии после того, как однажды в реанимацию попал. Две больницы сменил, пока тут не засел уже. Ну, история не в этом, — Слава усмехается, а у Арсения мурашки бегут. — Познакомился я с парнем одним во время лечения. В интернете, правда. Мы с ним общаться стали так внезапно, что мне даже не верится, что это всё наяву. В общем, меня вытянуть никак не могли, состояние оставалось таким же, если не хуже, а потом вдруг появился он, и… Я пошёл на поправку. Я захотел жить, и я уверенно могу сказать, что это благодаря ему.

— А говоришь, что не романтично, — замечает Алиса, и Слава хмыкает.

— Так и есть. Я чуть не сдох, я сирота без гроша и без будущего, я… бля, я гомик в России. Я иногда до сих пор не уверен, радоваться ли мне тому факту, что я вообще живой, — неожиданно резко говорит Слава. — Но с ним всё действительно стало проще. Он единственное, что у меня есть.

— Ты его любишь? — задаёт единственный важный вопрос Арсений.

Слава глядит ему в глаза пристально, с какой-то глубокой печалью.

— Не знаю, — честно отвечает он и качает головой. — Ради него мне хочется жить. Наверное, это что-то да значит.

***

Антон заходит в душную квартиру, музыка из которой слышна по всему обшарпанному подъезду. У порога свалена куча пар обуви, света нет практически никакого. Свою обувь Антон решает не снимать, сразу проходя вглубь на удивление просторной квартиры. Многоголосый беспорядочный гомон звучит со всех сторон, на первые секунды сбивая с толку. Музыка громкая, тяжёлая, но по ушам не бьёт: то ли от того, что Антон тупо привык к такому, то ли из-за не очень хороших колонок, из которых она, собственно, и играла. Антон сразу заходит в зал, откуда исходит весь шум, и натыкается на кучу танцующих людей. Бренчат стеклянные бутылки из-под пива, катающиеся по полу вслед за беспорядочными движениями ног, иногда общий однотонный шум разрезают взрывы внезапного хохота.

— Антоха!

На Шаста налетает Саша Комарин, от которого за километр таращит бухлом, и кладёт тяжёлую руку ему на плечо. Антон криво улыбается.

Фу, ебать.

— Э, народ, смотрите, кто пришёл! — орёт он, и весь выше обозначенный народ обращает на позднего гостя внимание.

Раздаётся всеобщий приветственный гул, к нему тянутся руки, которые непременно нужно пожать, тела, которые обязательно нужно обнять, слышатся голоса, на которые нужно ответить тем же. Людей в хате много — дохуя, блять, Антон даже трети из них не знает — и душно настолько, что Антон уже через минуту чувствует, как вспотели его ладони и лоб. Он стреляет взглядом в разные стороны, однако в зале — очевидно, самом эпицентре тусовки — не находит того, кого искал. Вокруг темно, хоть глаз выколи, только телевизор работает, включенный без звука на каком-то музыкальном канале и окрашивающий всё в комнате с пурпурно-синие цвета. Антон вываливается из гостиной в коридор и плетётся в следующую комнату. Открывает дверь и недовольно цокает — это спальня; на кровати распласталась уже полураздетая девушка, а над ней нависает какой-то чувак, жадно и с противными причмокиваниями целующий её оголённый живот. Девушка будто в полудрёме бросает замыленный взгляд в сторону двери, где застыл Антон, но не находит в себе сил поворочать языком, поэтому Шастун молча закрывает дверь, решая забить на почти потрахавшуюся парочку. Главное, чтобы их никто во время соития не запалил, а то неловко выйдет. Шаст даже хмыкает от этой странной мысли. Антон идёт дальше и заходит на кухню, где оказывается гораздо свежее и дышится легче (дверь на балкон открыта настежь). Там сидят всего лишь четверо, и Шастун даже выдыхает облегчённо.

— Антон! Не ожидал, что ты придёшь. Рад тебя видеть.

Мягкий голос Егора кажется Антону таким инородным и одновременно почти родным. Он как всегда в своём репертуаре — по обе стороны от него сидят две красивые девушки, в руке подожжённая самокрутка, в прищуренных серых глазах читается полная уверенность в себе, на сжатых губах легкая ухмылка, волосы лежат небрежно — в них даже путаются пальцы одной из девчонок, которая игриво перебирает тёмные пряди. Напротив сидит Костян; он лишь молча отсалютовал вошедшему парню, но Антону этого вполне достаточно.

— Пока не буду говорить, что это взаимно, однако сделаем вид, — отвечает Антон с усмешкой, которую не может удержать.

При виде Егора у него внутри будто тумблер какой щёлкает, и хочется от жизни всего и сразу. Странно.

— А ты всё тот же, — смеётся Егор и протягивает руку для рукопожатия, на которое Антон чуть ли не с удовольствием отвечает. — Садись, чё встал-то. Курнуть не хочешь?

— Не очень, — мотает головой Шастун.

— Ну тогда хоть выпей для начала, а то негоже так. Костян, налей ему, — кивает небрежно Мартымянов.

— Виски, водка, джин? — перечисляет Костя, глядя под стол на бутылки.

— Да хуй с ним, давай виски.

На столе оказывается полная бутылка, а после один стеклянный стакан и две кружки. Пить приходилось и не в таких условиях, поэтому претензий к несоответствующей посуде никто не имел; даже наоборот, наличие даже одного стакана было роскошью. Пьют медленно, разговаривают, по сути дела, ни о чём — Антон даже и не помнит, о чём была речь. Кажется, Егор рассказывает что-то про колледж, а может и нет, чёрт его знает. Костя спрашивает про Макара, но Антон мямлит в ответ что-то несуразное. Вскоре Егор вновь предлагает Антону косяк, и на этот раз Шастун, будучи прилично подвыпившим, легко соглашается. В голову ударяет уже успевшее позабыться чувство, и Антон с приятным удовлетворением запрокидывает голову, выдыхая дым в чуть кружащийся потолок.

Спустя примерно полчаса на кухню заходят ещё двое: какой-то парень, чьё лицо Антон смутно припоминает, и высокая блондинка, которую Шастун определённо видит впервые.

— О, Тох, знакомься, это Ясна, — представляет девушку Егор, отрываясь от стакана с виски.

— Понятна, — невпопад шутит Антон, на что девушка закатывает глаза.

Ясна и тот полузнакомый чувак присаживаются за стол и присоединяются к разговору. Антон пьёт много — даже слишком; сильнее него нажирается только Костян, но Тоха уже и не помнит, когда он видел его в последний раз не нахераченным — и скуривает целый косяк, чего раньше себе не позволял. Егор постоянно смотрит на Антона, так пристально, что пиздец жутко, но после какого-то там стакана виски Шаст уже перестаёт обращать на это внимание. На кухне стоит громкий хохот, постоянно проливается алкоголь, а воздух мутный и задымленный несмотря на распахнутую балконную дверь. С каждой минутой этой несветской беседы Ясна оказывается к Антону всё ближе, пока в какой-то момент Шаст не замечает, что та уже у него под боком. Он бездумно закидывает правую руку ей на плечо. Во время разговора он играет с бретелькой её майки, касается небрежно её загорелой кожи, а в какой-то момент и вовсе опускает руку сначала на талию, а потом и на бедро.

Ясна наклоняется к уху Антона и шепчет, игриво пробегаясь пальцами по спокойно вздымающейся груди.

— Хочешь, я тебе отсосу?

Антон смеётся. Вот так в лоб — звучит круто.

— Бля, малыш, я накуренный. У меня даже не встанет на тебя, — усмехается Антон, лениво поворачивая к ней лицо и выдыхая дым ей в губы.

— На меня у всех вставал, малыш, — заявляет она, — и ты не исключение. Смотри.

Ясна кладёт наманикюренную ручку на ногу Антона, мягко её оглаживая под столом, и поднимается чуть выше, к паху. Она накрывает ладонью его член и слегка сжимает, с самодовольным удовлетворением чувствуя, как затвердевает половой орган. Ясна пробирается рукой под толстовку Антона, царапает ноготками торс, после чего её ладонь протискивается под джинсы и гладит горячий член сквозь трусы. Антон мычит, с наслаждением закрывая глаза. Кажется, кто-то за столом коротко бросает на них взгляд.

Похуй. Вот вообще похуй, честно. У Антона сейчас очевидно умелая рука на члене, а тут чьи-то взгляды. Абсолютно насрать.

— Ну что, пройдёмся до туалета? — предлагает Ясна.

— Если ты настаиваешь, — отвечает ей Антон.

Ясна встаёт и тянет Антона за руку, уводя из кухни. Никто не говорит им и слова, и без того понимая, к чему идёт дело. Ясна заводит Антона в ванную и закрывает дверь на замок, после чего разворачивается к Шастуну и кровожадно впивается в его губы. Антон едва ворочает языком, в то время как женский язычок проворно ласкает его рот. Ясна без прелюдий лезет руками к ремню на джинсах и легко расстёгивает его, даже не глядя. Она вновь сжимает через ткань джинсов член парня, и Антон, рыкнув, грубо прижимает её к стене, сжав пальцы на худой талии. Он трогает одной рукой мягкую грудь, пока Ясна спускает с него джинсы вместе с трусами.

— Меня ждёт самый лучший минет в моей жизни, малышка? — с усмешкой уточняет Антон, смазанно целуя женскую шею.

— Лучше, чем ты можешь себе представить, — девушка разворачивает парня к стене и похотливо улыбается.

Антон хмыкает, зная, что вряд ли.

Ясна опускается перед Антоном на колени и обхватывает основание его члена одной рукой. Она проводит вверх и вниз, глядя на реакцию Антона, после чего языком проводит от основания до самой головки. Ясна обхватывает губами головку члена, облизывает несколько раз и ведёт по нему рукой, размазывая слюну и смазку. Девушка откидывает длинные волосы за спину и заглатывает член на половину его длины, после чего начинает медленно насаживаться на него, двигая ладонью в такт своим движениям. Он смотрит на Антона снизу вверх, и это выглядит так похабно, что Шастуна это только больше заводит — он слегка двигает бёдрами вперёд, подаваясь навстречу податливому рту. Ясна двигается уже чуть быстрее, продолжая надрачивать Антону, и иногда выпускает член изо рта с характерным мокрым звуком. Слюна блестит на её пухлых губах, в глазах блеск дикий, сумасшедший даже. Она вновь заглатывает член, но на этот раз максимально глубоко, как только может, чуть ли не на всю длину, толкается пару раз, после чего снова выпускает, громко вздыхая. Антон стонет и откидывает голову назад, ударяясь затылком о плитку. Когда движения Ясны становятся более энергичными, он собирает одной рукой её волосы в хвост и начинает подталкивать. Шастун даже мычит слегка, когда толкается тазом навстречу. Так продолжается некоторое время: Ясна то работает руками, то старательно лижет член языком, то глубоко насаживается на него ртом. Антон протяжно стонет, последний раз толкаясь бёдрами вперёд, и чувствует, как подрагивают слегка колени и накатывает приятная нега.

Антон уже и не помнит, когда в последний раз кончал от минета. Обычно минет был лишь прелюдией, и кончал он только после секса, а тут — на тебе. На лице Ясны: вокруг губ, на правой щеке, на подбородке — его сперма, немного стекает на её грудь, и она словно бы с удовольствием проглатывает то, что попало ей в рот. Антон не понимает, как девушки это делают, однако ему нравится, как это выглядит.

Ясна оглаживает в последний раз уже опавший член и поднимается с колен. Отрывает себе немного туалетной бумаги, отдаёт часть Антону и вытирает своё лицо, заглянув в маленькое зеркало над раковиной. Антону кажется эта картина ужасно пошлой и красиво-некрасивой. Он одевается и подходит к Ясне сзади, обнимая поперёк живота.

— Жаль, что ты и правда под травой, — со вздохом говорит она и разворачивается с Антону лицом. — В ином случае я бы с тобой даже переспала.

— Да что ты? — шёпотом спрашивает Антон.

Он развязно целует Ясну, оттягивая её верхнюю губу, и та отвечает ему тем же. От неё пахнет зелёным яблоком. Антону смешно от этого, и он смеётся вслух. Получается глупо, ведь он посмеялся Ясне в губы, но той это будто бы и понравилось.

— Кто знает, может быть однажды, — задумчиво говорит Ясна.

— Думаю, у нас был бы отличный секс, — мутно лепечет Антон куда-то ей в подбородок. — Жаркий, долгий и грубый. Тебе нравится такое, Ясна?

— Даже угашенный ты знаешь, как соблазнять девушек, — смеётся она и подставляет под смазанные поцелуи длинную шею.

— Мы всё ещё можем переспать, ты в курсе?

— Не люблю заниматься сексом в ванной. Но, — Ясна мягко отодвигает от себя Антона. Взгляд у него замыленный и отрешённый, однако возбуждённый, — ты всегда можешь приехать ко мне.

Ясна поправляет майку и коротко целует Антона в губы.

— До встречи, малыш.

Ясна выходит из ванной комнаты и оставляет Антона одного.

***

Слава загнанно дышит, стоя у кабинета Ксении Сергеевны. В коридоре темно, ни одна лампочка не горит, и только жуткий голубой свет от луны скользит по полу и стенам. Отдалённо слышен детский плач, в остальном — тишина. У Славы руки трясутся слегка, в голове белый шум, и мысль только одна — не попасться. Прикладывается ухом к двери, слушает. Вроде пусто. Чуть приоткрывает дверь, взглядом скользит в узкую щель. Выдыхает облегчённо — никого. Неуверенно ступает вглубь кабинета, озирается по сторонам и, удостоверившись в том, что всё безопасно, кидается к рабочему столу, заваленному кучей разных бумаг и папок, чуть не роняя их на пол. Включает настольную лампу и щурится от режущего глаза света. Открывает беспорядочно ящики и роется в них, пока не натыкается на нужную ему коробку. В ней лежат три телефона: его собственный, Алин и с недавних пор ещё и Алисин. Достаёт последний, как вдруг слышит чьи-то шаги.

— Сука, — шипит Слава, а тело как назло сковывает страх.

Парень ныряет за дверь, надеясь, что в темноте его не заметят. Сердце колотится бешено и стучит так, нахрен, громко, что слышно чуть ли не на весь кабинет — по крайне мере Славе кажется именно так. Шаги всё ближе, а руки всё холоднее.

— Ой, чё это у Ксюши свет? — говорит удивлённо мужской голос. Слава покрепче сжимает телефон в руке и впечатывается в стену за спиной. Ужас сковывает всё тело, когда санитар подходит к двери.

Слава видит краем глаза, как к нему подбирается тень. Он жмурится в испуге и даже вспоминает молитву, которую бормотала ему раньше бабушка перед сном.

— Как всегда в бумажках роется, забей, — пренебрежительно отмахивается обладательница грубоватого голоса. — Просто дверь прикрой и всё.

— А она разве сегодня оставалась?

Тень делает ещё один шаг вперёд. Кажется, это конец. Ему просто жопа.

— Ну видимо да, — раздражённо отвечает женский голос. — Пошли уже, нам ещё второй этаж обходить и Юле ключи сдавать.

Санитар мнётся ещё пару секунд, но в итоге закрывает дверь. Слава прислушивается к удаляющимся шагам и облегчённо выдыхает. Пытается унять дрожь в руках, но не выходит. Когда звуки голосов окончательно стихают, Слава осторожно выходит обратно в коридор. Темнота за эту пару минут сгустилась, а лунный свет стал ещё ярче. Вновь раздаётся надрывный детский плач в вязкой тишине больницы.

Слава торопится к палате, игнорируя леденящий стопы холод плиточного пола. Тихо, как только может, заходит в палату и облокачивается с облегчением затылком на дверь.

Алиса спит.

Слава на носочках подходит к своей кровати и садится, боясь даже издать случайный скрип. Включает телефон и, к огромному счастью, не натыкается на пароль. Быстро открывает контакты и смотрит самый первый — Арс. Слава берёт свой блокнот и чиркает на случайно открывшейся странице его номер, после чего ещё раз смотрит на притихшую Алису. В голове появляется мысль о том, что сегодня уснуть ему не удастся.

Слава сидит в тишине, клюя носом, чуть меньше получаса. За это время в их палату заглядывает один из дежурных: по звуку шагов Слава догадывается, что это, скорее всего, была Юлия Александровна. Благо, она даже не зашла внутрь, а просто посмотрела, что оба пациента, вроде бы, спят, и преспокойно вышла. Когда Слава уже чувствует, как неумолимо слипаются его глаза, а реальность мутно смешивается со сном, Алиса вдруг вновь начинает мычать и ворочаться.

— Твою мать, — шипит Слава и резко подрывается к Алисе. — Блять, Алис, тише, прошу тебя, тише…

Алиса, конечно же, не слышит. Она снова мычит, только громче, запрокидывает голову и начинает хвататься пальцами за промокшие простыни, словно бы в судорогах. Слава беспорядочно гладит её по голове и щекам, но она бессознательно уворачивается и начинает поскуливать.

— Тише-тише-тише, Лис, умоляю тебя, тише…

Слава берёт девушку за руку, надеясь, что сквозь сон она почувствует прикосновение. По щекам Алисы потекли крупные слёзы, грудь заходила ходуном. Она жутко изгибается, и вдруг с обескровленных губ срывается неприлично резкий для ночной тишины вой.

— Блять…

Слава закрывает Алисе рот ладонью, но она с остервенением вонзается в неё зубами.

— Блять! — повторяет Слава и одёргивает руку.

Слава комкает простынь и пытается закрыть лицо Алисы ею, чтобы сделать её плач не таким громким. В голове у Славы пульсирует две мысли: если их услышат, это будет полная катастрофа, и он не знает, как это предотвратить. Алиса вертит головой и дышит так загнанно, что Славе становится её ужасно жаль, но простынь он не убирает. Он вновь находит контакт Арсения в телефоне Алисы и трясущейся рукой подносит к уху.

Гудки тянутся ужасно долго. Паранормально большой диск луны зловеще лезет своим синим свечением в комнату, освещая взмокший лоб Алисы и смятые простыни.

— Алиса, ты сдурела? — сонно, чуть причмокивая лепечет Арсений, как вдруг слышится шуршание и более осознанный возглас: — Алиса?

— Это Слава, Алиса спит.

— Слава? — переспрашивает Арсений, вновь слышится шорох.

— Ты, блять, попугай, или кто? — огрызается Слава. — Алисе плохо, очень плохо. Блять, ей так хуёво, я понятия не имею, что мне, сука, делать!

Славу бьёт паническая дрожь, едва телефон держится в ладони.

— Что делать?! — истеричным шёпотом спрашивает Арсений. — Звать врача, идиот!

— Ты думаешь, я совсем без мозгов? Я не могу, мне некого звать. Сейчас вообще нет времени на это, я потом объясню, просто поверь мне на слово.

Следует секунда тишины, словно связь прервалась. Алиса вновь сдавленно стонет, и Слава принимается что-то успокаивающе ей шептать. Она чуть успокаивается, и Слава даже отнимает простынь от её лица.

— Это Алиса? — севшим голосом спрашивает Арсений.

— Да. Ей снятся не кошмары, её мучают ебучие сонные параличи, истерия и какие-то ещё охуевшие приступы. Я понятия не имею, что это! Это третий раз за её пребывание тут и второй раз за эту ночь. Ты знаешь, что с этим делать?

— Я… я не знаю, я…

Арсений молчит несколько секунд. Славе кажется, будто он одевается. Да нет, не мог же он…

— Я сейчас приеду, дай мне минут десять, я вызову такси.

А.

Видимо, мог.

— Ты конченный?! — яростно шипит Слава в трубку и испуганно косится на Алису. — Послушай, ты ещё спишь и не понимаешь, что несёшь. Тебя не пустят. Это бесполезно.

— Нет-нет, я… я придумаю что-нибудь, я попрошу… заплачу сколько надо, не знаю.

— Арсений.

— Я что-нибудь придумаю, всё нормально.

Арсений говорит затуманенно, почти как в бреду. Славе от этой ситуации хочется заорать.

Ладно, Арсений всё равно сейчас не соображает. Даже если он приедет, то никуда не попадёт, так что о нём Слава беспокоиться точно не будет; а ежели не приедет, так ещё лучше. Но вот Алиса… она снова ворочается, и лицо её хмурится и кривится.

— Всё, я вышел, — зачем-то говорит Арсений, и его голос многократно отражают стены подъезда. — Родители вроде спят…

— Поговори с Алисой, — перебивает его Слава и включает на громкую, замечая, как та начинает безмолвно открывать рот.

— Что?

— Поговори с Алисой, ты должен её успокоить.

— Алиса… чёрт, Алис, ты слышишь? Котёнок, милый мой котёнок, что же с тобой творится? Я тут, я рядом, уже почти рядом, слышишь меня? Не бойся ничего, спи спокойно. Я вот сейчас иду, знаешь, как красиво ночью на улице? Фонарь тот перегоревший, помнишь, так и не поменяли там лампочку…

Арсений тускло смеётся. Слава устало выдыхает и, еле волочась, перебирается обратно на свою кровать, оставив телефон на тумбочке. Мягкий голос Попова успокаивает и его тоже, поэтому понемногу он начинает дремать. Лицо Алисы и вовсе разгладилось, не выражало больше никакой муки. Глаза у Славы болят, и тело ломит, и Арсений говорит так спокойно и нежно, и его так тянет уснуть.

—…тогда колыбельную пела мне, но я её не помню. Слишком маленьким был. Я тебе сейчас тоже почти колыбельную пою, представляешь, только рассказываю. Но я уже много лет не слышал, как мама поёт, Алис…

Славе мерещится мать, присевшая на угол кровати и поглаживающая его по голове. У неё печальные глаза и тёплая улыбка, а ещё ласковый голос, тихий-тихий, почти неслышный из-за голоса Арсения. Слава помнит колыбельную, которую ему пела мать, и это одно из немногих воспоминаний, оставшихся ему, о счастливом детстве.

—…и звёздочки. Всё небо в звёздах, за облаками, там, далеко-далеко. Они такие странные, нам их никогда не понять. Сейчас ни одной не видно, всё за тучами…

— Э, ты охерел?

Слава резко распахивает глаза и подскакивает на постели, хватает телефон, услышав посторонний голос через динамик. Алиса отворачивается в сторону окна.

— Арсений? — сипло шепчет Слава, упираясь взглядом в название контакта,

— Простите, ради бога, извините, — блеет Арсений. Слава слышит сквозь шипение динамика ещё что-то невнятное, чей-то голос, как вдруг раздаётся отчётливо: — Твою ж мать…

Звонок сбрасывается.

***

Антон стоит на улице и курит.

На улице дышится лучше, но едва ли Антон сейчас об этом думает. На балконе тесно, толпиться там неохота. Алкоголь уже лезет наружу, но это ничего, терпимо. Главное чтоб мать не звонила, он ни слова не свяжет. А сколько сейчас вообще? И где его телефон?

— Потерял?

Егор подкрадывается тихо. Антон поворачивается к нему лениво и натыкается на мягкую ухмылку. В руках у Егора телефон Антона. Шастун забирает его, кивнув, и смотрит на включившийся экран. Цифры плывут, и Антон хмурится.

Егор слабо смеётся.

— Сейчас почти три, — разгадывает его без усилий. — Нахрена ты так напился?

— Скучал.

— По чему? — Мартымянов изгибает бровь и опирается на спинку скамейки.

— Чья это квартира? — игнорирует вопрос Антон.

— Хуй знает, кто-то снял, — Егор пожимает плечами.

— А разве вы не празднуете новоселье?

— Антош, ну что за вопросы, — снисходительно улыбается Егор. — Это повод, а не причина.

— Бред.

— Возможно, — легко соглашается Егор и лезет в карман джинс за сигаретой. — Ну и плевать.

Антон чуть склоняет голову к плечу и щурится. Он слабо различает силуэты вокруг, и лицо Егора постоянно куда-то плывёт.

— Ты красивей, когда пьяный, — вдруг говорит Мартымянов. — Дашь прикурить?

— Без б.

— Кого это ты так? — спрашивает Егор, поджигая сигарету под огонём зажигалки из перебинтованных рук Антона.

— Лёху какого-то, не ебу, — Егор усмехается. — Он ко мне ещё в понедельник доебался, а потом. бля, не помню, че потом. Короче, в пятницу сцепились по хуйне, нас не успели разнять.

— Как там Илья?

— Сука, Егор, — Антон морщится. — Я не в состоянии сейчас, а тебе всё равно насрать.

— Но я же спрашиваю, — невозмутимо произносит Егор.

— Я бухой, отъебись.

— Где-то я это уже слышал, Шаст.

Антон злобно зыркает на Егора, бесстыдно над ним потешающегося. Мартымянов отталкивается от кривенькой скамьи и кидает почти не выкуренную сигарету на асфальт, придавливая носком кроссовка.

— Не засиживайся, тут прохладно.

Егор уходит, и Антон делает последнюю затяжку. Его ведёт в сторону, в голову ударяет тупая злость. Возвращаться в квартиру сейчас не хочется, — даже если из вредности, — поэтому он идёт вперёд. Антон в таком дворе не был никогда, но детская площадка тут зачётная. Он хочет дойти до неё, но тут его сильно толкают вправо. Антон едва удерживает равновесие, длинные ноги заплетаются и спотыкаются сами о себя.

— Э, ты охренел?

Антон выпрямляется и смотрит стеклянными глазами на нарушителя его пьяного спокойствия.

— Простите, ради бога, извините…

— Чего, блять? — Антон распахивает глаза и хватает уже уходящего парня за руку. Он дёргается и поворачивается к нему лицом. Большие голубые глаза, растрёпанная тёмная чёлка, открытый в немом удивлении рот, россыпь родинок на лице.

— Твою мать…

— Какая встреча.

Арсений пятится назад, но Антон рывком притягивает его обратно.

— Ты же напрашиваешься, да? — Антон скалится и облизывается. — Не случайно же ты здесь оказался, правда?

— Антон, пожалуйста, я должен идти.

— Не соглашусь. Куда же ты пойдёшь, если мы не поболтаем? Или ты не хочешь?

— Нет, нет, пожалуйста…

Арсений загнанно дышит, уставившись своими огромными глазами прямо в его. Страшно. Ему очень, очень страшно, и Антона бесит то, что ему уже не приносит кайф его страх.

— Интересно, а твои глаза считают красивыми? — Антон внезапно озвучивает ту мысль, которая мелькала у него в голове раздражающим насекомым уже долгое время.

Антон грубо обхватывает лицо парня, поцарапав его, кажется, кольцом, и стискивает его щёки пальцами так сильно, что он сдавленно мычит и вымученно открывает рот. Антон даже чувствует подушечками пальцев его зубы через молочную кожу. Но ему, в общем-то, плевать на это. Ему плевать на всё, кроме глубоких глаз, что даже в темноте ночи светятся изнутри. Вязкая лазурь вокруг чёрной капли зрачка дрожит от испуга, жёлтый блик от далёкого фонаря бегает по покрасневшим белкам.

— Мне кажется, что да. Мне они не нравятся. Такие… приторные, до охуения невинные, чистые.

Антон настолько близко к лицу Арсения, что их носы практически соприкасаются. Арсения воротит от запаха алкоголя до тошноты, скулы ноют под цепкими пальцами, а конечности мелко дрожат.

— Красивые глаза, да, — Антон задумчиво поворачивает чужое лицо, обхватив напряжённую челюсть. — С чем их обычно сравнивают? С морем?

Усмешка сочится ядом. Антон замахивается свободной рукой и со всей силы ударяет парня в живот. Арсений взвывает и сгибается пополам, но Антон резко дёргает его на себя.

— На меня смотри! — рявкает Шастун. — Бедное создание. Плачешь, да?

Арсений мотает головой в разные стороны, прикладывая к этому все свои силы.

— Нет? — наигранно удивляется Антон. — Даже если так?

Антон бьёт парня в солнечное сплетение, и Арсений, запрокинув голову назад, беззвучно глотает воздух, задыхаясь. Из голубых глаз всё-таки брызгают слёзы, и Антон с удовлетворением смотрит на них.

— Ну же, посмотри на меня, котёнок. Не отворачивайся, я хочу поглядеть на тебя.

Арсений не видит лица Шастуна из-за слёз, но выполняет указания, сказанные жутко-сладким тоном. Антон стирает большим пальцем слезу с правой щеки.

— И всё-таки какие же у тебя глаза, котёнок…

— Хватит, прошу, — отчаянно хрипит Арсений, и его голоса почти не слышно. Он вяло кладёт свои руки на чужие запястья в жалкой попытке отнять жёсткие ладони от своего лица.

Антон ударяет его по щеке.

— Проси ещё, — Антон никогда ещё не был к Арсению так близко. Никогда ещё не заглядывал так глубоко в его глаза, никогда не касался так его кожи, никогда не дышал с ним одним воздухам, чувствуя дрожь на его губах и горячее, сбитое дыхание, никогда не ощущал, как тяжело вздымается грудь и как надрывно лёгкие разводят острые рёбра. — Моли меня.

— Умоляю, — у Арсения, кажется, двигаются только губы, и слов расслышать невозможно.

— Больше, — Антон ударяет Арсения ещё раз. Он такой податливый, весь перед ним, и вся его боль — в руках Антона. Это пьянит сильнее виски, водки и джина вместе взятых, а мысли путает сильнее травы.

— Прошу, Антон, пожалуйста… умоляю… молю тебя...

— Молодец, котёнок, — довольно склабится Шастун. — Ты заслужил похвалу. Хочешь награду? Я могу тебе предложить. Чего ты хочешь?

— Просто… пусти…

Арсений сильно закашливается. Лицо его серое от слёз и красное от пощёчин.

— Как неблагодарно, — недовольно говорит Антон и отстраняется от Арсения.

Шастун с презрением глядит на избитое существо в своих руках, чувствует, как шумит кровь в ушах. Он рывком отпускает парня, тот падает на землю и тут же начинает откашливаться и судорожно дышать. Антон кривится и резко бьёт ногой в бок Арсения, заставляя того, и без того корячащегося от боли, окончательно лечь на землю, свернувшись клубком. Красный шум застилает все мысли, и Антон бьёт ещё раз — попадает то ли в бок, то ли в ноги. Или руки? Нет, руками Арсений прикрывает голову. Или нет? Он вообще бьёт Арсения или кого-то другого? А кто вообще такой Арсений? У него красивые глаза. Шастун надавливает ногой на какую-то конечность парня, и он измученно стонет.

Антон уходит, оставив позади содрогающееся в конвульсиях тело.