Эрик часто видел этого парня в парке. И в тепло, и в холод он неизменно приходил на одно и то же место с мольбертом и палитрой красок и рисовал. Слякотный и мрачный сентябрь уступил место солнечному и тёплому октябрю, и золотая осень прочно закрепилась в своих правах, раскрасив деревья в пятьдесят оттенков жёлтого и красного. У Эрика вошло уже в привычку каждый день, выходя на обеденный перерыв, садиться на одну и ту же скамейку в парке и наблюдать за вдохновленно рисующим парнем. 

Эрик не видел, что тот рисовал, но почему-то думал, что всё подряд: людей, животных, деревья. Кисточка, будто ставшая частью его руки, порхала над холстом, накладывая ровные и аккуратные (Эрик был в этом уверен) мазки и линии. Художник всегда одевался неизменно: серое твидовое пальто, серые брюки и серый шарф, небрежно переброшенный через плечо, чтобы ветер не бросал в лицо. Одетый во всё серое, парень легко мог бы стать кляксой на золоте опавших листьев, если бы не его яркие глаза, цветом не уступавшие синеве неба над головой. Ему достаточно было чуть-чуть улыбнуться, чтобы начинало казаться, будто солнце сияет только за счёт этой улыбки.

Эрик часто видел, как Художник рисует что-то для местной детворы, тянущейся к нему, будто к доброму сказочнику. Школьники, возвращаясь после уроков домой, облепляли его, словно пчелы сочное яблоко. И никто из них не уходил без небольшого рисованного подарка. Художник любил не только детей, но и животных. Почти всегда в его карманах находилось несколько орехов для местных белок, а для маленького котёнка, жившего здесь же в парке, он всегда покупал в ближайшем фаст-фуде сосиски или мясные обрезки. Баристы из кофейни неподалёку быстро нашли общий язык с улыбчивым Художником, флиртовавшим и с ними, и с девушками-официантками. У него это получалось так легко и непринуждённо, что Эрик, всё время покупавший в этой же кофейне кофе и что-нибудь сладкое, чувствовал, как в душе шевелится противная гусеница непонятно откуда взявшейся ревности. 

Он не стремился заводить какое-либо знакомство с Художником, но иногда очень хотелось, чтобы улыбка и весёлые шутки синеглазого паренька светились и звучали только для него, инженера-проэктировщика Эрика Леншерра. Ведь именно благодаря ему Эрик полюбил солнечную погоду и обеденные прогулки в парке. Даже коллеги по отделу замечали, что в последнее время он стал каким-то более добрым и весёлым, и спрашивали, в чём секрет такого поведения. Эрик на эти вопросы лишь отшучивался, что это всё влияние тёплой осенней погоды. Ему не хотелось, чтобы коллеги знали о Художнике. Пусть это будет его собственный маленький секрет. 

Но золотая осень недолго радовала своим теплом и ласковым солнцем. Им на смену пришли затяжные холодные дожди, ярко-синее небо спряталось за тоскливо-серыми тучами, то и дело проливающимися колючей слякотью. Даже чашка любимого латте в той самой кофейне возле офиса уже не так радовала Эрика, потому что теперь это был всего лишь напиток, а не очередной шанс встретиться с синеглазым Художником. Тот исчез с первыми дождями и не появлялся в парке даже тогда, когда выпадали редкие солнечные дни. Клёны сонно и тоскливо роняли одинокие листья на дорожки, на которых те медленно умирали в лужах. 

Эрик взялся присматривать за маленьким чёрным котенком, которого раньше опекал Художник, и теперь пушистый комочек тьмы с большущими зелеными глазюками радостно мяукал, едва где-то поблизости мелькал красный в клетку шарф Эрика. Леншерр даже подумывал забрать котёнка домой, но его домовладелица вряд ли была бы от этого в восторге. Октябрь лениво перетек в серый и туманный ноябрь, и улыбчивый Художник с небесно-синими глазами понемногу стирался из памяти, оставаясь ярким мазком на бесконечной палитре воспоминаний. 

Котёнка Эрик всё же забрал, хоть и пришлось выслушать добрую порцию ворчания от домовладелицы. Но, получив от своего квартиранта клятвенные заверения, что кот приучен к лотку и не станет драть обои и мебель, женщина смирилась. Эрик уже и не надеялся, что когда-нибудь ещё встретится с симпатичным художником, скрасившим очередную осень его жизни, но одним тёмным ветренным вечером, уже собираясь домой, услышал за спиной звонкий оклик: 

— Лифт! Придержите, пожалуйста, лифт! Ух, еле успел. Спасибо вам. 

Эрик лишь молча кивнул, не в силах произнести ни слова. Словно видение из прошлой жизни, перед ним стоял Художник, сейчас запыхавшийся и раскрасневшийся от быстрого бега. 

— Вы, кажется, новенький в нашем отделе? — спросил Эрик, разбивая тишину между ними. — Я вас раньше здесь не видел. 

— Да, я всего несколько дней здесь работаю. Но ваше лицо мне кажется удивительно знакомым. Мы раньше не встречались? 

Эрик в ответ лишь неопределенно повёл плечами. И вдруг неожиданно для самого себя выдал: 

— Вы разрешите пригласить вас на чашечку кофе? В качестве коллеги, так сказать. 

— Хм, не откажусь, — улыбнулся Художник. — Я Чарльз. Чарльз Ксавьер. 

— Эрик Леншерр, — представился Эрик под звон открывающейся двери лифта. На улице снова зарядил дождь, но в кофейне было тепло и уютно. 

Нарисованные на окнах жёлтые и оранжевые кленовые листья радовали глаз яркими цветами. Чарльз уплетал воздушное кремовое пирожное, болтая обо всём на свете. Он всё-таки вспомнил, где видел Эрика, и теперь оба весело смеялись над нерешительностью Леншерра подойти и познакомиться. Хотя Чарльз, по-детски забавно секретничая, признался, что считал Эрика ужасно строгим и вообще думал, что тот преподаёт в школе. Леншерр снова не удержался от смеха. Чарльз на удивление легко умел поднимать настроение. И уже одно это вызывало в Эрике давно забытое чувство зарождающейся симпатии. 

Осень клеила на окна стикеры из листьев, чтобы уж точно не забыть, кого собиралась свести в пары, а низкие тучи плакали не то от радости предстоящих встреч, не то от горести будущих разлук, но двум одиноким людям, впервые открывающим друг другу души, не было совершенно никакого дела до планов Природы или кого-либо ещё. Они существовали здесь и сейчас, предоставив будущему возможность свершиться самому. А уж они потом сами решат, подчиняться ему или нет.