Pain!
You made me a, you made me a believer, believer
Pain!
You break me down, you build me up, believer, believer
Pain!
Let the bullets fly, oh let them rain
My life, my love, my drive, it came from...
Pain!
You made me a, you made me a believer, believer
Imagine Dragons Believer
- Послушай меня, Томми, - Терри помолчал секунду, пытаясь как можно тщательнее подобрать слова, потом передумал и, все-таки, начал с вопроса. – А почему ты решил, что Адам тебе не верен?
Томми досадливо поморщился.
Они встретились с Терри в небольшом бистро, напротив Метрополитен-Опера, напротив Мет, как ее все называли, в том самом бистро, где очень удобно назначать встречи, если ты уж оказался в центре города. По делам, или по каким-то другим причинам.
Сияло солнце, среди небоскребов просверкивало синее небо Нью-Йорка, а на душе Томми скребли серые голодные кошки.
Вот он и попросил Терри встретиться с ним, пока… Пока великий маэстро Джуллиарда Адам Ламберт вдохновенно репетирует свою собственную балетную постановку, обещающую стать хитом всего театрального сезона. Репетирует, или?...
- Мне давно уже не семнадцать лет… И потом, такие вещи всегда чувствуешь на подсознательном уровне, ну что я тебе объясняю, Терри, в самом деле!
- А ты не раздражайся, - Спенсер, хоть и растерялся, узнав о предмете разговора, для которого Томми его просил прийти, но быстро пришел в себя.
Он, в принципе, легко переключался в режим разрешения проблем, в то время, как Рэтлифф долго еще мог все это прокручивать в себе, перемалывать в жерновах вечных «а что было бы если, надо было тогда сказать вот это, зачем я тогда так поступил».
- Не раздражайся, а объясни толком, с каких-таких пьяных или укуренных глаз, ты накрутил себе то, что Ламберт тебе изменяет?
Томми смахнул с глаз свою привычную длинную челку.
- Мы вместе уже пять лет, Терри. Это довольно продолжительный срок для того, чтобы почувствовать, что партнер не хранит верность… И потом, я всегда делал скидку на то, что он артист, натура импульсивная, взрывная, ему постоянно нужно подзаряжаться энергией, чтобы творить…
- Рэтлифф, перестань пороть чушь! – Повысил голос лучший друг Адама и Томми. – Энергия не имеет никакого отношения к тому, что ты напридумывал!
От этого повышенного тона Томми, как ни странно, почувствовал себя немного спокойнее.
Но проблема никуда не исчезла.
- Терри, у меня есть факты, - сказал он другу. – Неоспоримые.
- Мне не нужны от тебя сухие факты! – Ведущий хореограф Джуллиарда, Адам Ламберт, в очередной раз раздраженно остановил репетицию. – Я тебе сотню раз объяснял, чего мне от тебя надо!
Адам за те пять лет, что прошли для него в должности педагога, преподавателя классического танца, хореографа, снискавшего славу самой молодой, самой талантливой и самой амбициозной звезды нью-йорского балета, месяц назад взялся за свою давно лелеемую, но очень долго откладываемую мечту, - Ламберт решил поставить на сцене балет «Жизель». Но не в классической его интерпретации, а в своей собственной, новаторской, трактовке.
Разумеется, ни музыку великого композитора Адана, ни старинную легенду, рассказанную Генрихом Гейне и положенную в основу либреттто, Ламберт менять не стал, а вот хореография не устраивала его своим застывшим классицизмом.
- Это история мистическая, даже, я бы сказал, демоническая! – Адам горячился на общем собрании труппы Американского Балетного Театра и руководителей школы Джуллиарда. – А мы до сих пор смотрим хореографию двухсотлетней давности!
- Да, да, - предвосхищая возражения, он нетерпеливо мотнул головой, светло-каштановая челка заиграла на свету шелковистыми переливами. – Не напоминайте мне про все предыдущие новаторские изыски великих режиссеров! Я все равно хочу сделать свое!
И все согласились, не сразу, со скрипом, но согласились с его доводами. Доверили молодому и амбициозному хореографу сложную постановку, которая не всегда удавалась и более опытным и прославленным режиссерам-постановщикам. Но под таким натиском, таким бешеным напором, такой отчаянной преданности танцу, сложно было позволить себе хотя бы тень сомнений, в том, что у Ламберта может что-то пойти не так.
Все пошло так.
Адам сам подобрал себе помощников, обговорил концепцию спектакля.
И приступил к кастингу на ведущие роли.
Сам он в прошлом году выпустил свой очередной курс танцовщиков, среди которых были очень одаренные и сильные артисты.
Но ни саму Жизель, ни ее возлюбленного Альберта, Ламберт не видел. Вместе со своими хореографами он отсмотрел несколько десятков претендентов на главные роли в спектакли, но поиски не увенчались успехом.
Адам уже сам начал сомневаться, что те образы, которые он нарисовал в своем воображении, так и останутся невоплощенными в реальности, как вдруг, ему позвонил Филипп Марк.
- Я рад тебя слышать, Филипп, - Ламберт, действительно, всегда с теплотой и вниманием относился к своему бывшему преподавателю и тому, кто фактически уступил ему свое место ведущего режиссера театральной сцены Джуллиарда. Адам уже, правда, давно уже вышел за рамки этой ученической сцены, и его подопечные с блеском выступали и на сцене Американского Балетного Театра, но, тем не менее, всегда и все начиналось с Джуллиарда. – Как продвигаются твои дела с премьерой?
Филипп обосновался в Торонто, несколько лет проработал там режиссером в Four Seasons Centre, а недавно начал репетировать «Времена года» на сцене Национального Балета Канады.
Будучи от природы человеком дипломатичным, хоть и с заскоками, ну без них творческих людей и не бывает!, - он без труда вписался в труппу театра, обжился, привык, а местные артисты приняли его со всем его непростым характером. Ведь режиссер-хореограф он был от Бога!
- Приглашу тебя, непременно! – Филипп тоже не упускал случая поговорить со своим звездным учеником. Правда, случалось это не так часто, и разговоры, в основном, велись деловые.
Так было и в тот раз.
- Знаешь, у меня есть один танцовщик, - сказал Марк. – Ты просто обязан его посмотреть.
Адам согласился, не питая особых надежд на то, что рекомендованный танцовщик окажется тем самым Альбертом, которого он практически видел во сне.
Ка же переменилось мнение Ламберта, едва только молодой человек вошел в класс, где все они расселись у зеркальной стены, заранее настроенные на то, что и этот окажется не таким.
А каким?
Кир, личный секретарь Адама, переданный ему по наследству Филиппом Марком и знавший Ламберта еще совсем зеленым студентом-первокурсником, негромко произнес над ухом Адама:
- Габриэль ЛеБорн, двадцать пять лет, премьер труппы.
- Премьером его Филипп назвал, - так же тихо отмахнулся Адам. – А он всегда тяготел к пышным эпитетам.
А во всеуслышание спросил:
- Кроме Торонто, ты еще танцевал где-то?
- Да, - спокойно ответил Габриэль. – Два сезона в Гранд-Опера в Париже.
И премьер вполне оправдал свой пышный титул. Кир потом еще пошутил, что Адам взял Габриэля на главную роль исключительно потому, что тот напомнил ему его самого, тогда, пять лет назад – отчаянного, дерзкого, признающего лишь одну власть, - Танца.
- Не надо мне пересказывать факты из либретто! – Никак не мог успокоиться Адам. Все танцовщики застыли в центре учебного зала, искоса посматривая в зеркальную стену – привычка, въевшаяся под кожу пожизненно – реагировать на любое свое отражение. – Ты не на уроке в школе! Мне нужно, чтобы это были не факты!
- Я не понимаю, - возразил ему Габриэль. – Факты – это одно, а балетная техника – совершенно другое.
Адам замолчал, потирая ладонью лоб.
Габриэль слишком часто выводил его из равновесия своей упертостью и тем, что его мнение нередко не совпадало с мнением режиссера, но отстаивать свою точку зрения ЛеБорн совершенно не боялся. Спорил, пререкался, препирался и уступал только после нескольких минут подобной дуэли.
Адам задумчиво рассматривал своего строптивого премьера.
Сочетание серых прохладных глаз, обрамленных длинными черными ресницами, с волосами темно-рыжего оттенка, как шерсть у лисы на загривке, было убийственно-привлекательно.
Габриэль был удивительно хорош собой, что вполне оправданно выделяло его. На сцене выделяло, и в жизни, несомненно, тоже.
Пока Ламберт собирался с мыслями, чтобы не вспылить, в класс тихонько проскользнул Кир.
- Тебе звонил Томми, - прошептал секретарь. На репетиции в класс Адам редко брал с собой сотовый, поэтому вся связь с внешним миром осуществлялась через его секретаря, а уж он-то всегда знал, что важно, а что подождет. Томми не ждал. – Напомнил, что ждет вместе с Терри в «Вениеро».
- Перезвони ему, - быстро проговорил Ламберт. – Скажи, что я занят, встреча отменяется, я буду дома поздно.
Томми выслушал ответ Кира в своем телефоне, отключился и медленно поднял глаза на Терри.
- О каких фактах еще тут можно говорить? – тихо пробормотал он.
Адам закончил репетицию, почти точно уложившись в свой рабочий график.
- Кир, - он прошел в свой кабинет, практически не изменивший свой интерьер с тех пор, как тут всецело царствовал великий Филипп Марк. – У нас есть что-то срочное на сегодня?
Кир кивнул.
- Майерс просил зайти, как только ты освободишься.
- Я ему сейчас позвоню, уверен, он еще на боевом посту.
Секретарь улыбнулся кончиками губ.
- Как и все мы, Адам.
- Ты на сегодня свободен, - Адам помолчал минуту, глядя, как Кир закрывает файлы на своем рабочем компьютере. – Ты перезвонил Томми, как я просил?
- Разумеется, шеф, - Кир аккуратно сложил документы в специальную папку, оставляя их сортировку на завтрашний день. – Все передал.
Ламберт еще помедлил, словно оттягивая момент завершения их разговора. Потом, так ничего и не сказав, пошел в свой кабинет.
Марк Майерс был самым главным художественным руководителем труппы театра.
- Марк, - Адам набрал его рабочий номер и включил громкую связь своего стационарного телефонного аппарата, тоже доставшегося ему от Филиппа. Здесь многое было прежним, только люди менялись. Впрочем, этого и следовало ожидать. – Ты просил меня позвонить.
Ламберт устало откинулся на спинку своего высокого кожаного кресла и вытянул руки над головой. С наслаждением потянулся всем телом и закинул руки назад, на спинку.
- Да, Адам, - голос Майерса в интеркоме тоже звучал устало и бесцветно. – Нам нужно встретиться с нашими меценатами. Давай в четверг, бранч в «Инди», я забронирую столик.
- Что там они всполошились? – Встречи с меценатами Адам не любил. Этим надутым денежным мешкам все время хотелось показать, кто платит за спектакли. Показать свою власть, хотя совсем немногие из них разбирались в том, что они оплачивают.
- Ты только пока не волнуйся, возможно, все обойдется…
- Марк, не мямли, я не барышня! – Адам опустил руки и крутанулся в кресле.
- Они против твоей «Жизели», - проговорил худрук. – Категорически.
Адам помолчал, стараясь обуздать свой природный темперамент.
- Почему же они только сейчас решили нам об этом сообщить?
- Скорее всего, посоветовались между собой. Сейчас не время вкладываться в новое, проверенное годами искусство, классика…
- Но это же уже все такое побитое молью! – все-таки, не выдержал Ламберт, прорвался своей безудержной одержимостью. – Зритель уже выучил назубок каждый поворот голов артистов, каждое па, каждый прыжок!
- Вот у тебя как раз и будет возможность убедить наших миллионеров в этом. Не забудь, бранч в четверг. Кир тебе напомнит, надеюсь.
Адам отключил телефон, нажав кнопку пальцем, тяжело оперся на массивный подлокотник кресла локтем и задумался.
Солнечный свет, косо падающий сквозь неплотно закрытые жалюзи, высветил его четкий красивый профиль, пробился сквозь падающую на лоб светло-ореховую челку, сгладил усталые складочки возле уголков пухлых чувственных губ.
Сотовый на столе звякнул, извещая о поступившем сообщении.
Адам пробежал глазами всплывшую на экране строчку и поднялся из-за стола.
Отель «Византия» оправдывал свое название разве что только белыми колоннами из гладко отшлифованного мрамора у крыльца. Все остальное было вполне современным и удобным. Демократичным.
Адам припарковал свой Астон Мартин на небольшом подземном паркинге, и не торопясь направился к лифтам.
Приступ раздражения после разговора с Майерсом прошел, но мысли в голове по-прежнему стучали противными молоточками.
Пентхаус на последнем этаже был неброским, но стильным.
Под стать тому, кто снимал его.
- Понравилось играть в кошки-мышки, Габриэль? – Адам сбросил куртку на небольшой диванчик с гнутыми ножками. – Не боишься обжечься?
Тот же солнечный свет обрисовал силуэт стоящего у окна Томми Джо Рэтлиффа. Квартира, в которой они жили вместе с Адамом последние года три, располагалась в одном из престижных небоскребов на повороте с Первой авеню к Грамерси Парку.
Томми рассеянно рассматривал роскошный вид с высоты двадцатого этажа и внезапно вспомнил, как они радовались, переезжая сюда из маленькой студии Адама, которую он снимал еще со времен своего обучения в Джуллиарде. Тогда они строили такие планы по совместному завоеванию мира, что им позавидовал бы сам старина Македонский.
Сейчас Томми Джо не смог бы назвать тот переломный момент, когда они начали отдаляться друг от друга.
Было все так беззаботно, они жили в беспрерывном розовом счастье, они не боялись ничего и бесконечно верили друг другу.
Потом, счастье стало уменьшаться, наступила пора привыкания, принятия того, что у них было как само собой разумеющимся, таким, как у всех. Обыденным.
Скорее всего, огромную роль здесь сыграло и то, что они оба были фанатично преданны своим профессиям. И эти профессии, это их творчество, забирали у них многое, отщипывали по кусочку, а взамен?...
В это и заключались невеселые томмины выводы.
Не было ничего взамен.
Да, Адам любил его. Тогда, раньше, он не мог и представить себе, что это была не любовь.
Сейчас… Томми не мог понять, принять то, что сейчас, вдруг, Адам больше не любит его.
Для Томми состояние любви к Адаму было естественным, он был предан ему всем своим на уровне и души и тела, он никогда не то чтобы не представлял, а даже и не мог бы чисто физически испытать то, что он испытывал, находясь рядом со своим возлюбленным с кем-то другим. Адам всегда был и оставался для него единственным.
Нет, Адам не был похотливым самцом. Не был он и расчетливым мачо, стремящимся заполучить другого мужчину. Он не давал повода усомниться в его верности, хотя, постоянно находясь среди танцовщиков, которые привыкли к своей эксклюзивности, к постоянному восхищению, и, если быть честным до конца, к вожделению. Красивые люди, постоянная работа над собственным телом, сами тела – обожаемые инструменты, полируемые и шлифуемые с маниакальным трепетом нарциссизма, - это был просто океан соблазна!
Ветреный и кокетливый по своей природе Адам, легко позволял втянуть себя в невинный флирт, он купался в этих ничего не значащих шуточках, подколках, стреляющих глазках и выпяченных губках.
Это был флирт, своего рода искусство обольщения, которое не приводило даже к малейшим интрижкам. Томми был уверен, что игривый, словно Купидон, Ламберт не захочет обременять себя такими психологически сложными вещами, как измены, да еще и скрывать их от своего возлюбленного.
И лишь совсем недавно Томми почувствовал, что Ламберт изменяет ему.
И Рэтлифф никак не мог понять характер этой измены. То ли дело было как раз в том, что Адаму не хватало от Томми этого самого «взамен», потому что Томми был для Адама уже изученной книгой, приевшейся и даже, страшно подумать, надоевшей, а ему вместе с работой над новым спектаклем, необходимы были и новые эмоции, то ли…
То ли Адам полюбил другого мужчину.
Пытался он разговаривать с Адамом об этом? Конечно, не раз. Ламберт отмахивался, отшучивался, сердился, дулся, уходил с головой в свой балет, возвращался, хватал Томми в охапку и тот забывал в объятиях своего единственного мужчины все страхи и сомнения.
Но за этот месяц Рэтлифф измучился сам и был уже на грани громких выяснений отношений с Ламбертом.
Откуда у Томми появилась эта уверенность в том, что на этот раз это никакой и не флирт, не поцелуйчики, не шутливые обнимашки, а вполне реальная физическая измена, он не мог объяснить. Он это знал. Потому и решил поделиться с Терри, все же тот был близким другом их пары, и мог бы тоже почувствовать что-то, ну или, в крайнем случае, дать совет.
И Терри этот совет дал.
- Я так тебе скажу, Томми, - не дождавшись Адама в бистро, они медленно шли к парковке. – Вернее, все, что бы я не сказал, ты прекрасно знаешь и сам. То, что, Адам творческая личность, вечно живущая на голых эмоциях, как в театре? Знаешь. То, что он заряжается эмоциями как от солнечных батарей? Знаешь. То, что он любит тебя?
- Знаю, - отозвался Томми. – Это может не быть для него помехой любить кого-то еще.
- Да ну, брось, - Терри забавно вытянул свои полные губы трубочкой. – Ламберт чистоюля и однолюб. У него в мозгах один балет и ты. Да и не только в мозгах. Увлекся, возможно. Понарошку. У него же постановка буксует, сам знаешь, опять же. Премьера пройдет и все уляжется.
- Так и жить от премьеры к премьере?
- А ты что хотел? Все ты знаешь, - повторил Терренс. – И понимаешь. Ведь так?
Тогда Томми ничего не ответил другу, просто почувствовал, как зверски он устал.
Сейчас, в их огромной квартире, которая казалась арктической пустыней без Адама, Томми Джо прошел в кухню-столовую, сел за стол и вытащил из папки, лежащей сбоку, чистый лист бумаги.