Брайан открыл глаза. В залитой мягким, растекающимся по стенами будто масло, светом утреннего солнца комнате было тихо, крошечные пылинки кружили в воздухе и оседали куда придется, где-то далеко за оконным стеклом щебетала ранняя птаха, неназойливо и приятно. Большие настенные часы глухо тикали, отсчитывая драгоценные секунды покоя. Без четверти шесть, какого черта он вообще проснулся в такую рань?

— Брайан. — Что-то теплое и маленькое весомо шлепнулось ему прямо на лоб.

— Что за… — Он подскочил с дивана как ошпаренный, оглядываясь по сторонам. У подлокотника, на котором секунду назад лежала его многострадальная затекшая шея, стоял, поддерживая одной рукой ярко-красные пижамные штаны, а вторую пряча за спиной, лохматый карапуз. Он хитро ухмылялся, и это не сулило ничего хорошего. — Роджер! Исусе, зачем же так пугать? И перестань меня бить, в конце-то концов. Ты почему так рано встал? Что-то болит?

— Брайан, — ребенок, демонстрируя вершины упорства, вскарабкался на диван через подлокотник и уселся на подушку. Он хлопал ресницами своих непомерно огромных голубых глазищ и улыбался беззубо и очаровательно.

Брайан знал это лицо. Брайан приготовился к худшему.

— Выкладывай, паршивец, что ты опять натворил? Сварил Джона в кипятке? Обкромсал Фреда налысо?

Роджер замотал головой из стороны в сторону и начал улыбаться еще шире и еще очаровательнее. Он протянул руку, которую держал за спиной, и сунул Брайану под нос листок. На нем неровными каракулями пятилетки была нарисована кривая гитара, окруженная маленькими красными машинками и розовыми блестками, в измятом и перепачканном уголке в любовно намалеванном сердечке недрогнувшей детской рукой было написано: «АТ РОЖДЕРА».

— С днем рождения, Брайан.

Глаза предательски повлажнели, и слеза умиления приготовилась сорваться и покатиться по небритой щеке. Он притянул его к себе и обнял покрепче.

— Спасибо, Роджер, мне очень нравится.

Роджер захохотал довольно и звонко чмокнул его в щеку. Быть может, он слишком строг к нему, быть может, малец и не такое уж несносное чудовище.

— Еще я покрасил кота в зеленый. Но это случайно вышло! Он должен был быть золотым.

Он выдохнул сквозь зубы медленно и так сильно, что было удивительно, как их не унесло на другой конец Лондона. Главное, доктор Мэй, дыши, перетерпи еще лет десять, а там, глядишь, укатит твой монстр в колледж, варить черепа и звонить тебе раз в год по праздникам. Радуйся, доктор Мэй, сейчас он дарит тебе открытки и признается в своих пакостях честно. Наслаждайся, доктор Мэй, отчитаешь его потом.

— Не страшно, Роджер, мы как-нибудь это переживем.

Кукушка в часах хрипло запела, сообщая о том, что стрелки наконец доползли до шестерки и дюжины. В соседней комнате заплакал Джон. День обещал быть долгим.