Проходит несколько дней, как в жизни Эйлин появляются Селеста Рубио и Оливия Адан — фрейлины, которые должны следовать за сиреной и докладывать королю обо всем. Однако для Эйлин это не так важно, ее не волнует это обстоятельство, она даже прониклась к ним. Порой вступала с ними в разговор о всякой ерунде, о замке, о человеческом мире и жизни, но каждый раз, когда девушки пытались спросить о подводном мире, о ее «силе», Эйлин замолкала и переводила тему. Сирена не готова говорить об этом с ними, не сейчас по крайней мере. Может, те интересуются по собственной воли, но, может, и по воле Леонардо. Она не готова так рисковать, несмотря на то, что каждый раз девушки выражали грусть и разочарование, которых больше было видно у Оливии. Она не просто опускала голову или глаза, как делала Селеста, но и еще поджимала губы, кусала их и начинала нервно перебирать пальцы. Эйлин видела этого, не скрывала, что знает, но понять причину такого поведения не могла, ведь более лояльно относилась именно к Оливия, к ее энергетике, которую та излучала, несмотря на то, что общение с Селестой давалось лучше. Сирена видит, что виконтессу что-то беспокоит, та постоянно пребывает в своих размышлениях, но не хочет спрашивать, не сейчас. Пытается выстроить с девушками доверительный диалог.

— А люди моются? — внезапно спрашивает Эйлин, когда они сидят в ее покоях, и сирена сдерживает свои пальцы, чтобы не почесать голову, потому что ей ужасно сильно хотелось помыться, уже не могла терпеть. Так давно в воду не погружалась.

— Конечно, Ваша Милость, — учтиво отвечает Селеста, отрываясь от новой книги. — В замке это происходит в конце недели, а неделя длится семь дней. Но каждый человек сам решает, когда принять ванную, потому что ванн не так много в замке, и они тяжелые для переноса из одних покояв в другие. И еще слугам нужно много времени, чтобы согреть воду и наполнить ванную. А обычные люди, в основном, моются в реках, озерах, но некоторые могут делать это и в своих домах, если средства или возможности позволяют.

— А почему вы спрашиваете? — осторожно интересуется Оливия с легкими нотками волнения в голосе, прерывая тишину, наступившую с окончания речи другой фрейлины.

— Прошло уже восемь дней, как я живу, как человек, но так и не мылась, не имея возможности окунуться даже в морскую воду. Я скучаю по ней, по той свободе, которая была там. Но больше всего я хочу избавиться от ужасного состояния, в котором сейчас нахожусь, — наконец говорит Эйлин, продолжая смотреть в окно и делая несколько глотков вина. С той ночи, как она попробовала его осознано, то пьет его постоянно. Хоть что-то отрывает ее от реальности.

— Мне распорядиться, чтобы вам принесли и приготовили ванную? — учтиво задает вопрос виконтесса.

— Да, — кивает сирена, допивая уже второй бокал за утро и наливая еще один, осушая его за один большой глоток. Сирена не слышит, как Оливия поднимается и выходит из покоев, и как Селеста подходит к ней и встает предельно близко, едва касаясь платьем ее фигуры. Фрейлина молчит, наблюдает, как будущая королева допивает третий бокал и кладет голову на сложенные руки на подоконнике, продолжая смотреть вдаль. — Селеста, ты совершала ошибки, из-за которых твоя жизнь летела в тартарары, превращалась в ад?

— Не припомню такого, Ваша Милость.

— А я совершала, — тяжело вздыхает, но продолжает: — Вот совсем недавно, незадолго до моего совершеннолетия. Или еще раньше, лет шесть назад, но я не помню, что тогда совершила. Знаю только, что хотела убить себя. И знаешь, без этого мне жилось не так уж и плохо, с сестрами только ссорилась, с мамой, но не больше. А теперь, — усмехается, тянется за кувшином и наливает еще вина, но Селеста присаживается рядом с ней на приставленный к стене диванчик с подушками и накрывает руки сирены своими. Эйлин переводит на нее уставший и затуманенный алкоголем взгляд, но продолжает говорить: — А теперь я нахожусь в неизвестном мире, с незнакомыми людьми, которые только и делают, что презирают меня, перешептываются за спиной, пытаются унизить. За эти дни, что я живу здесь, ко мне прикасались неизвестные люди, иногда били, разглядывали мое тело и шептали грязные слова. Но больше всего мне противно от Леонардо, он… каждый раз он втаптывает меня в грязь, а от его мерзкой улыбки я чувствую себя грязной, отвратительной. Я не могу больше так, мне тяжело, но я не могу позволить себе умереть. Просто не могу, понимаешь? — сирена не замечает, как слезы катятся из глаз, как они капают в вино, на платье, на руки, как голос дрожит, переходит на еле различимый шепот. — Я хотела этого, пока находилась в плену, но только, чтобы он меня убил. Однако сейчас мне надо жить. Просто надо, понимаешь?

— Понимаю, — Селеста кивает, поднимает руки на плечи Эйлин и гладит ее, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать. Слишком сильно слезы начинают глаза щипать.

— Но это так тяжело. Почему жизнь в человеческом мире такая тяжелая? Селеста, ты знаешь?

— Догадываюсь только.

— И почему же?

— Потому что люди те еще твари, которые преследуют только свои цели и хотят их удовлетворить через чужое горе и слабость.

— Пожалуй, ты права, — сирена поднимает бокал, но фрейлина останавливает ее и не дает сделать глоток. — Не останавливай меня, мне оно нужно.

— Нет, не нужно, — говорит чуть жестче, чем следовало, но продолжает уже мягче: — Вино портит рассудок, состояние, а вы будущая королева, и вам нужно смотреть на мир широко раскрытыми глазами. Я видела людей, которые совершали ужасные поступки после многих бокалов вина, поэтому прошу, леди Эйлин, прекратите сейчас.

Сирена озадаченно смотрит на девушку, которая моложе нее, но в чьих глазах мудрости больше, чем следует. Из-за тумана в сознании замечает не сразу, а только через некоторое время, но все же видит и четко осознает. А потом понимает, что Селеста помогла ей, не проигнорировала, не осталась в стороне.

— Ты расскажешь о нашем разговоре королю?

— Если он попросит, но добровольно я не пойду на это.

Эйлин кивает и отставляет бокал в сторону, кладя голову на плечо Селесты. Та не противится, а наоборот обнимает сирену и поглаживает по рукам. Герцогиня едва вздрагивает, когда в покои возвращается Оливия, и губами произносит «позже объясню». Виконтесса сообщает, что ванную вскоре принесут, а воду чуть позже. Сирена приоткрывает глаза, еле слышно говорит «спасибо» и проваливается в легкую дрему. Ей хорошо, она чувствует спокойствие, умиротворение и тепло. Ее ничего не беспокоит, ей все равно, что происходит вокруг. Но Эйлин приходится открыть глаза, когда чувствует, как ее трогают за плечо. Не хочет открывать глаза, но мелодичный голос Селесты вынуждает это сделать. Сирена видит смотрящую на нее и протягивающую руки Оливии, у которой улыбка тенью расползается на лице.

— Что…?

— Леди Эйлин, ваша ванна готова, — мягко говорит герцогиня, и Оливия помогает подняться сирене.

Эйлин еще не до конца просыпается, в голове продолжает стоять туман после вина, но разрешает фрейлинам раздеть ее, распустить волосы и помочь забраться в деревянную большую ёмкость, откуда исходит пар. Вода обжигает, что сирена чуть не задыхается от жара и пара, но берет себя в руки и терпит. Служанки моют ее тело приятно пахнущим средством, обтирают кожу и водой обмывают кожу. Девушки намыливают голову и, поливая набранной ковшом водой, промывают волосы, что Эйлин закрывает глаза из-за попадающей воды. Процедуры заканчиваются, но сирене не хочется вылезать хоть из теплой, но воды. Хочется еще немного побыть в ней и насладиться этими ощущениями. Хоть несколько секунд, минут, часов. Только сейчас, в этот самый момент понимает, как ей этого не хватало. Она откидывается на спинку ванны и прикрывает глаза, наслаждаясь.

— Ваша Милость, можно спросить? — прерывает тишину Селеста.

— Спрашивай, — отвечает нехотя, лениво.

— Говорят, что у вас есть способности, и вы можете превращать воду в лед…

— Хочешь это увидеть? — сирена открывает глаза и поворачивается к фрейлине, которая слегка мнется, поднимает и опускает взгляд и теребит материю платья.

— Мне интересно, но я знаю, что вы нам не очень сильно доверяете…

— И правильно думаешь, — отрезает Эйлин, переводя взгляд на выглядывающие из мутной воды колени и обдумывая, какое решение ей принять. Четко видна манипуляция, но понять не может, она во благо герцогини или Леонардо. Ведь сирена за это время не пользовалась своими силами, хочется попробовать и поэкспериментировать, но при этом она не может позволить, чтобы Леонардо узнал обо всем, что умеет или на что способна. Это только ее секрет и ее способность, которые до конца не известны ей самой.

— Леди Эйлин, вы не обязаны делать этого, — говорит Оливия, кидая злой и недоуменный взгляд на Селесту, которая только жмет плечами.

— Не обязана и не буду показывать, — отрезает Эйлин, — но я помню, что вы меня спрашивали о моем истинном обличии. Вот его я вам покажу.

Сирена смотрит на колени, представляет свой хвост и тут же меняется, ощущая эти изменения: свободу, родство и легкость. Ей не хватало этого, ведь дышать в истинном обличии гораздо легче, чем в человеческом, причем буквально. Сразу наполненность возникает, как бы говоря, что вот оно то самое, что должно быть, оставаться и никак иначе. Эйлин поднимает хвост из воды, кладя его на противоположный бортик ванны, и поворачивается к фрейлинам, видя шок, смешанный с восхищением. Оливия отмирает от оцепенения первой, она осторожно делает шаг, подходит ближе и переводит взгляд от чешуйчатого хвоста на Эйлин, как бы спрашивая разрешения прикоснуться. Сирена кивает, и виконтесса осторожно проводит кончиками пальцев по неровному и грубому хвосту голубого цвета, чувствуя все неровности чешуек, исходящую хладность.

— Он восхитителен! — шепчет Оливия, отходя на прежнее место.

— Ты не будешь подходить? — обращается Эйлин к Селесте, которая все еще недоуменно и восторженно смотрит на хвост.

— Я… — у нее пропадает голос, что герцогине приходится прочистить горло, — я… мне страшно. Я думала, что люди преувеличивали, когда говорили, что у подводных жителей цвет плавника самый разнообразный, и не верила, когда сказали, что у сирены, на которой король Леонардо решил жениться, цвет плавника ясного неба. Но он поразительный! И именно поэтому я боюсь к нему прикасаться. Простите, Ваша Милость.

Селеста опускает голову и больше не поднимает ее, пока Эйлин не обмывают чистой водой из полных кувшинов и не вытирают большими полотенцами. Только тогда, когда необходимо одеть сирену, и слуга короля бесцеремонно входит в покои, герцогиня отмирает, резко забирает полотенце из рук служанки и накрывает им Эйлин, прикрывая в дополнении ее собой. Сирена не успевает понять, что происходит, пока не видит молодого парня, смотрящего в боковую стену, и не ощущает тепло тела Селесты.

— Что вы себе позволяете?! — начинает возмущаться Оливия, вставая чуть впереди Селесты и Эйлин, прикрывая их обеих. — Вы хоть понимаете, что это покои будущей королевы Королевства Ноли, она будущая жена короля Леонардо и будущая мать наследника Королевства? Так как вы смеете врываться в женские покои? Вы хоть представляете, что с вами может сделать король, если узнает, что вы едва не увидели леди Эйлин без одежды? Ведь это может посчитать за измену!

— Прошу прощения, Ваша Милость Эйлин Кин. Прошу прощения, Ваша Милость Оливия Адан. Прошу прощения, Ваша Светлость Селеста Рубио, — оруженосец кланяется и поднимается. — Меня прислал Его Величество король с просьбой, чтобы я привел леди Эйлин в зал совещаний.

— Хорошо, можешь идти. Мы сами приведем леди Эйлин, — строго говорит Оливия.

— Он сказал, чтобы я не возвращался без нее, — краска уходит с его лица, он слегка запинается, но продолжает стоять с прямой осанкой.

— Приди к нему и доложи о том, что чуть не увидел его будущую жену без одежды после принятия ванны. И передай, что мы сами ее приведем. Это мой приказ. Понял? Выполняй! — виконтесса дожидается, пока парень выйдет, и только тогда разворачивается и яростно шипит, что сирена, еще не отошедшая от состояния шока, улыбается: — Где были эти олухи гвардейцы?

Она подходит к двери, открывает ее, но там никого нет. Она захлопывает дверь, смотрит на Селесту и говорит:

— Одень ее, а я пока разберусь, что не так.

Селеста кивает, отходя от Эйлин и принимаясь одевать и приводить в порядок сирену, которая молча позволяет фрейлине заниматься делом. А Оливия тем временем спрашивает у служанок, где стража, куда они ушли, но те не знают. Отвечают только, что те стояли, когда горячую воду принесли в последний раз. И с тех пор никто не выходил за пределы комнаты.

— Черт, я не понимаю! — наконец отпускает виконтесса слуг и подходит к Селесте и Эйлин.

— Что именно? Куда исчезли гвардейцы?

— Да. Я сказала о желании леди Эйлин принять ванну тем, кто переносит ванну, и служанок, которые должны прислуживать, гвардейцам и больше никому. Стража должна была стоять и никого не пускать. Но что-то пошло не так. И меня это напрягает.

— Думаешь, кто-то намеренно решил подставить Эйлин и того парня?

— На парня мне плевать, Селеста, — тяжело вздыхает Оливия. — Служанки подняли бы шум, на него прибежали бы другие гвардейцы и другие жители замка. А их в коридоре слишком много для такого часа. И тогда бы поползли слухи.

— Какие слухи? — пытается вникнуть в происходящее Эйлин, внимательно до этого слушая разговор фрейлин и не вмешиваясь. — Что я, еще не выйдя замуж за короля, уже завела любовников?

— Да. К сожалению, — отвечает Селеста, расчёсывая еще влажные волосы сирены.

— Если это заговор, то либо очень неумелый, либо со всеми подкупленными участниками, — приходит к заключению сирена. — Либо хотят избавиться от меня, либо от этого парня. Со мной-то понятно, почему, но вот его-то за что?

— Мы вряд ли разберемся в этом, — тяжело вздыхает Селеста, вставляя диадему в волосы Эйлин, которые собрала в простую прическу.

— Доложите об этом королю, Ваша Милость, — говорит Оливия.

 Эйлин кивает и поднимается, выходя из покоев. За ней следуют фрейлины на небольшом расстоянии, время от времени направляя ее, ведь Эйлин все еще замок не до конца знает. Ей бы трястись и бояться, но сирене слишком хорошо после принятия ванны, что она максимально спокойна. И даже недоразумение с оруженосцем и отсутствием гвардейцев у дверей не волнуют ее. Как и ожидание от новой порции унижений короля. Сирена останавливается у зала совещаний, осматривает стражу и уже хочет постучаться, как те открывают дверь, и она проходит, но слышит, что те останавливают фрейлин, говоря, что это личный разговор короля с будущей королевой. Эйлин кивает девушкам и проходит в темное помещение, где на стенах горят факелы, а свет через большие окна не проникает. Сирена слегка ёжится от проникающего холода, но продолжает осматривать помещение, где на стенах узоры либо вырезаны, либо прикреплены и покрыты лаком. Она не замечает фигуру короля, сидящего во главе переговорного стола и бесцеремонно разглядывающего ее. Красота и одновременно поразительность зала настолько привлекают внимание, что Эйлин завороженно вертит головой в стороны, проходится взглядом по каждой стене, запоминая, что, когда останавливается взглядом на фигуре короля, то вздрагивает от удивления.

— А я уже думал, что ты меня не заметишь, — усмехается Леонардо. — Присаживайся.

Король кивает на большой стул слева от себя и ждет, пока сирена подойдет к нему и сядет. Эйлин опускается на мягкое кресло, утопая в ширине сиденья и спинки, что кажется, будто ее поглотят. Она пару секунд ерзает в поисках удобной позы, пока наконец не находит и не поднимает голову на Леонардо, которые слишком резко отворачивается и кашляет в кулак, вызывая у сирены замешательство. Его взгляд блуждает по столу, не цепляясь даже за бумаги, лежащие перед ним.

— Зачем вы хотели меня видеть, Ваше Величество? — спрашивает, чтобы вернуть внимание короля на себя и как можно скорее закончить не начавшийся разговор.

— У меня для тебя радостная новость, Эйлин, — отмирает и заглядывает в глаза сирены настолько глубоко, что та теряется и чувствует, как ее приковывают к спинке стула. Она будто не может пошевелиться, думает, что если сделает это, то сразу же последует наказание, но король продолжает говорить: — С завтрашнего дня ты не будешь слоняться по замку без дела.

— Вы меня запрете в покоях и будете выводить только чтобы покормить? — усмехается через сильно сковавший ее страх и продолжает держать маску высокомерия и стервы.

— Нет, хотя мысль покормить тебя весьма… интересная, — Леонардо просматривает лежащие на столе бумаги и вновь продолжает: — С завтрашнего дня ты будешь изучать правописание, чтение, чтение на древних языках, арифметику. Учителей я уже нашел, как и составил твое расписание в соответствии с их требованиями. Это пока ограниченный список предметов, в дальнейшем, если ты будешь хорошо справляться, то я предложу тебе и другие. На твой выбор, хотя будут обязательные дисциплины, выбранные исключительно мной.

— Ты хочешь полностью подчинить меня своей воли и сделать ручной зверюшкой?! — искренне возмущается Эйлин, что лицо так и искривляется презрением.

— В какой-то степени, — спокойно говорит Леонардо, приближаясь, что сирена замечает легкую небритость и темные круги под глазами, — но это все исключительно для твоего же блага. Не скрою, что мне нужна королева, которая будет подчиняться мне, которая будет на моей стороне в конфликтом вопросе. Однако мне нужна образованная королева, которая разбирается в устройстве этого мира, живет по законам этого мира, хотя бы в присутствии чужих людей. Я знаю, что ты не умеешь писать, читать, в том числе и на древних языках, таких как галльский и латинский, которые являются базой нашего региона. Это тебе нужно, если ты хочешь стать королевой.

— Я уже и есть королева! — приближается и выдыхает прямо в лицо короля.

— Может и так, но мне все равно на этот факт и на твое желание или нежелание. Ты должна быть образованной, потому что Королевство Ноли второе по значимости и мощи государство, и королева должна быть такой же. На нашей свадьбе будут высокопоставленные люди, которые хотят посмотреть на королеву, о которой узнали не так давно. И они думают, что ты не сирена, а дворянка. Так что я не могу позволить опуститься самому и опустить Королевство в их глазах. Тебе понятно, маленькая русалочка?

— Понятно, маленький король, — Эйлин закладывает в слова всю ненависть, все пренебрежение к нему, что не успевает заметить чужую руку, обхватывающую и слегка сжимающую ее горло через секунду.

— Не смей, — Леонардо говорит тихо, но вкрадчиво, что кожа сирены покрывается мурашками. Он разжимает руку и отодвигается, передавая бумаги. — Здесь твое расписание. Твои фрейлины помогут в нем разобраться.

Эйлин не смотрит, хотя хочет. Она берет бумаги, просматривает их, но понимает только цифры, но не знает, какое их значение в этом мире. Обида жжет горло, досадой разносится по всем клеточкам тела, что мысль о неправильности своего поступка навязчиво напоминает о себе. Думает, что это ее вина, что не сдержалась. Она же, на самом деле, не против обучения, не против узнать этот мир лучше и стать достойной королевой. Обида перерастает в лютых страх. Страх насилия. У нее уже триггер на него, что сейчас сдерживает слезы, дабы не показать свою слабость. Может, Леонардо и не сделал ей больно, просто сомкнул пальцы на ее шее, но этого хватило, чтобы выдержка слетела, и навязчивая мысль закралась в сознании, что она теперь винит себя. Хотя толика вины и присутствует.

— Что замолчала? — спрашивает король, вытягиваясь вперед и облокачиваясь локтями о стол. Пытается заглянуть в чужое лицо, но та отворачивается, пытаясь скрыть накатившие слезы. — Эйлин… Эйлин… Посмотри на меня!

Видит, как девушка резко дергается от повышенного тона и удара рукой по столу. Не хотел повышать голос, честно не хотел, но не мог позволить игнорировать себя. Не привык, когда его просьбами и приказами пренебрегают. Он старался не повышать голос, но на последней фразе не сдержался. Все боялся, что сделал или сказал что-то не то, хотя и так прекрасно знает, что, когда и сколько. Но не может по-другому.

— Эйлин, прошу, повернись, — успокаивает себя, унимает свою ярость. Леонардо тяжело вздыхает, наливает в чистый бокал вина и передает его. — Я сейчас отойду к окну на несколько минут, ты выпьешь, а потом мы спокойно продолжим разговор. Хорошо?

Видит, как сирена еле заметно кивает, и встает, отходя к окну и смотря на ясное небо, вспоминая цвет плавника сирена во время ее заточения. Знает, что больше не увидит Эйлин в истинном обличии, да ему и не нужно, но каждый раз по несколько раз вспоминает те редкие минуты разговора в тюрьме для русалок. Не может выкинуть образ сирены из головы, все время ловя себя на мысли, что о ней невозможно не думать, она приковывает к себе взгляд и магнетизирует неестественно-голубыми глазами. Перестать думать о сирене получается только во время ночей с Анной, словно она и есть сирена. Даже первоначальная мысль сломить ее, показать ее место в этом мире временно отходит на самый дальний план, пугая Леонардо. Боится, что в какой-то момент полностью изменит свою политику в отношении сирены. Он не имеет право думать об Эйлин кроме как о королеве, будущей жене и матери наследника, потому что для него нет ничего кроме цели: стать лучше, поднять королевство, занять лидирующую позицию, подмять под себя Аурум, потому что ненавидит отца, хоть и продолжает его политику. Леонардо отгоняет все мысли, возвращается сначала в реальность, а потом на свое кресло рядом с Эйлин, которая делает последние глотки вина и у которой на лице следы слез.

— Ты так из-за меня или из-за того, что Джон чуть не увидел тебя голой?

— Из-за всего. Что будет с ним?

— Пока не решил.

— Почему гвардейцев не было?

— Не знаю. По его словам, те были на посту, когда он подошел, но, когда вышел, их уже не было.

— Где они сейчас?

— Не знаю, их никто не видел. Я объявил поиски.

— Это заговор? Предательство?

— Возможно. Я с этим разберусь, — Леонардо не отворачивался от нее во время всего разговора, но та не поднимала голову, хотя и повернулась к нему. — Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось.

— Исключительно из-за моей ценности как достижения власти — не спрашивает, а утверждает и находит в себе силы, возродить внутренний огонь, чтобы поднять на него взгляд.

— Только из-за этого, — подтверждает ее слова король, на лице которого ни тени сомнений в сказанных словах.

— Хорошо, потому что я вас ненавижу, Ваше Величество.

— Знаю. И в целях безопасности твои фрейлины могут остаться с тобой сегодня на ночь. Можешь идти.

Эйлин поднимается, забирает бумаги и делает реверанс, разворачиваясь и, не смотря на Леонардо, движется к выходу. Король не сводит с нее глаз, провожает до самой последней секунды, пока та не скрывается за дверьми. Чувствует легкую грусть, пустоту, но прогонят их, запирает в самый дальний ящик своего сознания и подсознания, запивает вином и возвращается к государственным делам. Он не может позволить себе думать о ней, для него она никто, пустое место как человек и как сирена, просто способ достижения цели и власти. Убеждает себя в этом, но врет только себе.

***

Селеста с Оливией стоят некоторое время рядом с дверьми и гвардейцами, пока виконтесса не спрашивает:

— Что это было в покоях?

Селеста, не оборачиваясь, уходит дальше по коридору, дабы их разговор не был слышен гвардейцам, но не слишком далеко, оставаясь в поле виденья зала совещаний. Она ожидала, что Оливия спросит, да и сама обещала, что расскажет, но проблема заключается в том, что герцогиня не знает, почему так поступила, почему подошла к Эйлин, когда та была сильно захмелевшей, и выслушала весь монолог сирены. Она уверена только в том, что отвечала и дала совет по собственному желанию, потому что хотела, видела, что Эйлин не очень хорошо душевно.

— Так ты скажешь или нет? — яростно шепчет Оливия, дергая за руку Селесту, останавливая, и продолжает также шепотом: — Что произошло?

— Леди Эйлин перепила вина… — переходит на древний, почти ныне не использующийся, кроме королевской семьи и некоторых привилегированных людей, язык герцогиня, но ее тут же перебивает виконтесса, удивляясь:

— Ты знаешь галльский?

— Выучила, когда делать было нечего, — жмет плечами та и продолжает говорить то, что начала: — Леди Эйлин перепила вина и начала рассказывать о своих чувствах, о прошлом. Я выслушала ее, но потом она начала задавать вопросы, что я думаю об этом. Я не сдержалась и попросила, чтобы она не пила больше вина, потому что он вредит рассудку. И Ее Милость послушалась, а потом уснула на моем плече.

— Что она рассказала? — немного отрешенным и металлическим с толикой паники голосом спрашивает Оливия.

— Лив…? — хмурится Селеста.

— Просто скажи, прошу, — умоляет та, заглядывая в самые глубины глаз, и герцогиня сдается, пересказывая весь их диалог дословно.

Виконтесса начинает кусать кончик пальчика, расхаживать взад-вперед по ширине коридора и слишком быстро и хаотично двигать глазами, будто ее сознание перескакивает с одной мысли на другую с очень быстрой скорости. Селеста не выдерживает спустя несколько минут и останавливает ее, слегка дергая, чтобы та пришла в порядок.

— Оливия, в чем дело? — спокойно, но строго спрашивает Селеста, не замечая побледневшее лицо виконтессы.

— Ты выбрала ее сторону? Хочешь ее защищать? Не будешь докладывать королю о ней? — Селеста пораженно отстраняется, смотря на яростное и безумное без капли краски лицо фрейлины. В нее словно бес вселился, она не выглядит как дворянская девушка, в глазах играют огоньки пламени, на губах застыла то ли ухмылка, то улыбка, брови вздёрнуты под неестественным углом.

— Мы обе знаем, что нас выбрали как сопровождение, для ее развлечения и для того, чтобы мы докладывали о ней. Оливия, лично я не собираюсь лгать королю и молчать о ней. Но и говорить всю правду не могу, не после сегодняшней исповеди, — спокойно говорит герцогиня, кладя руки на плечи Оливии. — А ты разве не собираешься также поступать?

— Я не могу, — ярость и безумие уходят, и на их место приходит потерянность. — Я обещала отцу, что буду делать все, чтобы подняться в глазах короля и Королевства. Если я не смогу, то… то меня убьют.

— В каком смысле?

— Отрубят голову, повесят, четвертуют за предательство, — с сожалением и грустью отвечает. — Я слишком сильно хочу жить, хоть и такой жалкой жизнью, чтобы так рисковать.

— Почему от тебя так многого требуют? — растерянно спрашивает Селеста.

— Именно поэтому. Я — приемная дочь, его единственная, через которую он намеревается подняться по статусу. И отец знает, как меня шантажировать, потому что меня удочерили в сознательном возрасте, и я помню свою прошлую жизнь. И прежде, чем ты спросишь, заранее отвечу, я не расскажу о ней.

— Я и не хотела спрашивать, — опускает свои руки на ладони Оливии, поглаживая их и успокаивая. — Я понимаю, что тебе тоже тяжело, потому что от меня было еще больше ожиданий. И так до сих пор. Но я прошу, давай не будем выбирать сторону либо короля, либо леди Эйлин, либо наших родителей? Давай просто следовать за событиями и пытаться остаться в стороне, действуя только по нашим желаниям?

— Я так не могу, — качает головой виконтесса, высвобождая руки из чужих ладоней. — Я не могу стоять в стороне.

— Ладно, действуй как знаешь, останавливать или мешать не буду. Только прошу, говори, что ты докладываешь Леонардо, не подставляй меня. Все-таки мы фрейлины Ее Милости и не должны ссориться.

— Хорошо, — кивает виконтесса, слегка приподнимая уголки губ.

— Я могу еще кое-о-чем попросить? — спрашивает и, не дожидаясь ответа, продолжает: — Не подставляй ее, для этого у нее есть слуги, которые за любую возможность выслужиться сдадут ее.

 — Я подумаю об этом, но не обещаю.

Селеста кивает в знак благодарности, и они возвращается к дверям зала. И стоит им подойти, как Эйлин выходит оттуда, передавая им бумаги, на которых написаны предметы, время и имена людей. Фрейлины переглядываются в немом вопросе, смотрят на сирену, которая глубоко вздыхает и говорит:

— Я знаю, что вы мои фрейлины, у которых есть свои обязанности в отношении меня, но это прямой указ короля, чтобы я получила образование. Это мое расписание. И я надеюсь на вашу помощь в его расшифровании и на ваше благоразумие. А теперь пойдемте обедать, я умираю с голоду. А еще я хочу вина.

Сирена разворачивается и, не проверяя, идут ли за ней фрейлины, шагает вперед по коридору в сторону королевской столовой. Все-таки знает тот коридор, как оказалось, и как к нему выйти. Селеста с Оливией продолжают переглядываться, но стараются не показывать своего недоумения. Виконтесса, прокручивая в голове разговор со старшей фрейлиной, думает, насколько права и следует ли ей сохранять ту же манеру поведения или нет. А Селеста теряется в намерениях Леонардо по отношении к Эйлин и наоборот. Ведь на его месте, она бы не стала нанимать учителей, хоть это значительно и повлияло бы на репутацию и мощь Королевства.

— И из-за сегодняшнего инцидента, король попросил, чтобы вы остались на ночь в моих покоях.

— Король «попросил»? — переспрашивает Селеста.

— Да, — кивает Эйлин, проходя в столовую и отмечая, что присутствуют все кроме Леонардо, который так и остался в зале совещаний. И ей даже кажется, что он не придет на ужин, чему сирена даже рада, ведь может обдумать произошедшее.

В эту ночь в комнате с сиреной остается Селеста, тогда как Оливия ссылается на головную боль и уходит в свои покои. Эйлин и не настаивает на ее присутствии, ведь та весь оставшийся день была замкнутой и погруженной в себя. Сирена прекрасно знает такое состояние, сама не раз испытывала и под водой, и в замке. В такие моменты все мысли захлестывают, вынуждают отстраниться от всего происходящего, хочется одиночества. Раньше Эйлин могла уплыть на границу клана Никс, ведь там практически никого нет, кроме изредка проплывающих тритонов, контролирующих границу. Те иногда пытались с ней заговорить, узнать, что принцесса клана делает вдали от дома, но сирена просто качала головой и говорила, что ей просто нужно побыть в одиночестве. И тритоны отплывали, но держали ее в поле зрения. Еще реже Эйлин выплывала на поверхность какого-нибудь ледника и сидела там, но гораздо меньше по времени, чем у границы клана Никс. Ей было страшно, она боялась слишком сильного одиночества, которое царило там, и пустоты с сильными ветрами. Так что Эйлин разрешила Оливии поспать чуть подольше и прийти к ней ближе к обеду на следующий день, на что фрейлина выдавила благодарную улыбку и удалилась.

Сирена долго не может уснуть, но в этот раз не от холода, а от мыслей, которые кружат в голове. За ее спиной лежит уснувшая и обнимающая ее Селесту, которая согревает Эйлин. Она тихо посапывает и время от времени причмокивает губами, вызывая у сирены легкую улыбку. Однако будущая королева возвращается мыслями к разговору с Леонардо, к его необыкновенному спокойствию, вежливости и пассивной агрессии. И единственное, к какому заключению приходит сирена — что ее это пугает и напрягает. Ощущение, что это затишье перед бурой, что он специально смягчается, чтобы потом напасть, когда она не будет этого ожидать. Даже спустя стольких часов его большая ладонь на ее шее все еще ощущается фантомом, и Эйлин вспоминает сковавший ее страх, страх насилия. Боится его, лежа в кровати в своих покоях и с фрейлиной. Продолжает смотреть на балдахины, на едва заметный свет от огня в камине, на темноту за окном, глубоко дыша и отгоняя накативший страх. Произносит древнюю молитву богу света и искусному воину — Лугу*, чтобы он ей даровал свет, надежду и силы для борьбы. Сирену не волнует, что от ее шепота может проснуться служанка или Селеста, ей все равно, доложат ли об этом королю. Она уверена, что делает все правильно — молится древнему богу. Произносит последнюю фразу и успокаивается, ощущая безмятежность.

 Может, она и благодарна, что король защищает ее и позволяет получить знания, может, ей даже это нравится, однако знает, что это только политическая игра и амбиции людей. Уже завтра начнутся первые занятия, уже завтра Эйлин вновь окунется в учебу, которая ей нравилась в море, уже завтра она начнет становиться великолепной королевой, и с завтрашнего дня начнется уменьшаться счетчик к ее свадьбе с Леонардо. Ей нужно выжить, выдержать и доказать, в первую очередь, что она может стать достойной королевой как для человеческого мира, так и для подводного.

***

Первые дни занятий проходят вполне сносно, Эйлин нравится погружаться в мир людей, узнать новое о нем, хоть и существуют некоторые трудности. Под водой их учили писать на ледяных дощечках с помощью костей акул или других плотоядных морских животных, с которых потом соскабливали исписанную часть, и они могли продолжать писать дальше. А в мире людей Эйлин нужно писать с помощью пера и чернил, которые то и дело норовят капнуть на бумагу и испачкать написанное. Учитель по письму снисходительно относится к этому, говоря, что она еще научится, но сирену злит, что она не может красиво и чисто написать слова. Ей не нравится грязь на листке бумаги, что хочется переписывать снова и снова, пока не станет красиво и без помарок. Зато чтение дается ей гораздо легче, ведь знание многих языков способствуют этому. Она понимает значение многих слов, ведь язык Королевства Ноли схож с языком клана Лингум, хотя и существуют различия в произношении и письме. И мысль о родстве подводных жителей с людьми все крепче закрепляется в сознании.

Занятия по древним языкам не начались, учитель говорит, что сначала ей необходимо освоить этот, прежде чем переходить на язык предков. И с таким аргументом Эйлин кардинально не согласна, ведь всех детей в море обучают основным языкам одновременно и только потом добавляют языки других кланов. И именно поэтому у сирены никогда не было трудностей, чтобы общаться с детьми из других кланов, ведь всегда можно было перейти на древний, а в случае с королевскими семьями и на язык жестов. Поэтому Эйлин только поджимает губы на ворчание учителя о необходимости освоить только один и даже после его занятий продолжает заниматься: читать и писать, чтобы поскорее перейти к изучению загадочных галльского и латинского.

Самый легкий предмет, по мнению Эйлин, арифметика, поскольку под водой они используют те же цифры, что и люди. И считать она умеет, ведь под водой она прекрасно справлялась с этим, чем сейчас удивляет учителя по этому предмету. На одно занятие пришел даже Леонардо, который не мог поверить в доклад учителя об успехах сирены в арифметике, что даже сам дал задание Эйлин, которая посчитала и ответила правильно. И этим сирена гордится даже спустя неделю занятий, особенно, когда во время обедов и ужинов король спрашивает об учебе.

Впрочем, она только делает вид, что все так прекрасно и хорошо, и только ее фрейлины видят, насколько Эйлин тяжело, как долго она сидит за специально принесенными столом и стулом в покоях, что прогулки по саду возможны в самом позднем часу, когда солнечный круг практически исчезает за горизонтом и отбрасывает розово-оранжевые блики на облака. Сирена после всех занятий по несколько раз переделывает задания, пока не сделает их в совершенстве, даже по арифметике, которая ей кажется понятной и легкой. Ее фрейлины проверяют сделанные задания и отвечают «да» на правильное выполнение и «нет» на неправильное, и Эйлин начинает заново, пока не получает положительный ответ.

После обеда, когда сирена прогуливалась по саду, ежась от прохладного ветра и смотря на затянувшееся небо тучами, встречает вдовствующую королеву, что стоит рядом с кустом розы и вдыхает аромат цветов. У той безмятежное и спокойное лицо, да и от всей ее фигуры исходит всепоглощающее умиротворение. Эйлин останавливается, сглатывает комок паники, глубоко вдыхает и подходит к королеве, приседая в реверансе.

— Рада приветствовать вас, Ваше Величество.

— Я тоже рада тебя увидеть, Эйлин, — отрывается от занятия королева и одаривает сирену проницательным взглядом, который ощущается покалыванием по всему телу. — Поднимись.

Эйлин выпрямляется и смотрит на вдовствующую королеву Сейлан, та жестом указывает на рядом находящуюся скамейку и приглашает присесть. Сирена повинуется, тогда как ее фрейлины продолжают стоять чуть в стороне, но не так близко, чтобы не слышать разговор. Несколько минут они молчат, вдовствующая королева вглядывается вдаль, за горизонт, на небо, а Эйлин — на свои сцепленные руки. Не знает, как начать разговор, не знает, что делать, ведь занятия с Анной Фрей так и не начались, да и королева не проявляла никакого интереса к ее персоне за две недели пребывания в замке. Бывало, что днями сирена не видела королеву, даже мельком, даже в королевской столовой, даже Селестину Сокаль встречала чаще.

— Моя дочь мне рассказала о вашем разговоре. Жаль, что ты отвергла ее помощь, — начинает говорить вдовствующая королева. — Зачем ты так поступила?

— Потому что вы посоветовали никому не доверять и не принимать ни чью сторону, пока я не пойму, кто какую игру ведет в замке.

— Достойно, — соглашается Сейлан, поворачиваясь к сирене и смотря с читаемым уважением в глазах. — Что в итоге решила? У тебя было достаточно времени.

— Я все еще в раздумьях.

— Тебе лучше определиться уже сейчас, на моей ли ты стороне или же на стороне Леонардо.

— Почему я должна выбирать? — спрашивает Эйлин, прекрасно помня слова королевы, что только ей и Селестине она может доверять. Но у сирены есть сомнения, ведь ее цель стать королевой, раз другого выхода нет, а довериться вдовствующей королеве означает желание выбраться и вернуться в море, чего Эйлин на данный момент не хочет. Хотя безумно скучает по морю, по рифам, по льдам, но в особенности по семье, родителям, братьям и сестрам. Даже по Камрин и Кили — близняшкам, вечно достающим сирену.

— Потому что только так ты сможешь защититься от человеческого мира! — шипит, потому что повысить голос не может — любой проходящий может услышать.

— А если я не хочу защищаться? — парирует. — Что если я хочу остаться тут и править? Я не хочу прятаться тогда, когда Леонардо хочет меня раздавить и сломить! Пусть если хочет, делает это у всех на виду, но я не желаю сидеть и бояться.

— То есть ты отвергаешь мою помощь?

— Не отвергаю, но и не принимаю, — спокойно говорит сирена, смотря прямо в лицо королевы, у которой разочарование просачивается сквозь маску великодушия. — Я приду к вам за советом, если так потребуется, но быть исключительно на вашей стороне я не собираюсь.

— А ты выросла, Эйлин, — усмехается Сейлан и продолжает: — Я слышала, что Леонардо тебе нанял учителей, и у тебя весьма хороший прогресс. Похвально. А твои занятия с Анной Фрей еще не начались?

— Нет, как раз собираюсь узнать насчет них у Его Величества, — улыбается сирена. — Прошу меня извинить, но мне нужно идти.

Эйлин встает со скамейки, делает реверанс и уходит из сада, намереваясь найти Леонардо, где бы он ни был и попросить об аудиенции. Однако найти его в замке, в котором до сих путаешься, довольно сложно. Сирена обходит ползамка, но ни один гвардеец не знает, где именно король: каждый указывает в то или иное направление, но к тому моменту, как она оказывается там, то короля уже не нет. Эйлин практически разочаровывается и намеревается найти королевские покои и просить гвардейцев передать о ней, как видит куда-то спешащего графа Эдмонда Шарби — друга короля. Сирена спешит, насколько может на каблуках, и догоняет его, хватая за локоть, запыхавшись. Граф удивленно смотрит на нее, но молчит, давая Эйлин возможность привести дыхание в порядок и высказаться. И она объясняет.

— Так вот в чем дело, — смеется Эдмонд, немного отходя от сирены, чтобы проходящие не начали шептаться. — Наш король сейчас занят фехтованием на кинжалах.

— Вы можете меня отвести к нему? — спрашивает сирена, игнорируя новое слово «фехтование», но стараясь его запомнить, чтобы позже узнать его значение. — Если вы не заняты, конечно, Ваше Сиятельство.

— Ну что ж, леди Эйлин. Думаю, мой отец не будет против, если я немного задержусь, — солнечно улыбается граф, что в уголках его глаз образуются складки, и из-за чего Эйлин растягивает губы.

— Благодарю, милорд.

Эдмонд идет чуть впереди, Эйлин позади него, а за ней следуют фрейлины, которые устало переглядываются, но молча следует. Сирена оказывается в той части замка, где когда-то ходила, но где ей запрещалось куда-либо заглядывать. Граф уверенно вышагивает по каменному полу, разнося стук каблуков на несколько ярдов*. Еще несколько шагов, и он сворачивает в большую залу, где практически ничего нет, кроме висящих полотен с яркими полосам и изображениями на нем, столов с железными предметами, доспехами и другими предметами из металла, расположенные в деревянных стойках. В центре на полу размещаются плиты в квадратной фигуре, размечая, видимо, территорию боя, где сейчас находится Леонардо в не заправленной в кюлоты камизе с оружием в руке и еще один мужчина напротив короля с таким же оружием. За пределами отмеченного плитами пространстве стоят лекарь и оруженосец. Все они не замечают, что в зале появились новые лица, слишком увлечены процессом наблюдения за фехтованием и тренировкой по совместительству. Леонардо парирует удары, блокирует их и наносит в ответ, где только некоторые достигают цели, но не доводят ее до конца — на кинжалах стоит защита, чтобы не пораниться или не поранить короля. Эйлин с интересом наблюдает за их действиями, ей нравится, как двое мужчин двигаются и парируют, блокируют или наносят удары друг друга, отмечая, что Леонардо как воин вполне превосходный, что за его движениями можно наблюдать вечно. Сирена любила проводить время за наблюдением за тренировками братьями и отца, просила их ее обучить, но те отказывали. Только в последние года отец показывал и обучал некоторым приемам, но Эйлин до бойца на поле боя еще слишком далеко, да и оружие в человеческом мире другое.

— Вы бесподобны, Ваше Величество!

Леонардо слышит и оборачивается, пропуская сначала один удар, а потом еще один, заметив Эйлин. Он отходит от мастера по фехтованию и объявляет о перерыве. Король вытирает потное лицо и шею камизой, поднимая ее, и сирена не может отвести взгляда, потому что признает красоту тела короля, хотя не раз видела голый торс мужчин. Как бы то ни было тритоны и мужчины в верхней части похожи, разве что кроме цвета волос и атрибутики с одеждой. Король наливает вино и подходит к ним, наблюдая, как сирена присаживается в реверансе и приветствует его.

— Леди Эйлин настойчиво искала вас, Ваше Величество, и попросила меня отвести к вам, — отвечает Эдмонд, опережая вопрос Леонардо. — А теперь прошу меня извинить, но у меня встреча.

— Спасибо, что привел, — кивает графу король и смотрит на сирену, которая опустила голову и не поднимает ее. — Зачем ты меня искала?

— Хотела спросить кое-о-чем, — отвечает и поднимает взгляд на короля, нервно перебирая пальцы, и прокручивает в голове обрывки молитвы богу Луга.

— Так спрашивай.

— Когда начнутся занятия с Анной Фрей?

— Как только я решу.

— А когда вы решите? Не вы ли говорили, что вам нужна образованная и достойная королева? — изгибает бровь, старается съязвить, но не задеть его чувства. — Я хочу ею стать, но умения читать и писать не сделает меня ею. Я хочу научиться манерам и всем, чем еще необходимо.

— Твое стремление похвально, — скалится король, сокращая дистанцию до диаметра бокала с вином, — однако я пока не вижу, что ты способна сейчас на обучение манерам. Ты пока не освоила в достаточной мере…

— А что мне еще нужно освоить? — перебивает его Эйлин, глубоко вздыхая, чтобы не спровоцировать еще одно насилие.

— Например, заговорить на галльском, — усмехается Леонардо, наблюдая всю гамму ненависти, шока и досады на чужом лице. Он в открытую играется, наслаждается ее эмоциями и пытается довести ее до грани, чтобы вновь увидеть бойкую и непокорную сирену, по которой скучает. Эйлин молчит, обдумывает, что ответить, не старается скрыть эмоции. К ней приходит идея, но очень рисковая идея, которая либо даст ей преимущество, либо опустит. Сирена прокручивает ее несколько раз в голове, но все же решается на риск, ведь терять ей, по сути, нечего.

— А это галльский? — начинает говорить на языке клана Лингум и ликует, когда лицо Леонардо окрашивается изумлением и неверием. — Так что, я могу уже начать изучать манеры человеческого мира или мне дождаться, пока учитель начнет мне преподавать галльский? Я его спрашивала, но он отказывался, обосновывая тем, что сначала мне нужно изучить ваш язык, на котором я говорю прекрасно, не считая письма и чтения и незнакомых мне слов. Что думаете, Ваше Величество?

— Откуда? — пораженно спрашивает, делая шаг назад и глоток вина.

— Спросите у вдовствующей королевы. Думаю, она вам лучше объяснит, потому что я сама не знаю.

— Хорошо, — цедит сквозь зубы и вновь приближаясь к сирене, прислоняя ее к своему не остывшему после фехтования телу, — будут тебе уроки манер с графиней Фрей. Завтра в это же время в тронном зале. Вы будете заниматься под моим присутствием.

— Благодарю, Ваше Величество, — Эйлин не отходит и приседает в реверансе, буквально скользя лбом по телу короля. — Я могу идти?

Леонардо кивает, но в самый последний момент, когда сирена уже сделала шаг назад и отвернулась, он разворачивает ее и прижимает к себе, вглядываясь в лицо и мысленно задавая вопросы: «что ты творишь? Что ты скрываешь?». Король осторожно поднимает руку и проводит пальцами по щеке сирены, не обращая внимание на легкую дрожь маленького тельца в его руках. Пальцы опускаются на шею и останавливаются на ключицах, и Леонардо говорит:

— Если к концу месяца сможешь перевести заранее подготовленный лично мной текст на галльский, а другой с галльского, и идеально станцуешь три танца, то я сделаю тебе подарок.

— А если нет? — осторожно спрашивает Эйлин, едва дыша.

— А если нет, то целый день будешь либо читать вслух книгу на галльском, либо танцевать целый день. И все это без отдыха, еды и воды. Поняла меня, маленькая русалочка?

— Поняла, Ваше Величество.

Леонардо растягивает губы и отпускает сирену, что та не удерживает равновесия и падает на пол. Она готова была к этому, к очередному унижению, но стойко проглатывает накатившие слезы и с помощью фрейлин поднимается, отряхивает бежевое платье и выходит из залы, стараясь унять очередную волну страха.

— Леди Эйлин, откуда вы знаете галльский? — задает вопрос Селеста, пройдя достаточное расстояние от залы.

— Для вас это галльский, а для нас один из языков клана, который мы должны знать, — спокойно отвечает, идя вперед, прокручивая в голове последние слова Леонардо и понимая, что ей нужно справиться с этим. Не ради подарка, а ради собственного удовлетворения, ради победы и ради того, чтобы не получить наказание.

— А вы должны знать несколько языков? — продолжает Селеста.

— Да, но я не знаю точно, на скольких говорю. Их слишком много. Примерно… — сирена останавливается и считает, сколько таких «базовых» языков и языков клана, — их шесть или семь, но, может, и больше.

— Шесть или семь? — переспрашивает Оливия, кусая губу.

— Видимо, — жмет плечами Эйлин и продолжает идти в свои покои на занятия.

— Но я знаю только два, — шепчет на галльском виконтесса, надеясь, что ее не услышат, однако сирена прекрасно все слышит, слегла замедляется, но не оборачивается и продолжает идти дальше. И ей кажется, что наконец понимает, почему Оливия Адан — приемная дочь, и почему ее отправили в замок.