Слабость сковывает всё его тело. Пока что это ещё допустимая роскошь, по крайней мере до тех пор, пока никто не знает её истинную причину. Менан усмехается криво уголками губ и прикрывает глаза.
Это выглядит и звучит как бред. Но тем не менее он ощущает в себе изменения. Он больше не один, и тело его больше не принадлежит ему одному. Маласса, изменчивая и переменчивая Тень, одаривает своей милостью, в полной мере которую понимают лишь безликие.
Собственно, именно у них Менан и находит ответ на свой невысказанный вопрос.
Слабость сковывает его изнутри. Впрочем, это нормально, ведь организм его и тело перестраиваются под новые реалии. Готовятся вскармливать новую жизнь, делить с ней все тяготы и лишения, защищать её от враждебного мира до тех пор, пока она не окрепнет.
Самому Менану остаётся лишь терпеть и молча сносить превратности судьбы. Это ещё не худшее, что могло с ним случиться, по крайней мере если думать и вспоминать о всех тех, кто грезят его смертью.
Они-то наверняка приготовили принцу тысячу и одно мучительное испытание.
Менан прикрывает глаза. Его перманентно мутит, а природная бледность отдаёт лёгким зеленоватым оттенком. Тошнота комом стоит в горле и время от времени вырывается наружу, истощая и без того уставшего принца, который только вступил на нелёгкий путь.
Он чувствует на себе обеспокоенный взгляд Соршана; слышит за спиной шепотки слуг. Никак чей-то дерзкий план удался и принца отравили? За какими лекарями тогда бежать и что делать?..
— Боюсь, любовь моя, никакие лекари мне не помогут... Не сейчас уж точно, — Менан смеётся негромко и устало, слабыми пальцами хватаясь за чужое запястье.
Соршан поддерживает его, смотрит с тревогой. Очередной приступ рвоты сражает Менана, и он придерживает подрагивающую спину принца, ожидая, когда волна схлынет. Менан расслабляется в его руках, откидывается устало, виском упираясь куда-то в чужую ключицу, и выдыхает, медля со словами.
— Ведь меня никто не травил, — продолжает оборванную мысль и чувствует на себе чужое замешательство.
— Но тебе так внезапно стало плохо... — Соршан произносит осторожно, будто боясь спугнуть. — Начал пропадать аппетит, появилась эта нездоровая бледность, а теперь ещё и это... — он поморщился, чуть крепче прижимая принца к себе, на что тот лишь безмятежно улыбнулся.
— Маласса — это изменчивость, мой друг, — он отозвался пространно. — Переменчивостью она наделила своих детей... Главным образом старших, но и мне удалось пасть жертвой её милости... — Менан вновь негромко рассмеялся, и безумная догадка пронзила мозг Соршана, заставив его замереть.
Однако прежде чем он успел озвучить её, сказать хоть что-то, Менан продолжил, вздыхая:
— Изменение формы и пола, расы и облика — в тенях нет истины, нет правды. И там, где двое становятся единством, в плодородную почву падает семя. Моя слабость — это не отравление, Соршан. Моя слабость — это перестройка моего тела. Я жду ребёнка, любовь моя, нашего ребёнка.
Слова зависают в воздухе. Звенят в нём осколками шёпота. Менану нечего терять, а потому он молча терпеливо ждёт, в то время как Соршан...
Он явно пытается примириться с услышанным. Почему-то чужие слова не кажутся ему несусветным бредом. Он шумно вдыхает воздух и хватка его становится крепче. Сильнее прижимает к себе Менана, и последний расценивает это как хороший знак.
Ведь отступать всё равно уже некуда.