Беременность просто невыносима. Алехандро не может, да и просто не хочет смиряться с мыслью о своём новом положении и принимать его. Разум его оттого в разы острее реагирует на изменения тела, рождая тем самым ужасный дисбаланс и разрыв во внутреннем состоянии Алехандро.

       Он в разы болезненнее переживает собственные трансформации. Сбои в его перестраивающемся организме вызывают лишь жгучее раздражение. Нестабильность в ощущениях и поведениях и реакции, скачущие из одной крайности в другую.

       Алехандро знает, что беременность — это сугубо индивидуальный процесс. Каждая женщина переживает его по-своему, и для кого-то он превращается в настоящую пытку, а кто-то и вовсе не замечает его течение. Алехандро же — беременный мужчина, а потому внутри него творится самая настоящая неразбериха.

       Со всеми вытекающими из неё гадостями, разумеется.

       Алехандро тошнит. Его тошнит практически круглосуточно. К тошноте же нередко присоединяются слабость и головокружение, отчего порой бывает тяжело даже просто сидеть. Его будто качает на штормовых волнах, и мерзкий ком то и дело подкатывает к горлу, пока разум мутит, а мир вокруг расплывается кругами. Звон в ушах странным образом волнами покалывающей слабости проходит по всему телу вместе с резко падающим давлением, и организм, как и сам Алехандро, не знает, что делать. То ли вырвать очередную порцию желчи, то ли обомлеть, погружая хозяина в блаженную тьму.

       Алехандро бесится, сгорает от тихой ярости, но всё же с трудом поднимается на ноги, пошатываясь и хватаясь за стены, — организм, в итоге, выбрал первый вариант, а позориться ещё больше просто уже некуда.

       Его тошнит, постоянно тошнит. Из-за этой тошноты он почти не может есть. Даже простой взгляд на пищу вызывает отвращение и ненавистный ком в горле, и Алехандро искренне жалеет, что не принял нежизнь сразу, как выдалась такая возможность. Вейн рядом с ним, молчаливая дотошная тень, смотрит с настороженностью, непониманием и мерзким сочувствием, и огненный гнев желанием свернуть ему шею вспыхивает в груди.

       И тут же гаснет под натиском серой апатии и меланхолии.

       Паразит в его утробе перекраивает под себя тело родителя. Обустраивает его под свои эгоистичные нужды, вовсе не заботясь о том, как его носитель себя чувствует. Организм на это реагирует бунтами и попытками сопротивляться, и помимо ухудшающегося физического самочувствия Алехандро чувствует, как шатается его душевное здоровье.

       Настроение и эмоции сменяют друг друга с неистовством и безумием. Лишь одно остаётся неизменным — жгучая ненависть, что то застилает глаза чёрной пеленой, то тлеет ядовитыми углями на дне души. Бушующие эмоции — словно штормовые волны, бросающие и разбивающие его об скалы, и от этого Алехандро устаёт не меньше, чем от бунтующего перестраивающего организма в целом.

       Он глухо смеётся, прикрывая глаза, когда в очередной раз чувствует на себе сочувствующий извиняющийся взгляд Вейна. Жнецу Душ несказанно везёт, ведь Алехандро ловит на себе его взгляд как раз тогда, когда шторм ненадолго утихает, неся с собой штиль меланхолии и безразличия. Ненависть и злость в груди вспыхивают ленивыми огоньками, огрызаясь, но тут же гаснут, и Сандро лишь устало прикрывает глаза.

       Вейн расценивает это как хороший знак и всё же рискует приблизиться, опускаясь на край кровати, где лежит Алехандро. Тот одаривает взволнованного любовника равнодушным взглядом и отворачивается, не желая смотреть на него.

       Он знает, какой вопрос вертится на чужом языке. И лишь от одного этого знания становится тошно. 

— Как же я вас ненавижу, — Алехандро тянет тихо, и от звучания его голоса Вейн вздрагивает. Понимание вспыхивает в его глазах и гаснет, и волна гнева поднимается в груди Сандро.

       Ни черта этот ублюдок не понимает. Ни он, ни Белкет, ни кто-либо ещё… Все они — проклятые эгоисты, преследующие свои эгоистичные низкие цели. Такие же, как и мерзкое существо внутри него, ломающее и разрушающее его изнутри. В то время как Алехандро…

       Вейн смотрит с сочувствием, но от чужих жестоких слов мгновенно закрывается сам в себе. Знает, что Алехандро говорит сейчас чистую правду, пусть излишняя эмоциональность и чувствительность просачивается в каждое его слово. Но он молчит; так же молча вглядывается в бледное худое лицо и позволяет себе невиданную вольность лишь тогда, когда Алехандро проваливается в трясину беспокойного сна.

       Он накрывает узкую холодную ладонь своей и несильно сжимает. Что бы ни говорил и ни думал Алехандро, Вейн всё равно останется с ним до конца.