Добро побеждает только в старых книжках. Хотя тут я не уверен: книг я не читаю, зато раньше матушка водила меня в кино, когда я вёл себя прилично и не распускал руки. Случалось это, конечно, редко, но тем не менее, даже я понял всё давно и позволил разуму заучить эту пустую истину наизусть, а вот Майра, вроде бы умная женщина, в этом убедилась окончательно только сейчас, связанная по рукам и ногам. Тяжёлые веревки, которые я спёр у соседки из бельевой корзины, оставляют рельефные алые следы на её запястьях, тонкими струйками стекая на подвальный пол.

Не буду лукавить — мне нравится видеть, как она плачет. Даже нет, пытается не заплакать, пытается сдерживать обжигающий поток своих слез, чтобы не дать мне лишнего повода для радости. А глаза у неё все равно покрасневшие. И я радуюсь.

Она сжимает кулаки — сильно-сильно, — и я вижу, как кожа натягивается на побелевших костяшках её пальцев. Она кривит губы, выкрашенные в размазавшийся алый, и шепчет ядовитые проклятья себе под нос, но в глазах у неё плещется отчаяние. Не плещется - бьется о стенки черепа, словно бабочка в клетке. пульсирующее, живое, смешанное со жгучей яростью и норадреналином, в крови её кипящим.

Но она проиграла. Милая  маленькая Майра, вздумавшая играть со мной в догонялки.

Я не знаю даже, откуда она взялась. Просто возникла одним пасмурным утром в своём департаменте, и сразу же взялась за моё дело. Взялась вставлять палки в колеса экипажу моего развлечения, который, не буду скрывать, к тому моменту уже распрощался с лошадьми. Раньше я убивал. Считал это забавным — как-то раз моя покойная матушка сказала, что я могу делать всё, что захочу, и никто не будет в силах меня остановить просто потому что я такой, потому что я особенный! И я ей поверил: вылавливал бродячих псов из-под мостов, давил котов, нежившихся на крыльце, протягивал булки, нашпигованные гвоздями, нищенкам, а отравленную стрихнином медовуху — бродягам. А потом я совсем свихнулся. Двенадцать человек — я даже не помню их имён, но помню их крики. Не буду скрывать, что мне стыдно, больно и страшно каждый раз просыпаться в холодном поту, когда их покалеченные тени тянут ко мне руки, но я, ублюдок и трус, даже оправдать себя не могу.

Поэтому между жизнью в кошмарах и смертью на эшафоте я выбираю первое. Поэтому сегодня очередь Майры, а не моя.

— Ха! — она хрипловато откашливается. Я накачал её морфином, поэтому она, должно быть, туго соображает, — Теперь-то тебе не удасться отвертеться, Уайт! Ты бегал от меня несколько месяцев, но вот сейчас... — её плечи трясутся, как у припадочной. Майра в пугающей полуулыбке обнажает желтоватые зубы. О слезах недавних напоминают только две блестящие дорожки на впалых щеках.

— Сейчас ты зашла слишком далеко и поплатилась за это? Хоть где-то ты права, – что-то в тоне её голоса, вкрадчиво-сладком, никак не вяжущимся с её изначально проигрышным положением, заставляет меня напрячься. Я не подаю виду, но закусываю левую щеку изнутри и прекращаю по привычке прокручивать барабан револьвера туда-сюда большим пальцем, - А знаешь, почему я сразу не закончил твою агонию? - я и сам не знаю, честно говоря. Наверное, понял, что терять уже нечего — от пожизненного заключения, меня, пожалуй, отделял только детектив, расследующий и пытающийся связать все совершенные мною преступления, то есть Майра. И вот она тут, девчонка, которой не поверили а департаменте, и которая самовольно приперлась ко мне в убежище. Оглушить её было проще простого — дурочка заигралась в настоящего детектива и забыла о том, что хоть иногда нужно оглядываться, когда заходишь в чужой дом. Одна ошибка – и мисс-настоящий-детектив уже не в родном Нью-Йорке, а на другом конце штата. И, конечно, она никогда не выберется отсюда живой — на кону стоит моя собственная жизнь.

— Да плевать! У меня же есть доказательства! Теперь они поверят, поверят! - она противно хихикает. Непослушная светлая прядь, выбившаяся из тугого пучка, падает на побледневший лоб, — Никакой  «презумпции невиновности», никакой пощады, Уайт, ты же убил двенадцать человек!

— Тринадцать, — словно стараясь попасть в такт её безумию, поправляю я, кое-как справляясь с улыбкой. Тринадцатый мертвец сейчас говорит со мной.

— Неважно, неважно! — Майра отмахнулась бы, если бы руки её свободны были, - Ты виновен, и теперь я смогу...

— Сможешь что? Я тебя обыскал. У тебя не было ничего, ты притащилась ко мне абсолютно пустой, очнись, - я выпускаю оружие из рук и левой ладонью подпираю щеку. Живот предательски урчит. нужно будет заскочить поесть после... после.

— Смогу рассказать всем. А они обязательно поверят! Конечно, я возьму все доказательства...

— Мгм, - наверное, она и вправду чокнутая. - Блять, а ты тупа, как пробка от «Кентукки». Какие у тебя доказательства есть? Они в департаменте? Ну, или как ты собираешься освобождаться, а? - я начинаю терять терпение. Наверное это первый мой разговор с жертвой. Первый и самый неудачный. Неужели, никто кроме психанутой Майры не захотел браться за это расследование? А мне всего лишь нужно было выяснить, что она успела узнать. Браво, Уайт, наверное нужно было угрожать ей напильником.

— О, - женщина опять хихикает, бешено взглядом шныряя по моему лицу, - Ты называешь тупой меня, когда сам не видишь очевидного! - она обрывается резко, а после опять начинает бормотать что-то про «я им ещё покажу» и «доказательства! наконец то у меня есть доказательства!»

Я не отвечаю — решаю подождать, что она скажет дальше. В размышлении о способе ее устранения и наблюдении проходит где-то десять минут, но Майра все это время только пискляво поскуливает и шепчет всякую чушь.

— Ты наркоманка что-ли? - не получив вменяемой реакции, поднимаюсь с места и закатываю рукава её рубашки, не особо аккуратно касаясь смертельно-бледной кожи. Между тёмных ручейков вен краснеют куча воспалённых ран. Десяток, два - все свежие. Я с отвращением бросаю её руку и отступаю. Майра смеётся.

А потом смех её перерастает в безудержный хохот, эхом отражающийся от низких потолков лесопилки. Она широко распахивает глаза, будто вовсе из орбит их выбросить старается, и мне чудится на мгновение, что тень, которая её невысокая сутулая фигурка отбрасывает на противоположную стену, вовсе не человеческой оборачивается.

— Прости, Фрай, — если бы я мог видеть, я бы выпустил все четыре пули ей в лоб.

***

Что ж. добро побеждает не только в старых фильмах.

Вот только когда остатки моей растерзанной плоти нашли в старом сарае на окраине Рочестера, я задумался: а была ли хрупкая светловолосая Майра с исколотыми запястьями добром?